Мототрек в ад - Марк Мэннинг

Здесь то и торчал Джонни-Грустняк со своим несчастным неудавшимся родственником Бобби Соккетом, до фестиваля мотонацистов-сатанистов в Уитби оставалось два дня.

— Подкинь-ка нам едишки, чтоб аж в Аду жарко стало, — распорядительно рявкнул Джонни Пастилкину, который самолично притопал обслужить гостей, производивших впечатление сверважных и сверхгрозных персон, — короче, по двойной большой королевской суперпорции суперостреньких карри-курочек, и главное — двойной-двойнейший супер-карри, и чтобы не подяжить, понял, да? — Джонни даже руками своими огромными разводил в стороны, чтобы подчеркнуть грандиозные масштабы своего заказища.

— Уважаемый, — льстиво и вкрадчиво попытался возразить Генри Пастилкин, — вы назвали самое острейшее, не побоюсь сказать больше, наиострейшее блюдо во всей что ни на есть восточной кухне. Джонни явственно услышал немецкий акцент в речи Генри, который выглядел вроде бы типичным пакистанской чуркой чурбанистой.

— И чтобы червяков там не было, Абдулла, смотри у меня! — подпезднул Бобби Соккет, понять его агрессивность было нетрудно, ведь до фестиваля в Уитби оставалось всего лишь два денечка.

— Как вам будет угодно, господа хорошие, — гордо ответил Пастилкин-Сортирный, — и зовут меня Генри, отнюдь не Абдулла, — после таковых гордых слов он повернулся и протопал в Адское пламя, да, да, именно такое пламя полыхало в кухне «Дерьмостроя», иначе это назвать было нельзя.

— Не заметил ничего странного в ентом типусе, а Джонни? — заискивающим тоном спросил Бобби у своего старшего товарища.

Джонни не задумываясь ответил: «Фальшивый загар, черный парик и немецкий акцент, навроде того, а?» Джонни смачно чавкнул и добавил: «Ничего удивительного — после войны куча всякого юбилейного третьерейховского народа и плюс к тому всякие латышские стрелки СС-овские и партизаны-гитлеровцы литовские, ну и еще куча народа националистского, в общем все ломанулись по щелям щемиться, и здесь в наших пустошах северного Йоркшира, в маленьких английских городишках эти достойные люди нашли себе пристанище» — обычно немногословный Джонни-Грустняк выпалил этакую длиннющую речугу прямо на одном дыхании.

— Теперь ясно откуда здеся столько портретов и портретиков Гитлера, да и свастик всяческих на стенках, — преисполнившись понимания серьезнейшего и взрослейшего протянул Бобби. — А то я чето в непонятки ушел, вроде индо-паковская забегаловка, а тут нацизм всякий, какое-то сочетание несочетаемое, подумалось мне так…

А между тем Генрих-то не зря сам подошел обслужить нашу парочку — что неуловимое привлекало его в их блестящих глазах и грустная дурная мудрость сквозила в их улыбках. Из дверей кухни наблюдал он внимательнейшим образом за ребятами.

А там внутри, как уже было сказано, царил Ад кромешный. Курочки с овощами жарились на радость злобным исламистам. Ибо вся эта кулинарная, с позволения сказать, процедура сильно смахивала на мусульмано-сатанистский шабаш. Повара вкладывали в остроту своих блюд всю чурбанскую ненависть к белому населению туманного Альбиона. И острота получалась что надо, она была потерянным раем в пресном Аду современного мира. Удар, наносимый острейшими жареными курями, сначала пронзал диким огнем глотку и небо, а потом детонировал жгучими как муки ревности сокращениями сфинктера. Как назвать это? Какое имя достойно того, что неописуемо, подобно богу, сокрытому во мраке дионисийской апофатики, а?! Анальный джихад, одним словом, вели мусульманские повара в «Дерьмострое», от-т-так-от!!!

Ну а наши два байкера-мстителя, они выдержат или нет, как ты думаешь, дорогой читатель?

Генри, сама предупредительность, остался у столика, якобы для предупреждения каких-либо последующих и последовательных желаний клиентов.

Джонни приступил к поеданию курочек в острейшем карри. На всякий случай, он спросил своего младшего корешка: "Ты вообще как, ценишь остренький хавчик, а?" На что Бобби, вытянув губы, как ему казалось так он выглядит взрослее, процедил сквозь белоснежные зубы: "На мой взгляд, чем острее карри, тем круче, не правда ли?" — после чего с напускным остервенением набросился на еду. Вскоре Бобби Соккет поспешно отправился обсуждать достоинства восточной кухни с мистером унитазом, стоны мальчугана были мучительными, но при том гордыми.

А Генрих Пастилкин аж осатанел от удивления, когда заметил, что Джонни-Грустняк скушал все и, как говорится, не поморщился даже.

— М-м-м-да, — задумчиво пробормотал Генри, — в своей практике я встречал всего лишь единственного типуса, который так же хладнокровно способен был слопать парочку наших фирменных блюд в один присест, м-м-да…

— Уж не о Зодиаке ли Мозговороте ты трешь, дядя-фашист? — проявил свою догадливость Джонни-Грустняк.

— Поразительно, — всплеснув руками, ну что твой третье-рейховый орел, воскликнул Генри Пастилкин-Сортирный, — как вы догадались?!

— Да уж мы кореша старые, — грустно протянул Джонни, вполне оправдывая свой псевдоним. — И сейчас мы с ним катим одно большое и мрачное дельце…

— Я все понял, — заговорщическим тоном прошептал Генри, — вы есть Джонни-Грустняк, а милейший юноша, штурмующий наше фарфровое устройство в ватерклозете, это Бобби Соккет, и вы сейчас в процессе страшной мести за жуткую смерть вашей сестренки, невесты Бобби.

— Откуда ты все это знаешь? — напрягся Джонни.

— О, великий Зед с Биллом, королем пердунов, были здесь на днях, и мне еще очень много нужно вам сказать и показать, разрешите-ка я присяду, молодой человек, о-го-гой молодой человек, молодой, молодой, — Генри аж побледнел от сакральной важности момента. Прошептав на ухо Джонни нечто весьма секретное старый тайный нацист поднялся и направился в дальний угол заведения. Джонни с серьезным видом пошел вслед за ним. Вошли они в комнатку маленькую и потаеную, стены которой были сверху донизу завешаны престранными фотографиями. В основном Адольф Гитлер, иногда рядом с молодым Генри, так же красовались другие видные деятели НСДАП. И все они были какими-то непривычными, если не сказать страненькими, не того цвета, если можно так выразиться. Одним словом, некая сюрреалистичность экспозиции настоятельно требовала комментария. Ну, естественно, конспирологическим искусствоведом, как и положено по диспозиции персонажей, выступил Генри Пастилкин-Сортирный.

— Видишь ли Джонни, — начал он слегка заминаясь, — великая тайна истории вселенной и планеты Земля, в частности, благодаря которой столь высоко и гордо вознесся орел Третьего Рейха… Э-э-э — Генрих не мог выдержать высокопарный штиль долго и просто-напросто стал стекать в сантименты. — Фюрерчик любил танцевать со мной в розовой балетной пачке, — всхлип, — не подумай ничего такого, то был танец космических стихий, — еще всхлип. — Толстяк Генрих не просто одевался в пеньюары, он ублажал в себе женственную часть птицы Гамаюн, а она и только она гарантировала торжество Люфтваффе в небесах, можешь ли ты все это осознать, мой юный друг, — глас Генри торжественно окреп, — можешь ли ты сбросить вонючие очки пошлости и профанности мира нынешнего, — гроза и сталь зазвенели в тонком голоске старого фашиста-мистика, — ибо неспроста я вопрошаю тебя?!!!

Джонни зачарованно промолчал, неожиданный и экзотичный экскурс в тайны истории мягко говоря озадачил молодого человека. А если следовать рекомендациям Луи Арагона, писателя-сюрреалиста, впоследствие соцреалиста, и «называть вещи своими именами», то можно сказать коротко: Джонни опезденел-л-л-л!!!

— Ну ты хоть не смеешься, — с облегчением выдохнул надутый от торжественности момента Генри, — как этот проспиртованный жирняга Черчиль хохотал над беднягой Гиммлером тогда, в августе сорок пятого, когда наш старый эссэсовский маг совершал уринотеургию в честь ядерного удара по Хиросиме. Тебе хоть ведомо, что уринотеургия это отнюдь не уринотерапия, хотя внешне они весьма схожи, что и дало повод для безудержного хохота лысому жирняге Черчилю.

— Постойте, постойте уважаемый, — с неожиданно проснувшимся скептицизмом встрепенулся Джонни, — ведь к тому времени американцы уже убили Гиммлера.

— Эх Джонни, Джонни-Грустняк, что за наивняк, — с горькой усмешкой Генри похлопал своего собеседника по плечу, — слышал бы тебя Адольфик, бедный Адольфик, думаешь ему легко работать трансвеститом в Амстердаме?

— Чего, чего? — у Джонни волосы буквально не только дыбом встали, а и галопом поскакали от гонива старого нациста.

— Да, да, мой милый Джонни, ему под именем Алиса Батлер пришлось перебраться из Лондона в Амстердам, где трансикам живется поспокойнее, чем в вашей гребаной столице, которая уже насквозь провоняла русскими евреями, — Генри презрительно сплюнул сквозь зубы, прям как заправский пункер, — развели тут Москву на Темзе! Говорил же я Геббельсу: «Раскрути проблему!» — прошляпил, старый болтун.