Цыганский рубль - Виктор Альбертович Обухов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Ты бы, — говорил я ему, — чем скалиться, поучил бы разок, супругу-то. А то ведь смотреть стыдно…» — «Ничего, говорит, Михалыч! Что сделаешь? У Надюши болезнь нервная, что ж я ее зазря сердить буду. Да и потом, она ведь так, забавляется. Ничего серьезного, дед…»
«Ну-ну, думаю, рассказывай мне! Если ты спишь, как убитый, то меня, старика, сон не берет. Как и супружницу твою. Встречал я ее с разными людьми да у тихих мест. Ну, да ладно. Мужу на роду написано ничего не знать».
Знать-то я все знал, но вот зла на Надежду никогда не держал. Хорошая девка. Аккуратная, хозяйственная. Вот только что меня заботило: приметил я как-то, что у нее двойной зуб…
— Двойной зуб?
— Ну да.
— Я тоже видел, — вспомнил я.
— Так ты ее знаешь?
Я объяснил старику причины, приведшие меня сюда, и показал письмо. Выслушав меня, Михалыч долго молчал. Я уже подумал, что он уснул. Тихо было в доме. И тихо на дворе. Там стояла непроглядная темнота, казалось, окно залито черной тушью. Неожиданно я услышал, то ли наяву, то ли пригрезившийся мне от усталости, какой-то знакомый голос, звавший меня:
— Саша… Саша…
Мне стало немного не по себе; тут же почудилось, что на меня откуда-то глядят, словно бы из темноты окна. Но я, напрягая взор, не мог нигде разглядеть живого взгляда. Откуда глядят? Кто?.. Я уже хотел разбудить Михалыча, но тут он поднял голову и спросил:
— Когда письмо получил?
— Что?.. Ах, вот вы о чем. Я же говорю: сегодня утром.
— Ну тогда, я тебе скажу, и почта же у вас…
— А что?
— А то, что никак не позднее, чем две недели назад, Пашка его мог написать.
Я взял у Михалыча письмо и принялся рассматривать штемпель. И как я утром не догадался это сделать? (Хотя зачем мне это могло понадобиться?..) Верно, письмо было отправлено шестнадцать дней назад.
— Ничего не понимаю.
— Вот я тебе и объясняю. Тем более раз уж ты с ними знаком. Что ты о них вообще знаешь?
— Кроме того, что уже сказал, ничего.
— Я так и думал. Ладно. На чем я остановился?
— Не помню… хотя, кажется, на двойном зубе у…
— Да. Так вот. Не знаю, что ваша медицина говорит, но в наше время считалось верной приметой, если двойные зубы, или там волчья шерсть на загривке, или хвостик, либо еще что, означает, что такой человек от нечистой силы рожден. Почему я на Надежду никогда не серчал: девка хорошая, а если что дурное делала, то ведь не такое дурное, как по природе ей положено: лучше, значит, природы своей была. Но природа все равно должна была проявиться… И вот, дней двадцать тому, померла она…
— Умерла? — переспросил я, не веря своим ушам.
— Да. Павел говорил, от нервов. Но я думаю, не нашего ума это дело. И вот, значит, скончалась. Пашка чуть не чокнулся: сильно ее любил. Ну, скончалась и скончалась. Родня к ней никакая не приехала, обмыли добрые люди, положили на стол.
И вот, помню, под вечер пришел я туда. Павла утешить хотел. Да не застал, куда-то он вышел. Ну, вошел я в дом, а она на столе лежит. И такая милая, показалась, и так мне ее жалко стало! Нагнулся я, поцеловал ее в лоб, да и перекрестил. А как только перекрестил, лицо у нее дернулось, да как крикнула она мертвым голосом! Я стар, много чего видал, но там же, на месте, чуть не хлопнулся в обморок. Однако устоял все же, выскочил из дому. А тут Павел идет.
— Здравствуй, — говорит, — Михалыч. Куда идешь?
— Да вот к тебе заходил. И ты, уж, Паша, не прогневайся, кое-что хочу тебе сказать. Но только сейчас не скажу ничего. Войди в дом и на Надежду посмотри. А потом, коли будет нужда, скажу…
Выскочил он весь белый.
— Почему у нее такое лицо?..
Я ему все по порядку и доложил. Не поверил, конечно. Тогда мы вместе вошли, и я ее опять перекрестил. Опять крикнула. Павел оказался послабее меня, тут же и улегся на полу. Нашел я нашатырь, кое-как откачал его.
— И что же теперь, Михалыч? — спросил он, как отдышался.
— Я так думаю, — говорю ему, — что не надо ее на ночь оставлять. Нужно сейчас же схоронить. Ты, Павел, человек современный, ни во что не веришь, а у меня закалка другая. У меня дед был первый специалист в селе: нечисть разную заговаривать. Так вот, послушай меня: чтоб худого не случилось, зарыть ее надо, супругу-то, а в могилу — осиновый кол забить. У меня есть. Дома сегодня лучше не ночуй, иди ко мне. А назавтра отправляйся в церковь… ты крещеный?
— Не знаю…
— Тьфу. Ну, все равно отправляйся. Исповедайся во всем и исполни то, что тебе назначат. Вот мой совет.
И — каюсь — не настоял на своем. Только и смог уговорить Павла, чтоб схоронить теперь же. Кладбища здесь нет, отнесли к реке, нашли место поглуше, да и зарыли. И все. Про кол же
