Долгое прощание с близким незнакомцем - Алексей Николаевич Уманский

— Вот как?

— Только не подумайте, — стараясь опередить его мысли, сказала Вика, — будто я оставила жениха, потому что Глеб сходу очаровал меня. Думаете, мы просто пришли в гости и нас нормально встретили? Да ничего подобного! Глеб лежал на полу голый, на той самой шкуре белого медведя, которая теперь висит на стене. Он был в пьяном бреду. А я, ненормальная, вместо того чтобы бежать, осталась, чтобы как-то привести его в порядок. Да не на один вечер, а на семь лет.

— А с вашим женихом он как познакомился? — спросил Михаил, прерывая затянувшееся молчание.

— Вместе резвились. На Чукотке и в Магаданской области.

— Как?

— Известно как. Пили вместе. Однажды допились до того, что решили на собачьей упряжке добраться до Америки. Погнали собак в торосы, вскоре потеряли ориентацию, несколько протрезвели. А тем временем их засекли радаром пограничники. Ну, и вернули молодчиков назад, составив акт о попытке нарушения государственной границы. С Глебом бывали случаи и похлещи. Вы когда-нибудь слыхали, чтобы органы высылали кого-нибудь из Магадана в Москву?

— Разумеется, никогда.

— А вот Глеба выслали! — торжествующе заявила Вика.

— Ну и ну.

— У Глеба был роман с очень красивой дикторшей Магаданского телевидения. Этакое миниатюрное создание, которую Глеб знаете как назвал? — Капелька! Так вот, за этой Капелькой ухаживал некто из высшего областного начальства. И, как оказалось, тоже добился успеха. Когда Глеб об этом узнал, он сразу прекратил с ней отношения. Все ее попытки вернуть его ничего не дали. И тогда она попыталась покончить с собой, но ее вытащили. А Глеба как виновника трагедии и опасного конкурента в двадцать четыре часа выслали в Москву.

— Мда-а, уникум, — пробормотал Михаил. — Почти как в анекдоте о проститутке, которую выгнали из публичного дома за моральное разложение. В «московской ссылке» вы и познакомились?

— Да. При каких обстоятельствах, вы уже знаете. Вот тогда-то для меня и началась нескончаемая работа. Сделать из него настоящего писателя.

Михаил было подумал, что ослышался: ОНА решила сделать писателем ЕГО!

Но Вика продолжала:

— Вы думаете, он действительно умел писать профессионально после того, как выпустил первую книгу в Магаданском издательстве? Ему не хватало воли работать, работать и работать изо дня в день. И он, если хотите знать, еще слишком мало умел.

— Вы что, — отпарировал Михаил, — полагаете, что профессиональный писатель должен писать как машина? Не признаете досуг необходимой частью творческого процесса, когда человек созревает для того, чтобы выдать небывалую вещь?

— Нет, — отрезала Вика, и Михаил, пожалуй, впервые осознал, с каким жестким, пожалуй, железным человеком (или даже противником?) имел дело Кураев.

— Нет и еще раз нет, — повторила Вика. — Знаете, сколько времени он бы сам «дозревал»? И сколько еще алкоголя вместил бы такой «досуг»? Я заставляла работать его всё это время, я задавала ему норму, читала, критиковала, объясняла, как надо писать.

— ВЫ ЕМУ объясняли?

— Конечно.

— И он выслушивал Ваши наставления?

— А что ему оставалось? Я расширяла его кругозор, давала ему книги, которые он должен был читать, чтобы знать, что такое настоящая литература. Или Вы считаете, что он мог без этого обойтись?

— Не знаю, мог или не мог. То, что он с вашей помощью узнавал, как и о чем пишут мастера, это безусловно хорошо и наверняка пошло ему на пользу. Однако я говорю о другом. Все самое главное у Глеба уже было — Вы сами сказали, что жизненного материала в его записных книжках хватило бы на дюжину романов. Опять же Вы сказали — и я согласен, — что он был прирожденный стилист, скажу даже больше — он обладал безукоризненным чувством меры во всем: в композиции, в характеристиках, авторских комментариях, в диалогах, в отвлеченных описаниях и в чем хотите еще. Разве все это вместе — не мастерство?

— Ну почему вы думаете, что его не надо было учить?

— Потому что он свободно мог обходиться без этого и даже, если хотите, обязан был обходиться.

— Но вместе мы составляли ударную силу! Что он мог самостоятельно выбрать из океана литературы? Сам он, что ли, познакомился с современной классикой? А когда я приохотила его к хорошему чтению, порой до смешного доходило. «Великий Гэтсби» он перечитывал несчетное число раз. Я даже прятать стала от него эту книгу, а он все равно находил.

— Послушайте! Мне просто показалось, что в Вашем стремлении сделать из него «большого писателя» Вы заходили слишком далеко и вторгались в сферу, из которой он все равно выталкивал Вас назад. Это было его собственное и, если хотите, священное!

— Ничего себе — священное! Вы бы еще сказали — неприкосновенное!

— Так и скажу! Вот ответьте, «Северо-восточные полигоны» Глеб начал писать при Вас?

Судя по тому, как вспыхнули и тут же погасли глаза Вики, Михаил попал в самую точку. Она не сразу нашла, что сказать.

— Ну, при мне он к этой теме только начал приступать. Основную работу он, конечно, проделал позднее. И Вы, похоже, думаете, потому что освободился от меня?

— Может быть. То, что Вы вложили в него, не пропало, конечно, — осталось с ним навсегда… Но отсутствие повседневного контроля… Ведь было ясно, что историю чукотского золота он давно и неспроста прощупывал с разных сторон, пытаясь рассечь весь сгусток, весь клубок известных ему легенд, рассказов, документальных версий и собственных наблюдений одним мощным ударом. И нанес он его очень точно, в том числе и потому, что его никто не пытался подправлять.

Он обнажил самый фокус сложной проблемы — вторжение в нетронутую богатую природу. С хищническими целями и людоедскими методами. Это драма личной ответственности особой породы трудяг — тундровиков, которых к тому же нещадно эксплуатирует начальство. Кто мог развернуть такое повествование, кроме самого Глеба? Кто еще был ему нужен?

— Ну, это уж слишком!

— Да-да! На своем направлении он продвинулся куда дальше любого, кто ставил перед собой сходные задачи. Равняться ему было попросту не на кого.

— А кого вы ставите выше него?

— В прозе?

— Да.

— Лермонтова, Фолкнера, Маркеса, Скалона. Я думал, что со временем и Глеб сумеет присоединиться к этой компании. Знаю только, что он к этому медленно, с натугой, но продвигался.

— Вы, очевидно, хотели бы убедиться в этом, прочтя новый роман Глеба?

— Да, конечно.

— Не знаю, дам ли я его читать кому-нибудь в обозримое время, в том числе и Вам. Я к этому еще не готова.

Михаил пожал плечами.

— Какие у меня основания рассчитывать на особое отношение? Я бы и просить об этом не решился.

— Почему?

— Потому что отдаю себе отчет — или человек сам предложит, или ничего не даст, несмотря ни на какие просьбы.

— Если созрею, предложу.

— Спасибо. — Михаил поклонился. — И, в отличие от многих, мне из наследия Глеба Александровича ничего не нужно.

— Да, я уже думала