Синий шихан - Павел Федоров

– Я думаю, Матвей Никитич, что на ваш вопрос не стоит отвечать. Вы меня знаете как практического и делового человека. Я вас тоже. Вкладывая свой капитал в вашу компанию, я не намерен терпеть убытки и вас гарантирую от всякий риск… Я сейчас же дам вам средства, опытных в этом деле людей и необходимые инструменты…

– Во сколько, Мартин Робертович, вы оценили бы примерно мой недвижимый капитал? – после продолжительного размышления спросил Буянов.

– Это скажет банк.

Хевурд пожал плечами и устало опустился в кресло. Он понял, что ни в чем не убедил упрямого купца.

Хозяин закурил сигару. Буянов, теребя жесткую бороду, молчал. Говорить ему было трудно.

– Я подумаю, Мартин Робертович… Такое дело сразу решать нельзя, – сказал под конец Буянов и, попрощавшись, вышел.

«Акционерное общество Буянов и К°» – неотвязно стояла перед глазами Матвея Никитича предложенная Хевурдом вывеска.

– На-ка, любезный, выкуси! – проговорил он вслух и, повернувшись к фасаду дома, с яростью показал кукиш.

А Хевурд в эту минуту разговаривал по телефону с управляющим Уральского банка Оскаром Карловичем Шульцем, к которому направился Буянов.

Увидев Матвея Никитича в дверях кабинета, Шульц встал и пошел ему навстречу. Упитанное лицо немца с маленькими, заплывшими жиром глазками расплылось в радостной улыбке. Казалось, к нему пришел самый задушевный друг. Буянов иногда встречался с Шульцем в домашней обстановке, за праздничным пирогом у Пелагеи Даниловны, перебрасывался по маленькой в картишки и всегда проигрывал. Глядя на уродливую, гладко выбритую голову Оскара Карловича, он думал: «Обкрадет, убьет – и все с улыбочкой». Сейчас этот толстый, опрятно одетый человек был особенно противен Буянову. После свидания с Хевурдом не хотелось вести разговор вокруг да около.

– Я пришел, Оскар Карлович, потолковать насчет кредиту, – без обиняков начал Буянов.

– Такому клиенту мы всегда рады, Матвей Никитич. Как поживает Пелагея Даниловна?

Оскар Карлович говорил вполголоса, умиленно посматривал на собеседника прищуренными глазками, словно прицеливался поцеловать его в щеку. Он знал все буяновские дела, как свои собственные, учитывал векселя Барышниковой, которые приносил сам Матвей Никитич. Но сейчас уже был предупрежден Хевурдом. Шульц играл в банке роль подставного директора. Фактически же всеми финансовыми операциями и делами Уральского банка негласно распоряжался все тот же Мартин Хевурд.

– Слава богу, госпожа Барышникова хорошо живет, – буркнул Матвей Никитич. – Так вот, Оскар Карлович, мне срочный кредит нужен… дело такое, что не терпит.

– Что же это за дело, Матвей Никитич? Может, коммерческий секрет? – склоняя набок лоснящуюся, с синими прожилками бритую голову, спросил Шульц.

– Вы угадали. Трезвонить об этом пока еще рано.

– Не претендую… Мы люди сами коммерческие и понимаем, что такое залог успеха. Какой же вы хотите получить кредит и сколько?

– Обыкновенный, под недвижимое имущество. Вы мое состояние знаете.

– Да, да! И мельницу и завод. Это рентабельные предприятия. Надеюсь, они застрахованы? Отлично! Но я должен вам сообщить, что сейчас, – продолжал Шульц уже новым, каким-то казенным голосом, слегка пришепетывая и гнусавя, – у нас несколько изменились условия… Если раньше мы кредитовали под залог недвижимого имущества до двадцати процентов, то теперь не больше десяти… от бухгалтерской стоимости государственного страхования…

– Это что же, за одну мельницу не больше пяти тысяч, а за другую десять? – быстро подвел баланс Матвей Никитич, поражаясь наглости Шульца. – Значит, и мыловаренный завод со всеми запасами сырья тоже пойдет за такие проценты?

– Такой, Матвей Никитич, у нас порядок. Наш банк является учреждением свободного кредита… Банк не покупает недвижимое имущество, а только принимает его стоимость в обеспечение кредитуемой суммы. В любое время вы можете погасить векселя и освободить себя от всех обязательств. Только уплатите за пользование кредитом соответствующие проценты…

«А ведь на самом деле, – подумал Буянов, уже всерьез заболевший золотой горячкой и бредивший миллионами. – Черт с ними, с процентами, наверстаю на другом. Я вам тогда, мошенникам, покажу проценты!» – заранее торжествовал Буянов. Он долго и без толку торговался с упрямым немцем, бранил его под пьяную руку, но все-таки заложил и мельницы и мыловаренный завод. В общей сложности денег набралось около пятидесяти тысяч: для начала крупного дела сумма достаточная.

В течение последующих дней Матвей Никитич носился на рысаке по городу из конца в конец. Большими партиями закупал лопаты, кайла, провиант, лес, гвозди и другие необходимые материалы; пил с поставщиками магарычи, нанимал рабочих и служащих. Встретил какого-то крупного специалиста по золоту, тот, в свою очередь, познакомил его с другими дельцами. Нашелся и артельный староста – богатырского вида мужик Архип Буланов. За ним пришли опытные старатели: китаец Фан Лян, несколько корейцев, башкир. Староста полюбился Матвею Никитичу тем, что яростно хулил Хевурда и его компанию и обещался сманить с его приисков всех опытных рабочих и старателей. Под веселую руку Буянов нанятым работникам выдал аванс.

Дела шли полным ходом. Двор паровой мельницы был завален ящиками, бочками и разным инструментом. По случаю был приобретен даже паровой двигатель с насосом, пожарная машина, гурт лошадей и рогатый скот. Приглашен был и конторщик – бухгалтер, специалист по золотым расчетам, которого Матвей Никитич выходил после запоя.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Жизнь в станице Шиханской текла тихо и мирно, пока не наступал какой-нибудь праздник. По праздникам казачки разгуливались на несколько дней. Сейчас все отпахались, вывезли и переделали на кизяк зимний навоз. Рыбаки уже налаживали переметы и жерлицы для ловли сомов к троицыну дню на пироги. Только одни братья Степановы замешкались и все еще оставались на пашне. По Шиханским буграм и возле речки вольно разгуливала их скотина. На стане появилась еще одна белая полотняная палатка и дощатая будка. Однако нигде там не было видно людей, словно все вымерли. Только до ночам у родника ярко пылал большой костер, вокруг которого, как призраки, бродили смутные человеческие тени.

Как-то вечером пастух Микешка, собирая в степи отбившихся кобылиц, привез новость и сразу взбулгачил всю станицу. Рассказывал он так:

– Решил я заехать к Степановым на стан. Думаю, водички холодненькой на роднике напьюсь, а заодно разузнаю, чевой-то они так долго домой не едут?.. Кажись, и пахать давно закончили, а все там торчат да еще какой-то курятник выстроили. Не доехал я шагов двести, гляжу: Митька рыжий мне навстречу бегет. Остановился, близко не подходит… Я даже сначала обомлел. Прямо черт и черт! Вся образина щетиной заросла, сам худой и злющий, как борзой пес. Глаза полоумные и провалились, как у мертвяка. За плечами ружьишко. Косится на меня, как на чумового, и спрашивает: «Тебе чево тут нужно?» – «Да, – говорю, – водицы холодной хотел попить, жарко…» – «Туда ходить нельзя». – «Это почему же?» – спрашиваю. «Говорю, нельзя, и шабаш… И ты лучше поменее спрашивай, угоняй своих кобыл к чертовой матери да больше сюда не показывайся, коли тебе жисть не надоела…» За такие речи я было размахнулся, хотел его кнутом опоясать, а он орет: «Уезжай, дурак, тебе же добра желаю, да никому не болтай, ради истинного бога. У нас тут Ивашка холерой захворал и с ума спятил… Не видишь, что ли, будку сколотили, лежит там, вожжами привязанный». Я, братцы, так и примерз к седлу. Такая меня взяла робость, даже коня назад попятил. А на Митьку-то как еще раз поглядел, совсем струхнул. Глаза-то у него, вижу, и вправду тронутые, блестят, краснющие, ну ни дать ни взять как бешеный, да и обличность вся дурацкая, и руки, ноги, и мордень – все в грязище. «А фершал был?» – спрашиваю. «А что тут фершал может исделать… Сам доктор из города приезжал, обследовал Ивана и домой везти запретил, чтобы в станице заразу не разводить. Велел обкладывать его холодной грязью, чтобы жар сгонять, покамест не отойдет. Я уж из родника всю грязь перетаскал и на него измазал. Теперь из речки беру…» – «Ну, а Иван что? Как он?» – «Да как… пока не помирает и не отходит». – «А сам-то, Митрий, ничево, того-этова… мозги-то не закручиваются?» – «Да бывает, ум за разум заходит. Вишь, тебя облаял ни за что ни про что… А так вроде ничего. Только недавно одного человека тоже чуть не прикончил. Из ружья в него тряхнул, да мимо… Затмение в глазах вышло, а то бы мог сшибить… Доктор это меня шибко настропалил. Никого не велел подпускать близко. Ежели, говорит, пустишь, мы тебя самого в острог посадим. Вы, говорит, теперь будете здеся под карантином жить до особова распоряжения…» – «До каких же пор-то?» – спрашиваю я. «Пока не помрем, конешно, будем жить…» Так мне стало жалко Митьку, хоть реви… Заживо попрощался с ним, хлестнул коня – и тягу… Вон она какая кадрель получается.