Владыка Океана - Максим Далин

— Вот именно, — сказал я и распахнул дверь ногой. — Сегодня же и закончится. Ци, собирайся, мы улетаем.

Она стояла у окна, узкого, будто бойница, и смотрела на меня во все глаза — бледная и заплаканная. Она серебристо, по-русалочьи, светилась. Вся эта кодла — Митч, дуэнья, поп, пара седых лакеев, какая-то тощая баба — тоже уставились на меня. Митч улыбнулся.

— Вы решили отказаться от наследства, ваша светлость?

— Я возьму деньгами, — говорю. — А замок продам под санаторий. И все эти загорающие идиоты моментально вычистят отсюда всю эту чертовщину и таинственность вместе с витающими духами предков. А лично вы, милейший, можете считать себя уволенным. Сколько я вам должен за два дня?

Меня поразило, господа, что никто особенно не удивился и не испугался. Они очень спокойно меня выслушали. И когда я договорил, Митч изрек:

— Вам не следует принимать необдуманные решения, ваша светлость.

— А я, — говорю, — все обдумал. Мы с Ци уедем в какой-нибудь приморский город и купим домик на побережье. Мне, любезный, все равно, русалка она или не русалка.

Летиция молчала, как убитая, прижав руки к щекам. Поп скорбно покачал головой, а Митч улыбнулся.

— К сожалению, ваша светлость, из идиллии, описанной вами, ничего не выйдет. Ваш приезд сюда уже привел в действие древние силы, обитающие в этих стенах. Эти силы, ваша светлость, призвали ее, это существо, из океана. Если вы покинете ее — она погибнет сегодня на заре, превратится в морскую пену. Если же вы возьмете ее с собой, не проведя соответствующих обрядов — вам придется пронаблюдать за этим процессом.

Мне нанесли удар в солнечное сплетение, господа. От боли я несколько секунд не мог вздохнуть — просто удивительно, право, что слова могут нанести такую дикую боль!

Весь ужас положения заключался в истине этих слов. Я видел по лицу Летиции, что это не ложь. От слез ее лицо было похоже на мрамор под дождем. Боже мой, она послала ко мне ребенка — она была готова умереть ради спасения моей души, друзья мои!

Я больше не мог сопротивляться.

— Ладно, — говорю. — Что я должен делать, Митч?

У всех присутствующих слуг Морского Дьявола ощутимо отлегло от сердца. Митч улыбнулся и сказал:

— Просто не мешайте. Не волнуйте дщерь океана, завтра утром она будет ваша. Это не так страшно, как вы полагаете, ваша светлость — вы просто поможете нам ЕГО упокоить, а потом и вы освободитесь, и мы вместе с вами освободимся. Оставьте ее здесь, мы попробуем ее утешить.

Летиция смотрела на меня отчаянно, но молчала. Я сжал кулаки.

— Ци, — сказал я, — любовь моя… Одно слово — и я тут все разнесу, а лично Митча скормлю крабам. Это поможет?

— Малек, — прошептала она белыми губами, — не спеши. Если я что-то для тебя значу — не бултыхайся, думай. Это ведь говорит такой же Митч, как у тебя в руках тритон, пойми.

Я не понимал, хоть тресни.

— Ци, — говорю, — как ты могла велеть мне уехать? Я что ж, гляжу таким подонком, который плюнет на девушку и будет шкуру спасать? Благодарр-рю…

И тут она улыбнулась сквозь слезы, улыбнулась мне, господа!

— Океан существует для мальков, — говорит. — Для кого же еще? Тем более, что они растут на глазах — того гляди, вырастут во что-то покрупнее… Ну все, уходи. До ночи — уходи. Думай… ах, думай!

Митч следил за ней с какой-то чужой миной, не слишком-то даже подходящей к его физиономии. Я всей душой хотел врезать по этой брезгливой улыбочке, так чтоб он к стенке отлетел — но Летиция как-то поняла мои намерения и отрицательно качнула головой.

Я поднял с пола тритона и тихо вышел. О, государи мои, впихивать злость в себя — тяжелый труд. Я пошел к маяку, поднялся на смотровую площадку и стал смотреть в океан. Мне хотелось то броситься туда вниз головой, то разбить кулаки в кровь о каменный парапет — но я, видите ли, не мог себе этого позволить.

Я должен был помочь ей освободиться. А она запретила мне бултыхаться зря.

О да, друзья мои, это был не лучший день в моей жизни, скажу прямо.

Я сидел на камне, нагретом солнцем, смотрел, как сверкает вода океана, вся в мелкой ряби, как в россыпи золотых монет, и думал. Я думал, как могло оказаться, что мой дядюшка стал ведьмаком.

Продал душу темным силам, невозможно уложить в голове! Связался с Морским Дьяволом, Боже мой… Хотя, с другой стороны, судя по характеру Летиции, русалки вовсе не так плохи, как о них говорят. А дядю сбил с толку мой троюродный дед, который устроил эту молельню в подземелье, размышлял я. Надо бы сходить в библиотеку и разобраться в отношениях между моей родней. Но, похоже, все-таки не дядя, а дед во всем виноват…

Я оглянулся в поисках тритона — не хотелось все время использовать заклятье, будто я уже ведьмак. Тритон что-то выковыривал из трещины между камнями. Я решил, что он ловит букашек, но вдруг увидел, что у него между лап мелькнуло что-то светлое, желтовато-белесое, как старая бумага.

Я подошел и посмотрел. Это была глубоко засунутая между двух камней в том месте, где площадка переходила в стену маяка, очень старая упаковка от дискет. Кусок плотного и плоского пластика кто-то сложил пополам — а я вынул наружу и развернул.

На упаковке обнаружилась надпись, сделанная несмываемым синим маркером, крупно и криво. Маркер выцвел от времени, но буквы легко можно было разобрать.

"Мне некому сказать, потому что она задается, а они все мне не ровня! Он обещал, что я стану волшебником — это звучит глупо, но, похоже, это правда!!! Вот тогда-то они все и узнают!!! Сегодня ночью — полнолуние, а послезавтра женюсь на зазнайке!!! Никуда она не денется!!! С позавчерашнего дня — князь Эдмонд, хозяин замка!!! Ясно вам?!!"

Нет, пропади все пропадом. Не ясно.

Я поймал тритона, поднял и спросил, глядя ему в мордочку:

— Друг мой, я брежу, ошибаюсь, или это написал мой дядюшка Эдмонд?

Я уже не питал иллюзий, господа. Я понимаю, что беседа с тритоном выглядит, мягко говоря, чуточку по-идиотски. Но, по-моему, вящий демон должен был знать ответ — он явно неспроста вытащил на свет Божий эту записку.

Я оказался прав, господа. Он кивнул и кивнул очень осмысленно.

— Но как это возможно? — спрашиваю. — А троюродный дед, который…

И еще раньше, чем тритон отрицательно покачал головой, я осознал, что спрашиваю глупость.

— Боже мой! — говорю. — Эдмонд… он мне не дядя. Он — некий дальний родственник, седьмая вода на киселе, да? Из какой-то нищей побочной ветви нашей фамилии… И дед во время оно завещал ему…

И все это время тритон мерно кивал, будто бы полностью соглашался с ходом моих мыслей. Меня мелко затрясло, будто с океана подул свежий ветер. Как же так… дед передал Эдмонду черный дар вместе с проклятием, а заодно завещал свое… а детей у деда не было, да? Потому что бабка — русалка, как и Летиция… как и зазнайка, на которой женили… беднягу Эда… а сохранить ребенка русалки сложно, если верить той старой книге…

— Так, — сказал я тритону. — Нам с тобой, друг мой, нужно перестать спешить и волноваться. Пойдем-ка домой, у меня появилось желание кое-что проверить.

Тритон бы пополз по ступенькам вслед за мной, но я пожалел его лапки и взял его под мышку. Вящий демон, думал я, спускаясь. Как забавно, господа, если подумать! Ведь демон, в моем понятии — нечто такое громадное, адское, клубящееся, огнедышащее, неодолимое, а тут вдруг — тритончик, уморительное создание, раздвоенный язычок и глазки, как у краба.

Не слишком-то выдающиеся у меня способности по части ведьмовства, я бы сказал!

Но, с другой стороны, я вспоминал, как всю ночь проплавал в океане с русалками — если нам с Летицией не приснился один и тот же сон — и сам был русалкой, если их мужчины тоже так зовутся. Обернулся, превратился… Нет, кое-какие способности все же есть, право…

Я перехватил тритона поудобнее, чтобы видеть выражение его мордочки, и спросил:

— Дружище, скажи-ка мне, а у Эдмонда были способности к магии? Он, к примеру, мог вызвать вящего демона?

Тритон помотал головой отрицательно. И мне в лицо вдруг краска бросилась, даже стало жарко щекам. Вот как, значит, думаю. А может, все это не так уж и плохо? Во всяком случае, не так беспросветно, как мне до сих пор представлялось? Проклятие… ну да, это, конечно… но с другой стороны, я же получу и черный дар тоже. Могущество, силу и власть. Любовь Летиции. Такие возможности…

Я вспомнил эту восхитительную ночь. Ах, государи мои, кто не был любим русалкой в ее естественной стихии, тот вряд ли сумеет понять, насколько многим можно пожертвовать ради этого! Как она светилась сквозь воду! О, да что говорить!

Направление моих мыслей круто поменялось. Зачем я, собственно, вообще упираюсь и не желаю подчиниться неизбежному? Летиция так печется о моей душе, потому что любит меня, думал я не без удовольствия. И она же, нелепая девочка, готова ради собственной любви и такой эфемерной вещи, как добродетель, готова отказаться и от любви, и от меня, и от собственной жизни… К чему?