Обратный счет - Марина Зосимкина

Потом Инка у них почти не появлялась. Изредка брала племянника к себе на передержку, при этом отнюдь не демонстрируя восторгов, а напротив, демонстрируя сарказм и иронию. Но, как догадалась Надя, это была маскировка и самозащита. Чтобы, увидев ее умильную рожу, не сказали в спину с насмешливой жалостью: «Ну а как иначе? Своих-то нет».

В отношениях между Надеждой и Инессой ничего не поменялось. Инесса все так же недолюбливала невестку, а та старалась пореже к ней ездить в гости и пореже приглашать к себе в дом. Если только Кирилл не настаивал слишком серьезно.

Тот Инкин странный поступок со временем выцвел и почти стерся из памяти, утонув в крапивных зарослях взаимных обид и склок. И Наде уже не хотелось выспрашивать Инку, зачем и почему та решила прийти тогда к ней на помощь. Да было ли это? Не помню.

И вот теперь эта молодящаяся карга попала в серьезный переплет.

Что ж, как говорил классик, человек за все платит сам. Будь Инесса нормальной бабой, а не злобной мегерой, не зацепила бы ее идея-фикс о том, что можно вернуть молодость за счет чьей-то жизни. И хватит об этом. Пора ребенка ужином кормить. И Надя побрела на кухню.

Она позвонила, когда Надежда после ужина мыла посуду. Пролаяла, не поздоровавшись:

— У меня проблемы. Если мне придется уехать, заберешь кота. А то подохнет.

У Инессы имелся дымчатый перс-восьмилетка по кличке Эдуард, которого любящая хозяйка попеременно называла то Эдичка, то Эдинька, а то Эдюня. Эдюня был настоящей сволочью, но Надя его уважала. За постоянство в этом качестве.

Инесса коту прощала все. Даже то, что он мог подойти к ней сзади и тяпнуть за голую лодыжку, если вместо любимого минтая обнаруживал в своей миске путассу. Озверевшая Инесска принималась гоняться за ним по всей квартире с веником на перевес, но Эдичка знал точно, что это просто фарс. Когда ему бегать надоедало, он усаживался на пухлую задницу и нагло смотрел ей в глаза, как бы спрашивая с издевкой: «И что дальше?» Инесса трясла веником в воздухе, топала ногой, возмущенно восклицала: «Ты что, сдурел, скотина?» или что-то в этом роде, и в конечном итоге удалялась ставить веник на место, делая вид, что здорово его наказала.

Он мастерски исполнял обычные кошачьи трюки, например, запрыгивал с разгона на тюлевые занавески, а потом повисал на них шестикилограммовой тушей, вцепившись когтями и оставляя в шелковой ткани вспоротые длинные раны. Но мог изобрести и что-нибудь свое. К примеру, ему нравилось забираться на дно только что отдраенной ванны, чтобы всласть поблевать именно там, нажравшись проросшего овса. Он знал много других фокусов, этот Эдичка, но одна его выходка побила даже его собственные рекорды.

Года три назад Инка предприняла очередную попытку наладить личную жизнь. Попытку звали Леонид Витальевич, а может, Леонтий Викторович, не важно. Он был, кажется, экспедитором в сетевом магазине электроники, это тоже не важно. Важно, что Эдичка его стойко невзлюбил. Каждый раз, когда ЛВ появлялся у них на пороге и, переобувшись в плюшевые тапочки, направлялся пить чай и перелистывать альбомы с репродукциями шедевров Лувра или Третьяковки, его уличная обувь бывала подписана едкой кошачьей мочой до тонких струек из дырочек для шнурков. Чтобы избежать подобного казуса в очередной раз, Инесса, скрепя сердце, сунула кота на антресоль в прихожей, рассыпаясь перед жирной скотиной в извинениях и обещая много вкусной кошачьей жратвы. Чаепитие прошло на высоте, так как с возрастом Кирюшина сестра поумнела и не бросалась с критикой на претендента, а ждала штампа в паспорте, чтобы потом оттянуться. В конце вечера экспедитор Леонид, выйдя в прихожую и надев совершенно сухие штиблеты, склонился над ручкой своей феи, чтобы запечатлеть прощальный поцелуй. Он был несколько манерен, этот экспедитор. В этот момент дверь антресолей с легким шорохом приоткрылась, и за шиворот кавалера потекла тонкая желтоватая струйка.

В конечном итоге с этим аристократом Инессе тоже не удалось наладить личную жизнь, но надо отдать должное обоим: и коту, и экспедитору, — данный случай был тут совершенно не при чем.

— Переноска у меня есть. Я тебе позвоню, когда за ним нужно будет приехать, — скрипуче напомнила о себе Инесса. — Я бы к тебе не обращалась, будь уверена, но кота жалко.

— У меня аллергия, — быстро ответила Надежда, а потом всполошилась: — А ты куда собралась?

— На кудыкину гору. Тебе-то зачем? Кота заберешь? Или сюда приезжай кормить. Респиратор одень, и ничего с тобой не случится.

— Да хоть противогаз! — привычно сорвалась Надежда. — Если бы я мечтала кормить котов, я завела бы себе собственного. У меня аллергия, и тебе об этом хорошо известно. Возьми его с собой, куда ты там собралась, раз у тебя есть переноска, и корми сама.

— Ну удави его тогда, чтоб хотя бы не мучился, — спокойным тоном выговорила дикое Инесса.

И тут до Надежды дошло.

— Тебя что, в тюрьму забирают? А, Инн?

Инесса тяжело задышала в трубку, потом глухо завыла. Наде стало страшно. Она закричала:

— Инка, ты что?! Прекрати сейчас же! Никуда тебя не заберут, у них улик нет!

Инка замерла на той стороне Москвы и спросила враждебно, с истерикой:

— Ты-то откуда все знаешь, а? Заявлялся к тебе уже молодой, красивый? И что ты ему наплела? Говори живо! Небось сказала, что не было меня у тебя вчера вечером? Как же на тебя это похоже, как похоже! Отомстила? Довольна теперь?

— Инна, успокойся, — строго проговорила Надежда, стараясь, чтобы гнев по накатанной дорожке не взорвал ее череп изнутри и не помешал здраво и трезво поговорить с невесткой. Или с золовкой? — Расскажи мне про этот ваш салон. Или центр, как там он, я не поняла… И не забудь сказать, откуда ты мне позавчера звонила.

— Зачем? — в голос застонала Инесса. — Отстань от меня, мне и так тошно.

— Расскажи, — с напором повторила Надя, и Инка послушалась.

В тот вечер дурында готовила «операцию». Ей хотелось, чтобы метресса и ее тоже назвала «настоящей боевой сколопендрой». Это она так хвалила. Она говорила жестко своим курсисткам: «Вам нечего делать здесь у меня, если вы не спите по ночам из-за того, что обидели невестку. Вы должны стать настоящими боевыми сколопендрами, лишь тогда вы сможете добиться цели». Все дамы из Инкиной группы уже выполнили по одному тестовому заданию, а она никак не могла решиться. Не из жалости к донору, отнюдь. Просто Инке хотелось не прогадать. Чтобы уж донор, так донор, чтобы кровь с молоком, а не донор! А кроме того и ситуацию нужно было подготовить, и средство для вскрытия «бреши». Со средством Инесса тоже колебалась. То ли пакет полиэтиленовый на голову донору набросить, то ли приставить к горлу лезвие ножа. Естественно, пакет должен быть дырявый, а нож из мягкого пластика, чтобы ненароком и вправду девку не прикончить. Однако если набросишь ей на башку пакет, то можно эманацию проворонить. Тонкая субстанция должна пробиться через глаза, а глаза-то как раз будут от Инессы отгорожены. А нож. Страшно все же с ножом, хоть и пластмассовым. Мало ли. Вдруг дурная девка дернется, а Инка ей ненароком артерию заденет, и все, донор одноразовый получится. Этого Инессе точно не хотелось. Она ведь не была посвящена в технику сурового отъятия «жизненной силы», а только о нем наслышана. К чему же рисковать?

Вот так она и ходила по переулкам, присматриваясь, прицеливаясь и никак не решаясь, и тут ей позвонил из больницы Кирилл. Инесса про все свои планы мигом забыла, так как на нее обрушилась насущная житейская проблема. Она моментально рассвирепела от перспективы того, что теперь. Ну ты понимаешь.

Надя, конечно, понимала. Она эту тему сразу поняла. Но все же Инка ее удивила. Надо же, скучно ей жить стало, к ненормальному психотерапевту на занятия подалась. Авантюристка, блин.

То, что психологиня Шевчук была с повернутыми мозгами, Надежда поняла еще из рассказа опера Кутузова, а Инесса ее мнение лишь подтвердила. Чего стоит только затея с демонстрацией шквального выхода «жизненной силы», которую она регулярно проводила перед выпускницами своих двухмесячных курсов.

Для опытов она искала безработных иногородних, заманивая их легким разовым заработком. Приговоренный мигрант, одетый в белый балахон, в ярком свете софита, лишающего его возможности видеть аудиторию, должен был просунуть голову в петлю на толстой веревке и немного попозировать, стоя на затейливой скамеечке и изображая из себя внутреннюю сущность человека, отрекающегося от тяготившего его по жизни «чувства собственной греховности». Затем метресса неторопливо подходила к живому символу и произносила краткую, но проникновенную проповедь, обращенную к выпускницам. Суть ее сводилась к тому, что чувство собственной греховности является извне навязанными путами, мешающими человеческому существу быть свободным и, соответственно, счастливым.