Двое и одна - Григорий Марк

Он прав. Я действительно сейчас не свой. Но и не его… Дали попастись на длинной привязи, а теперь вот закончилось… Открываю рот, наполненный вдруг разбухшим языком, медленно, как рыба, двигаю губами и не могу произнести ни слова.

– Так что все очень просто. – Он равнодушно, не шелохнувшись, ударяет меня точно в солнечное сплетение. – Вы не согласились нам помочь, не захотели помочь своей Родине, и ваш выезд из нее признан нецелесообразным. Второй раз так легко отсюда не уедете.

Смесь сожаления и благожелательной укоризны теперь слышна в его словах. Подчеркнуто безразличный взгляд отсылает к портрету сурового президента у меня за спиной. Президент здесь при исполнении. Он тоже меня осуждает.

Голос возвращается ко мне, но речь, вдруг наполнившаяся родными советскими канцеляризмами, становится более бессвязной.

– Я буду жаловаться! Возмутительно! – прыгающими губами кричу я, надрывая связки. – Вы за это ответите!.. Я знаю свои права!.. Нельзя без санкции прокурора… ни в чем не повинного американского гражданина!.. Занесите в протокол…

– Занесем. Занесем. Не то еще занесем.

– Требую, чтобы мне немедленно дали возможность позвонить в американское посольство!.. У вас будут большие неприятности! Что за бардак здесь у вас творится! Куда смотрит служба прокурорского надзора?

– Хорошо, я вам очень доступно объясню, куда смотрит служба прокурорского надзора. Хотя и ничего объяснять не должен. – Коротко сверкнув зубами, обозначает улыбку, кладет руки на стол. Огромная белая ладонь прихлопывает мое бессвязное бормотание. Поднимает невидимые миру белесые металлические брови. Долго – прищурившись одними нижними веками, но не мигая при этом, – глядит насквозь. Говорит он теперь совсем тихо. Но я знаю: вежливая мина у него на лице в любой момент может измениться. – Служба прокурорского надзора прямо сейчас смотрит вам в глаза. И видит, что вы страшно напуганы. Хотя и делаете вид, что ничего не боитесь со своим американским паспортом, который, кстати, уже конфискован… – Последнее слово он аккуратно подчеркнул двумя хорошо слышными чертами. – А нам с вами давно разобраться нужно. Это очень удачно, что вы сами приехали… Конечно, у вас есть право жаловаться. Но лично я не советую… Хотя процесс писания жалоб сам по себе успокаивает… Нет, справок мы не даем…

Он задумчиво наклоняет голову, предоставляя возможность полюбоваться своей седеющей лысиной и напрягшимся загривком с толстыми белыми складками жира на выбритой шее. Потом снова пристально и долго смотрит взглядом, предвещающим много плохого. Знакомый холодок ползет у меня по спине. – Еще вопросы есть? – светским тоном интересуется он.

Позабытая кривая улыбка, похожая на широкий шрам, застыла на его белом лице. Озабоченно глядит на свой «Ролекс», хмурится. Тело наливается властной тяжестью государственного человека, у которого каждая минута на учете.

Встает, небрежно гасит сигарету и подходит вплотную. Стоит, широко расставив ноги. Становится выше ростом и шире в плечах. И вдруг, смахнув уже ненужную улыбку, приподнимается в воздух!

Я запрокидываю голову так резко, что слышу треск своих позвонков. Судорога сводит душу. Секунду обалдело гляжу на него. Острый зайчик от «Ролекса» входит ко мне точно в мозг через левый глаз и начинает там поворачиваться. Неужели это происходит на самом деле? И против закона всемирного тяготения они тоже здесь обучены? Или у них свои собственные законы и вместо силы притяжения тут сила отталкивания? Наконец до меня доходит, что это сон. Здесь все должно происходить медленнее, чем наяву, и закон всемирного тяготения не работает. Так же как и все остальные законы. Раньше всегда летал во сне я сам, а теперь взлетел мой Ведущий.

Он висит молча с вытянутыми руками и растопыренными пальцами, нагнувшись ко мне. Что-то среднее между тенью Великого Инквизитора и левитирующей статуей Командора. На белом указательном пальце черный перстень. Спина и ноги образуют очень тупой угол, и я внутри его. Перекошенная от напряжения, белая с красными пятнами морда становится красной с белыми пятнами. Почему-то вижу ее сейчас крупным планом. На раздувшейся шее круглый подбородок. Затвердевшие желваки. Не поворачивая головы, он тщательно водит своими точно сфокусированными ледяными глазами, будто с головы до ног обрабатывает нервно-парализующей жидкостью.

Между этой секундой и следующей глубокая пропасть. Смотрю снизу в черные, вороненые дыры командорских ноздрей посредине белого расплывшегося пятна, нацеленные мне в лицо, и неожиданно для самого себя решаю, что буду сопротивляться. Передергиваю плечами, чтобы остановить холодные твердые мурашки, волнами бегающие уже не только по спине, но по всему телу. Сейчас мне страшно и весело. Душа хищно выгнулась навстречу ему и приготовилась к прыжку.

Похоже, он понимает. Тело его наливается темной тяжестью, которая может обрушиться мне на голову в любой момент, и он бесшумно приземляется. Глаза возвращаются в орбиты. Выпрямился и не спеша поправил манжеты. Стоит, засунув руки в карманы. Зайчик от его часов выскакивает из моего зрачка, мечется по лицу, опускается вниз на горло и замирает там.

Он еще раз фиксирует на мне свой неподъемный взгляд.

– Знаете что? Посидите здесь, отдохните и подумайте еще раз о нашем предложении. Ну бог вам в помощь. – Слово «Бог» он произносит небрежно и, понятно, с маленькой буквы. Как видно, интерес ко мне у него угас, но зажглось что-то другое, гораздо более опасное.

– Уже обо всем подумал. Двадцать пять лет назад. – Голос у меня хрипит.

Мурашки незаметно пробрались глубоко в гортань.

– Слушайте! Вы!..

– Я, когда со мной говорят таким тоном, теперь плохо слышу.

– Ну что ж… – Он резко повышает голос. – Придется поговорить с вами иначе… тогда уж точно услышите…

Пружинистой походкой военного он выходит из кабинета… Захлопывается знакомая дверь, и со скрипом поворачивается снаружи ключ. Вытолкнутый ключом кусок темноты, прятавшийся в замочной скважине, с мягким стуком падает на пол к моим ногам. Кусок похож на маленькую мишень… И опять я совершенно один… Ядовитая пыль кружится на месте, где он только что стоял… Момент истины… пытаюсь понять, какие остались варианты… но считать до конца страшно… от меня ничего не зависит… не хватает дыхания… ощущение, будто плыву под водой и не могу уже больше удерживать воздух…

Из последних сил пытаюсь вырваться на поверхность, пока не схлопнулись легкие… вязкий, эмигрантский сон с запахами, увиденный во сне, лирический герой его живет в стране, которой давно нет… сон настолько яркий, что не ровен час и вещим может оказаться, просочится обратно в явь, хотя полностью он, я знаю, никогда не доснится… «Мы созданы из вещества того же, что и наши сны»… понятно, понятно… сонная болезнь… Бульдозером по душе… Река времени ненадолго повернула вспять… Сам виноват. И сном и духом… Судьбу обмануть не так то просто… То, что произошло, происходит сейчас и будет снова происходить… Даже после скончания века, в новом тысячелетии… Я болен… Сноследствия, продолжение допросов во сне…

Дверь распахивается. Из невидимого репродуктора раздается команда, короткая, как плевок, плевок мне в лицо:

– Встать! Руки убрал за спину! Пошел! – Голос у Ведущего настолько отрывистый и громкий, что мурашки испуганно останавливаются. Спина становится шероховатой. – Шаг в сторону будет рассматриваться…

Я сразу просыпаюсь. Сердце стучит, словно в грудную клетку непрерывно бьют изнутри молотком. Большим пальцем и мизинцем сдвигаю зрачки к переносице, пытаюсь избавиться от кошмара. Затаив дыхание, выныриваю из-под толстого слоя сна и оглядываюсь по сторонам. Мгновенно срастаются куски яви. Обрастают деталями. Все вокруг пропитано сногсшибающим запахом. Даже не запахом, но зловонием Ведущего. Как видно, он ведет меня не только наяву, но и во сне. Моя утыканная занозами память о том, что произошло двадцать пять лет назад, но до сих пор лежит в глубине души, память эта загнивает. Ее бронебойные выхлопы, прошедшие сквозь границу между явью и сном, уже не заглушит ни один дезодорант. И они не перестают преследовать меня… Обонятельная вражда с годами только усиливается…

А может, я и храню все эти воспоминания, чтобы хоть как-то оправдать свой характер? Смотрите, что они со мной сделали, вот почему я такой. Как бы не вжиться окончательно в роль жертвы… Вообще-то на меня непохоже. Но кто знает… Тонуть вроде и не тону, но руками размахивать никак не перестану…

Во всяком случае, опыт пережитого страха учит лишь новым страхам. Ничему больше. Страхам, до которых не сумеет дотянуться ни один необъявленный – не ставший явью – сон…

Сейчас, когда написал о своем опыте страха и связанных с ним необъявленных снах, я заметил, что слова у меня слишком часто эмоционально окрашены, даже не окрашены, а густо размалеваны, грязь в них замазана и почти незаметна – здесь мне пришлось подтолкнуть пинком в зад эту вихляющую фразу, которая явно не хотела двигаться с места, – но это все же, надеюсь, не приводит к потере точности… Кроме того, в том, что я пытаюсь сказать, очень много сослагательного наклонения. «Надеюсь», «может», «наверное», «похоже», «как видно» встречаются почти на каждой странице. Фразы часто обрываются многоточиями. Дело тут не столько в вежливости, сколько в глубинной неуверенности в себе. Наверное, тут есть еще и бессознательная просьба о помощи, обращенная к читателю, которую я безуспешно пытаюсь подавить.