Дуэлянты - Понсон дю Террайль

– Этот молодой человек явно пытался покончить с собой, – сказал помощник прокурора, обращаясь в доктору.

– Хм… – протянул тот.

– Вы придерживаетесь иного мнения? – спросил капитан Лассье у врача, прекрасно разбирающегося в таких вопросах.

– Я обнаружил, что удар кинжалом был нанесен с большой силой. Обычно, когда человек бьет себя ножом в грудь, он чувствует себя не так уверенно.

– Давайте, доктор, отыщите нам убийцу.

– Это не мое дело. Но вот что я бы сделал без малейших колебаний, так это приказал бы шпику проследить за старухой, которая только что вышла отсюда, и два-три дня следил за каждым ее шагом.

– Прекрасная мысль, – сказал помощник королевского прокурора и отдал только что озвученный эскулапом приказ.

После этого он вновь пришел к выводу, что Матален пытался покончить с собой, и представители закона покинули дом.

Смешанное с радостью удивление, охватившее бордосцев, когда они узнали, что Матален свел счеты с жизнью, не поддается никакому описанию. Все знали, что маркиз остался жив, но надеялись, что от этой раны он уже не оправится.

Впрочем, немногие верили в то, что Матален на самом деле пытался наложить на себя руки.

А члены Лиги защиты, вновь собравшиеся в тот же день в доме господина дез Арно, обсуждали один-единственный вопрос – утренние события.

– Вы верите, что это самоубийство? – спросил юный Сен-Мартен у господина дез Арно.

Этот вопрос не давал покоя никому.

– Почему бы и нет, – ответил дез Арно. – Он погряз в долгах, подвергался преследованиям, судебные приставы были готовы в любую минуту упечь его в тюрьму. Для многих людей это достаточное основание, чтобы свести счеты с жизнью.

– Но не для бретеров и рыцарей наживы.

– Что же, на ваш взгляд, произошло?

– Мне кажется, – ответил Сен-Мартен, – что Матален стал жертвой мести.

– Вот как?

– Этот мерзавец натворил немало бед. Кто знает, может, друг или брат человека, которого маркиз убил на дуэли, стал за ним следить и шпионил до тех пор, пока ему не представился удобный случай. Из тех, кто ничего никому не прощает, умеет ждать, может нанести решающий удар и замести за собой все следы.

– Как знать, – ответил дез Арно. – Но давайте не забывать, господа, что сей злобный зверь остался в живых, поэтому мы должны утвердиться в своей решимости.

В этих словах достойного президента Лиги защиты не было никакой необходимости. Во всех уголках зала, где они были произнесены, два десятка молодых людей уже и без того яростно овладевали искусством фехтования.

Через три недели после описанных нами событий Матален, бледный, исхудавший и с трудом передвигавший ноги, впервые добился от доктора позволения встать. Усевшись на солнышке у окна на первом этаже, маркиз увидел фланировавшую по аллеям Любви Меротт, бросившую на него мимолетный взгляд.

За эти дни в душе бретера накопилось немало ненависти и ярости. Он незаметно подал ведьме знак, веля подойти, та не заставила дважды повторять это приглашение и поспешила на зов. По всему было видно, что старая мегера сама искала с ним встречи.

Ее быстро проводили в комнату больного. Несравненно елейным голоском злобная старуха спросила у Маталена, как он себя чувствует. В свои слова она вкладывала столько нежности, что поневоле возникала мысль о том, не связывали ли этих двух негодяев какие-то тайные узы.

– Господин маркиз, – под конец сказала она, – как вам только в голову пришла идея свести счеты с жизнью?

Матален напрягся и вперил в старуху пристальный взгляд.

– Как! – слабым голосом молвил он. – Неужели вы тоже поверили этим россказням?

– Пришлось. К тому же, кроме вас, опровергнуть этот слух было некому, а вы, когда королевский прокурор явился сюда, чтобы вас допросить, подтвердили, что сами хотели наложить на себя руки.

– Да, подтвердил, но это ложь. Неужели вы думаете, что я решился бы на самоубийство в день, когда мне предстояло драться на дуэли? Нет, на мою жизнь покушались.

– Но кто?

– Вот мы и подошли к главному вопросу. Слушайте, я расскажу вам все, что помню. В ту ночь, где-то около часа, я в одиночку возвращался к себе. И вдруг увидел у двери своего дома плачущую гризетку. «Что с вами? – спросил я ее. – Что вы здесь делаете?» Вместо ответа она разрыдалась еще сильнее. Я присмотрелся к ней, насколько это позволял лунный свет, затем проявил галантность и пригласил девушку к себе. Она отказалась, но я проявил настойчивость. Борьба длилась недолго – две минуты спустя гризетка переступила порог моей спальни. Затем стала строить из себя недотрогу и попросила потушить свет, что я со смехом и сделал. Через минуту после того, как мы оказались в кромешной тьме, я почувствовал сильный удар и потерял сознание. Боже мой! Поверьте, этот удар был нанесен твердой рукой.

– Прямо трагедия, господин маркиз. Но скажите, вы узнаете эту гризетку, если увидите ее?

– Не знаю. Я даже не уверен, что она действительно гризетка.

– Но почему вы не рассказали обо всем королевскому прокурору? – спросила Меротт.

– Потому что хочу отомстить сам. Ни один суд не сможет покарать так, как покараю я. Но на этот раз я рассчитываю на вашу помощь.

– Говорила я вам, что мы еще встретимся. Вы будете мне преданны? – спросила дьявольская старуха.

– Телом и душой.

– Отлично! Вдвоем мы сможем добиться всего. Будущее, богатство, месть – теперь нам все по плечу.

VIII

Двадцать с лишним дней спустя в элегантном доме на одной из небольших улочек, ныне весьма заурядной и носящей название Кабироль, но в те времена известной как Миниметт и населенной бордоской аристократией, разыгралась мучительная сцена.

В больших, роскошных домах, окруженных очаровательными, несущими свежесть и прохладу садами, обитали самые знатные семейства Жиронды[6]. Один из таких домов принадлежал графине Саре де Блоссак, жившей вместе с дочерью, маркизой де Женуйяк, и двумя внучками, Филиппиной и Эрминой, с которыми мы уже виделись на узких улочках Тондю.

Маркиза де Женуйяк была вдовой. Ее муж, флотский офицер, геройски погиб в морях Индии во время одного из бесчисленных сражений, которые в те времена между собой вели французские и английские эскадры.

Стоял конец октября, близился День всех святых и большинство состоятельных бордосцев уже покинули свои поместья, расположенные в Медоке, Антр-де-Мер, Ла Бенож и пригородах Бордо.

В тот день, около девяти часов вечера, мадам де Женуйяк уехала из дому, чтобы провести вечер у своей подруги, мадам де Федье, одной из самых благовоспитанных и славных дам света того времени.

В ее салоне, где собиралось многочисленное, но в высшей степени избранное общество, всегда царило неуемное веселье.

С момента отъезда мадам де Женуйяк прошло полчаса. Графиня Сара, племянница старого еврея Самюэля, которому теперь было без малого сто лет, и наша старая знакомая[7], читала, дожидаясь часа, когда принято ложиться в постель и отходить ко сну.

Несмотря на полную превратностей жизнь, графиня, вынужденная в 1793 году эмигрировать, была по-прежнему красива. Ее лицо, отличающееся очаровательной белизной, было обрамлено седыми волосами, что придавало ей невыразимо величественный вид.

Недавно Саре исполнилось шестьдесят лет. Несмотря на седую шевелюру, воспринимавшуюся ошибкой природы, она вполне могла бы выглядеть самое большее на сорок, но ее немного старил суровый вид.

В тот самый момент, когда сия достойная дама закрыла книгу, во входную дверь раздался стук. Слуга пошел открывать и несколько мгновений спустя в гостиную быстрым шагом вошла мадам де Женуйяк в сопровождении дочерей.

– В чем дело, дитя мое? – спросила пожилая дама. – Неужели с кем-то из близких мадам Федье случилось несчастье? Вы вернулись, едва успев уехать.

– Нет, матушка, мадам де Федье чувствует себя хорошо.

– Тогда почему вы так рано? Ты что, заболела? Или, может, захворали наши малышки?

– Нет, дело гораздо серьезнее, – ответила мадам де Женуйяк, падая в кресло.

С этими словами несчастная дама закрыла лицо руками и разрыдалась. Ее душили слезы. Графиня де Блоссак проворно вскочила и подбежала к дочери.

– Полноте, душа моя! Полноте! Нужно быть сильнее этого. Да что, в конце концов, произошло, говори, умоляю тебя, иначе я подумаю, что случилась беда.

– Так оно и есть, – промолвила она сквозь всхлипы, – у нас действительно горе.

– Ты должна сейчас же мне все рассказать.

Девочки, ошеломленные и не понимавшие, от чего так страдает их мать, с печальными лицами молча стояли у камина.

Мадам де Женуйяк встала и позвонила. Вошла горничная.

– Дети мои, ступайте, нам с матушкой надо поговорить, – сказала бабушка, тут же разгадав намерения дочери. – Жюли, уведите девочек.

Филиппина с сестрой подставили матери свои чистые, непорочные лобики, на каждом из которых маркиза запечатлела горячий поцелуй, и ушли – опечаленные, со страхом в душе.