Маленький оборвыш - Джеймс Гринвуд

Я весь горел и дрожал, язык у меня пересох, глаза болели, голову ломило, точно кто-нибудь бил ее колотушками. На мое счастье, в фургоне было немного соломы, и товарищи предоставили ее всю в мое распоряжение. Но я никак не мог улечься как следует: сколько я ни встряхивал свою соломенную подушку, она все казалась слишком низкой для моей отяжелевшей головы.

К ночи мне сделалось еще хуже. Я должен был на этот раз служить подушкою, но Рипстон великодушно занял мое место, а Моулди позволил мне положить голову к нему на колени, хотя право выбирать место принадлежало ему, так как он был подушкою накануне.

Они даже легли спать раньше обыкновенного, чтобы я мог скорее улечься как следует. Но все заботы их были напрасны. Скоро Рипстон заметил, что голова моя жжет его через куртку. Моулди, вообще мальчик кроткий, был ужасно зол спросонья. Он вдруг, ничего не говоря, ударил Рипстона по ноге.

- Ты чего это? - с досадой спросил Рипстон.

- А ты что не лежишь смирно? Дрыгает ногами, точно танец отплясывает!

- Да разве это я! - воскричал Рипстон, - Это Смитфилд.

- Ты чего трясешься, Смиф?

- Мне ужасно холодно, Моулди. Я просто как лед холодный.

- Хорош лед! От него пышет, как от печки. Пощупай-ка, Моулди, - сказал Рипстон.

Моулди приложил руку к моей щеке.

- Вот тебе! Не смей лгать! - вскочил он и дал мне сильную пощечину. - А расплачешься, так я и другую влеплю!

Я старался превозмочь себя и не плакать, но это было выше моих сил. Целый вечер удерживался я от слез, но выходка Моулди прорвала плотину. Рыданья душили меня, и слезы полились из моих глаз так быстро, что я не успевал вытирать их. Я как будто переполнился горем, которому непременно надо было излиться. Я плакал тихо, припав ко дну фургона, и товарищи могли заметить мои слезы только по судорожным всхлипываниям, вырывавшимся у меня иногда.

Когда я увидел отца с кнутом на Ковентгарденском рынке, я решил никогда не возвращаться домой. С того дня я даже не вспоминал ни о маленькой Полли, на о домашней жизни, сердце мое замерло и очерствело.

Теперь я почувствовал, что оно как будто оттаивает, становится мягче, и в то же время на него ложится тяжесть, которую я не в силах выносить.

У Моулди, должно быть, тоже не хватало сил выносить мой плач. Исполняя свое обещание, он размахнулся еще раз и дал мне пощечину сильнее прежней.

- Экий ты разбойник! - набросился на него Рипстон. - Бьет бедного мальчика, который меньше его, да к тому же болен! Встань-ка, голубчик Смитфилд, помоги мне, мы ему зададим!

И, не ожидая моей помощи, Рипстон засучил рукава и принялся бить Моулди. Мне не хотелось драться, я старался примирить их, уверяя, что мне не больно, что я плачу не от пощечины, а от болезни.

Как только Моулди совсем очнулся, он выказал полнейшее раскаяние. Он сознался, что поступил как негодяй и, в виде удовлетворения, предложил мне ударить его изо всей силы по носу, причем он будет держать руки за спиной. Рипстон убеждал меня принять это предложение, но я отказался, и тогда Моулди заставил меня взять по крайней мере его шапку под голову и укрыться его курткой. Рипстон так же охотно отдал бы мне свою одежду, но у него была всего одна синяя фуфайка, заменявшая ему и рубашку и куртку, а шапку он потерял накануне, убегая от рыночного сторожа.

Хотя товарищи всеми силами старались уложить меня поспокойнее и укрыть потеплее, мне не становилось лучше. Я по-прежнему весь горел и в то же время дрожал от холода, язык мой был сух, а дыханье прерывисто и тяжело. Впрочем, после слез мне стало както легче, я готов был лежать спокойно и покоряться всему, что со мною сделают.

IX

Я попадаю в работный дом

Моя болезнь сильно тревожила товарищей. Укрыв меня курткой и уложив как можно спокойнее, они сами не легли, а сели в дальний угол фургона и начали перешептываться.

- Это, должно быть, простуда, - шептал Рипстон. - Беда, если на человека нападет простуда. Ведь это простуда, правда, Моулди?

- Должно быть, что-нибудь такое, - еще тише отвечал Моулди.

- Хорошо бы горчичники поставить... Я помню, мне ставили, когда я был маленький... Как ты думаешь, Моулди, не сходить ли за горчицей?

- Чего ходить? Ведь сегодня воскресенье, все лавки заперты, одни аптеки открыты, а в аптеках горчицы нет.

- В аптеке можно бы купить пилюли, - предложил Рипстон. Одна беда: у этих пилюль такие трудные названия - не знаешь, как спросить.

- Да так и спроси: пилюль на четыре пенса.

- А аптекарь спросит: "Каких вам?"

- Сказать: слабительных. Они, кажется, все слабительные, - равнодушно ответил Моулди. Он вообще вел разговор неохотно и, казалось, думал о чем-то совсем другом.

- Значит, решено, Моулди, - опять заговорил Рипстон. Наш первый пенс завтра пойдет на пилюли для Смитфилда?

Моулди ничего не ответил, они оба на минуту смолкли. Я лежал тихо и вслушивался в их шепот. Сдержанность Моулди возбудила подозрение Рипстона.

- Моулди, - спросил он, - если это не простуда, то что же такое у Смитфилда?

- Почем я знаю! - неохотно ответил Моулди. - Да ведь ты же был в больнице, ты видал так много больных. Может, с кем-нибудь было то же, что с ним?

- Тише, - заметил Моулди, - он, пожалуй, не спит.

- Спит. Слышишь, как он ровно дышит?

- Да. А слышишь, как под ним солома шуршит, - должно быть, опять озноб сделался. - Затем он прибавил еще более тихим шепотом: - Жалко мне, что я отдал ему свою куртку, Рип. Шапка - не беда, а куртки жаль!

- Экая ты жадная скотина! - выбранился Рипстон. - Он бы, наверное, отдал тебе свою куртку, кабы тебе понадобилась!

- Ну, пусть пропадает, все равно! - вздохнул Моулди.

- Отчего же пропадает? Ты ведь завтра возьмешь ее?

- Ну, нет, с ней вместе можно захватить такую вещь, которой бы мне не хотелось.

- Да что такое? Говори толком!

- Тише, тише! Коли он услышит, так перепугается.

Они тихонько приподнялись и высунули головы из фургона, но я все-таки слышал все, что они говорили.

- У тебя привита оспа, Рип? - спросил Моулди.

- Привита, и свидетельство есть.

- Ну, и отлично: значит, тебе и бояться нечего. А у меня не привита, ко мне горячка как раз пристанет!

- Разве у него горячка? - испуганным голосом спросил Рипстон. - Значит, он умрет, Моулди?

- Наверно.

- Вдруг, Моулди? Так вдруг и умрет?

- Нет, не вдруг, - прошептал Моулди. - С ними там еще прежде разные штуки делают, головы им бреют, и все такое.

- Это зачем же, Моулди? - с сильнейшим страхом спросил Рипстон.

- Да они совсем как сумасшедшие делаются. Если их не обрить, они себе все волосы вырвут, - отвечал Моулди.

- Ах, какая беда! Бедный Смитфилд умрет! Бедняга Смитфилд!

И Рипстон заплакал. Я едва верил глазам своим, но это была правда, он плакал.

Я не испугался и даже не удивился тому, что у меня, по словам Моулди, была горячка. Горячка была самая худшая болезнь, какую я знал, а я чувствовал себя очень, очень худо. Я знал, что горячка смертельна, но даже это не пугало меня. Мне хотелось одного: чтобы меня оставили в покое, чтобы никто не трогал меня, не говорил со мной. Рипстон и Моулди продолжали шептаться в другом углу фургона. Я слышал их шепот и разговоры, смех и ругательства мальчиков, игравших в карты, и топот ног, и всякие другие звуки.

Понемногу все стихло, только товарищи мои продолжали разговаривать. Я рад был, что они не спят. Мне ужасно хотелось пить, и я попросил Моулди достать мне глоток воды. Товарищи всполошились.

- Полно, дружище! - уговаривал меня Моулди ласковым голосом. - Как же я тебе достану воды? Ведь ты знаешь, что у меня нет никакой посуды. Потерпи, полежи спокойно до пяти часов, тогда придут перевозчики, и ты можешь пить, сколько хочешь.

- Ах, я не могу ждать до пяти часов, Моулди, право, не могу, я с ума сойду! Не говори мне, чтобы я ждал до пяти!

- Ну хорошо, я не буду говорить, только ведь это правда, оттого я и сказал.

- А который теперь час?

- Должно быть, около часу.

Меня мучила страшная жажда, а волны реки беспрестанно ударялись о нижнюю часть стены, около которой стоял наш фургон. Я представил себе реку, какою я видел ее утром после первой ночи, проведенной под Арками. Она искрилась в солнечных лучах, и по ней тихо плыла барка с сеном. Мною овладело непреодолимое желание сойти вниз к берегу и напиться. Мне не нужно было посуды, я мог просто свесить голову вниз и пить прямо из реки. Я поднялся и стал перелезать через стену фургона. Было так темно, что товарищи не могли видеть меня, но они услышали шорох, и я едва успел перекинуть одну ногу за край телеги, как Рипстон крепко схватил меня за другую.

- Что ты, Смитфилд? - вскричал он испуганным голосом и чуть не со слезами. - Куда это ты, голубчик?

- За водою.

- Да ведь воды нет. Моулди, иди, помоги мне! - с отчаянием вскричал бедный Рипстон. - Нет воды, Смити.

- Вода есть, - говорил я, - я пойду к реке и там напьюсь.

- Нет, не пить ты идешь. Ты, верно, хочешь топиться, ты ведь теперь все равно что сумасшедший! - с отчаянием кричал Рипстон. - Моулди, да полно тебе трусить, хватай его да помоги удержать.