Кантата - Николай Журавлев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Друг: Не юродствуй, тебе это не к лицу. Ладно, ты не хочешь щадить себя, так пощади свой талант!
Пушкин: Мой талант? Я буду рад, если меня будут помнить хотя бы 10 лет.
Друг: А как же твои стихи, Александр? Вот эти вот:
Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
К нему не зарастёт народная тропа…
Пушкин (подхватывает):
Вознёсся выше он главою непокорной
Александрийского столпа!
Друг: Вот именно. Это то, о чём я говорил – твоя гордость. Выше Александрийского столпа, выше всех других!
Пушкин: Ни в коем разе, никогда я не ставил себя выше других. И скажи мне, разве гордость – это плохо. Разве человек не должен испытывать гордость за то, что он человек?
Друг: Да, но не когда эта гордость приводит к смерти, причём смерти весьма глупой. Дуэль! Ещё одна! Подумать только! Ну, ладно, хорошо, тебе не жалко себя, подумай о Натали. Как она переживает за всё, что ты натворил! Все эти твои выходки в свете…
Пушкин (в гневе вскакивает с кресла, опрокидывает его): Хватит! (хватает посвящение Натали, комкает в руке, выбрасывает в сторону) Хватит. Не тебе меня этим попрекать. Или ты думаешь, я не знаю, что обо мне говорят в высшем свете? С кем меня сравнивают? Все эти смешки придворных дам за моей спиной? Все эти осуждения? «Ах, Пушкин, он держится при дворе только за счёт своей жены!», «О да, Николай известный дамский угодник!», «А какая красавица, за кого вышла!», «Подумать только – потомок Арапа!», «А его стихотворения, это же так, баловство, пригодное только услаждать слух глупых дам в салонах». Хватит! Есть такое слово, друг мой – честь…
Друг: Честь? Знаешь ли ты, сколько и какие мерзкие поступки прикрывались этим словом? Что ж, если ты так высоко чтишь свою честь, то зачем решился марать её об этого несчастного французишку Дантеса? Кто он, Саша? Да если бы не Геккер, то его место было бы в придорожных каабах, там бы он и остался, как последний пьяница. В лучшем случае – должность особо приближённого в каком-нибудь полку. И это, ты считаешь, достойно твоей чести?
Пушкин: Ты не понимаешь…
Друг: О, я всё прекрасно понимаю. Твой друг, Иван Пущин, он приехал к тебе в Михайловское. Знаешь ли ты, как опасно ему было это делать? За эту встречу он мог и сам попасть в очередную ссылку. К чему вы оба стремитесь? Посмотри на себя, чего ты добился, какой твой чин?
Пушкин (снова встаёт, гневно): Зато ты, я вижу, многого добился! Вон, какой живот отрастил! Хорошо, небось, на царской службе? Не обделён чинами и наградами! А я… Что ты знаешь о моём таланте? Что ты вообще можешь об этом знать? Сколько вопросов, на которых нет ответов: для чего, зачем? «Пушкин – безумец», – так обо мне говорят в свете. И это ты считаешь недостойным, чтобы отстаивать свою честь?
Друг: Напоминаю, ты отстаивал её уже тридцать раз. И сейчас будешь отстаивать перед тем, кто даже это слово по-русски сказать не может.
Пушкин тяжело вздыхает, смотрит на своего друга, садится на кресло. Друг пододвигает другое кресло к Пушкину, садится, смотрит ему в глаза.
Друг: Александр, умоляю, откажись от дуэли. Не надо. У меня плохое предчувствие. Это всё закончится очень плохо. Зачем это всё; неужели твои стихи, твой талант стоят этого? (видит, что Пушкин его не слушает; встаёт, отходит) Когда назначена дуэль?
Пушкин: Завтра вечером. На Чёрной речке.
Друг: Ну да, излюбленное место наших господ, чтобы свести счёты с жизнью.
Пушкин: Это не совсем так.
Друг: Не совсем так? Александр, ты же русский человек, в Бога веруешь. Неужели ты не знаешь, что церковь приравнивает смерть на дуэли к самоубийству? Тебя просто-напросто похоронят за церковной оградой, даже отпевать не станут! Куда ты торопишься, в ад? Да успеешь, все там будем.
Пушкин долго смотрит на друга, затем берёт чистый листок и начинает писать.
Друг: Конечно, ты меня не послушаешь… Да и никто не сумеет тебя переубедить. Но ты идёшь по самому краю, Саша. Однажды ты сорвёшься вниз…
Пушкин (зачёркивает написанное, смотрит на друга): Что ж, каждому своя судьба.
Друг: А я в это не верю. Каждый человек сам творит свою судьбу (Подходит к книгам, берёт одну из них, листает). Кого ты сейчас читаешь?
Пушкин (тихо): Вот решил перечитать английских, немецких и французских поэтов.
Друг: Опять?! Господи, да когда же вы перестанете им подражать, в особенности, в их судьбе. Как вы восхищались этим Байроном, вспомни! Я был в Англии, я слышал, что нём говорят: это ужасный, отвратительный человек!
Пушкин: Его стихи прекрасны.
Друг (усмехается): Значит, в одном человеке могут совмещаться и ангел, и демон? Гений и злодей?
Пушкин: Нам не понять пути Господни…
Друг: При чём здесь это? Что за глупости ты сейчас говоришь, Саша?
Пушкин: Чужая душа – потёмки…
Друг: Своя – мгла! И ты сейчас плутаешь в этой мгле! Откажись от дуэли!
Пушкин (твёрдо): Не откажусь.
Друг (ехидно): Значит, всё-таки – честь?
Пушкин (яростно): Да, честь! Что наше поколение знает о чести? Что оно может сказать о ней? Ничего! Сплетни, пересуды – это всё что, дело чести? Дуэль… Дуэль – это лишь способ показать, что всё это живо, что всё это не мертво, что честь – не пустое слово.
Друг: Ты уже показал!
Пушкин: Как?
Друг: Стихами!
Пушкин: Этого недостаточно. Стихи… забудутся. Пройдёт время, придут более талантливые, чем я
Друг: Ты хоть сам слышишь, что говоришь? Ты веришь в свои слова?
Пушкин: Я знаю, во что я верю.
Друг видит письма, подходит к столу, берёт их в руки
Друг: Что это?
Пушкин: Письма. От родных. От друзей. Просто со всей России.
Друг (удивлённо): Саша, их же здесь целая пачка…
Пушкин: Да, я не считал. Пятьдесят или около того.
Друг: Пятьдесят? Да его императорское величество получает меньше писем, чем ты!
Пушкин: У императора другие заботы.
Друг: Собирать сплетни да устраивать балы – вот и все его дела.
Пушкин: Ты сейчас говоришь
