Сдвиг - Максим Алёшин

Шок, который он испытал, прикоснувшись к старухе на инвалидном кресле можно было сравнить с ударом электрического тока. Раньше, до Сдвига, он испытывал боль от электричества множество раз. Особенно в детстве, когда, увлеченный конструированием электронно-индуктивных цепей, не замечал таких «мелочей», как не выключенный из сети прибор или накопительный модуль под напряжением. Он, не задумываясь, брал оголенные штекеры или провода голыми руками, и парализующая энергия электричества жалила его, создавая причудливые дуги заземления Анасфилатоса с поверхностью тверди.

Однако это могло только образно быть сравнимо с болью от разряда электричества. То, что он прочувствовал сейчас, было примерно в миллион раз сильнее и необычнее любой даже самой изощренной, самой сильной боли когда либо существовавшей на земле, ибо никакое электричество не вызовет в пострадавшем такую волну всепоглощающего почти материализовавшегося омерзения.

Анасфилатос смотрел в потолок через щели едва открытых глаз, какой-то странный потолок городского вокзала, что-то в нем было не так. «О-па, — подумал Анасфилатос, — я вижу потолок! Значит, у меня опять есть глаза!». Мысли с трудом преодолевали невыносимое омерзение, бесконечную боль и приступы тошноты, едва успевая проскользнуть в милимизерные отрезки времени, когда жуткая боль чуть отступала. Пульсирующий тип боли приобретал математическое постоянство, безболезненные отрезки времени, между приступами жалящей миллиардом ос боли увеличивались. На секунду боль отступала, но затем с новой силой обрушивалась на него.

Анасфилатос таращился во все глаза. Чудеснейшим образом проклюнувшиеся вернувшиеся глаза, «спасибо за глаза, спасибо за глаза», — в полубреду мысленно кого-то благодарил Анасфилатос. Физически он чувствовал себя каким-то расхлябанным, что ли, разбитым, сломанным физически, но не духовно. Анасфилатос не мог пошевелиться, почти не мог, кожными покровами он почему-то ощущал слизь, покрывшую его тело и все в округе. Слизь обволокла и глаза, и руки, и плечи, и волосы, и, возможно, ноги, которые он не видел из этого положения на полу. Не снится ли ему это? Глаза то ли плакали, то ли просто слезились. Боль мешала сосредоточиться на прочих новых ощущениях в теле. Желание пошевелиться переполняло его, он собирался с силами. Напрягая до дрожи, мускулы стробированным движением, преодолевая посттравматическое расслабление мышц, он попытался поднять руку, чтобы удостовериться, что сам он существует и глаза не плод его воспаленного воображения.

Скосив глаза, повернуть голову, он не мог, не слушались парализованные мышцы шеи, он ждал, казалось целую вечность появления поднимаемой ценой невероятных усилий правой руки. Через какое-то время он и в правду увидел свою правую руку в слизи, стекающей с ней сначала кисть затем локтевую и лучевую кости. Постойте, я вижу сквозь слизь — свои кости? Сквозь мутноватую слизь, в которую теперь на его руке превратилась мышечная ткань и кожные покровы, он совершенно свободно наблюдал свои собственные кости руки. А-а-а-а-а!

Бред, какой-то, согнутая в локте рука была совершенно легкой практически невесомой. Но даже такую полупрозрачную руку пришлось поднимать, аж несколько мучительных минут, видимо мышцы совсем никудышные стали. Правая полупрозрачная рука со стекающей по ней прозрачной слизью. Слизь была повсюду. Осмотр руки длился не долго, рука таяла, как свеча от пламени. Рука безвозвратно превращалась в слизь.

Боже я таю, как оловянный солдатик из сказки, она исчезает буквально на глазах. Стекая с руки, мутноватая слизь, как едкая щелочь растворяла и костный каркас. Верхних фаланг пальцев уже не было. Фаланги тю-тю.

Что чувствует человеческая особь, наблюдая за тем, как она, эта особь, тает на собственных глазах? Боюсь, что мне нечего сказать на этот счет. Пусть мои путаные в данный трагический момент мысли останутся тайной, они слишком интимные, а может просто жалкие и позорные для того чтобы приводить их здесь безо всяких преград и редактуры. Ну, вот ладонь полностью пропала, растаяла. Упс, ладонь тю-тю! Вот и оставшаяся часть руки медленно стекла куда-то вниз, он не мог видеть куда. Повернуть головы не мог, приподняться с пола не мог, он ничего не мог! Он медленно расщеплялся. Растекался в жидкую тягучую слизь.

Радость от появления и возвращения глаз несколько померкла. Героические чувства от того, что он остался жив, от того, что не был сожжен непонятным пульсирующим пламенем — поблекли, так же растворились.

Нет, нет, — кричал внутренний оптимист, я остался жив! Да к тому же был награжден внезапно вернувшимися глазами! Даже не смотря на таяние и слизистые метаморфозы — это победа! Вот только внутренний фаталист Анасфилатоса смотрел на всю эту «победу» с нескрываемым презрением и ухмылкой. Еще бы цинизм закоренелого неудачника незыблемый стержень натуры.

Как много необъяснимого нелогичного произошло за этот день, если это еще был день, а не месяц или год. Глаза могли появиться и за мгновение, а могли и за годы его пребывания в забытьи проклюнуться из микроскопических семян и прорасти. Но и в этом внезапно кардинально и бесконечно изменившимся мире он лишенный глаз, или наоборот выживший и с внезапно появившимися глазами оставался все тем, же неудачником. Все тем же невезучим отстойным парнем, который если что и умеет делать отлично так это всегда и везде оставаться в полном дерьме. И теперь превращаясь в жидкость, он думал об этом. Может, сожалел, может, оставался верен своей привычке в равной степени воспринимать и бесконечные проигрыши, и очень редкие удачи.

Да, он растворялся, а глаза продолжали видеть, и он не умирал, как ни странно ему было это чувствовать и понимать. Анасфилатос не умирал! Его долбанная личность совершенно не расщеплялась, в отличие от тела! Он просто мутировал в другую метафизическую форму. Ошеломленный этим открытием он воочию наблюдал, банальную истину, что сознание не зыблемо в его частном случае. Сознание не меркло! Боль и омерзение распались на составляющие и исчезли. Осталось только чувство повышенной водянистости что ли, Анасфилатос продолжал мыслить, и это его успокаивало и даже вселяло некую пока тайную надежду.

Жидкость, окончательно растворила в себе же самой останки лежащего навзничь человека. От человеческого тела осталась лужа. Анасфилос трансформировавшийся в слизь впитывался в материю земли, когда-то находившуюся под ним, когда он Анасфилос был еще в твердой оболочке. Теперь же лишенный жесткой конструкции тела он проникал все глубже и глубже куда-то в глубины и толщи бетонных перекрытий вокзала. Не смотря на все происходившее, сознание Анасфилатоса продолжало исправно функционировать. Много ли разницы между любой слизью или жижей и тем, что аккуратно носит в черепно-мозговой коробке обычный человек? Его сознание, растворенное в жидкости, ничуть не претерпело изменений. Анасфилатос не мог самостоятельно поднять и ложки или шагать по улицам, но он не переставал мыслить и как следствие существовать, хотя назвать свободное течение мысли размышлением — вопрос конечно философский. Способность формировать мысли в отдельно произносимые мысленно слова исчезла, растворилась. Теперь мысли выражались без использования грубых языковых наростов. Жидкость мыслит другими категориями и формами, другими прообразами смыслов, другим механизмом. Правда понятие механизм в сочетании со слизью, скорее усмешка, у него не стало механизма, все в нем стало плавным, перетекающим и впитывающимся в окружающую твердь… Мыслящая слизь утекала в глубины земной материи…

И тут он поймал себя на том, что уже не был и слизью, слизь всего лишь освободила путем естественного испарения эфирную составляющую человека. Живой мыслящий разум, чудесно отслоившийся от молекулярных оков. Лепота, однако. Разум, лишенный тяжести молекул такой же живой, как и в любом разумном существе. Свободный, вернее освобожденный от тела разум прозрачный и без запаха продолжал жить и размышлять, повинуясь законам необъяснимости мира и духовной энергии. Отслоившийся от материального разум, облаком невидимой субстанции парил над поверхностью. Единым разумным субъектом или так одной человеческой душой или духом человека все равно, как это назвать, ибо точного научного определения этому облаку энергии нет. Мыслящее облако парило над местом, где еще недавно находился в твердой оболочке человек. Забыв обо всем дух, восхищенный своим нынешним состоянием осматривался, поражался новым чувствам и новой формой существования. Он испытывал величайшую духовную эйфорию, размышляя, что теперь он не есть дух, заточенный в теле человека теперь он освободившаяся душа напрочь лишенная телесной составляющей. Он не имеет ни одной видимой молекулы, но он и не является газом или родственной газу материей, он идеально очищенная от физического тела суть человека, читай его духовное начало. Память, интересно сохранилась ли у сути у прозрачной (призрачной) души способность вспоминать прошлое. Немного испугавшись, Анасфилатос попытался вспомнить хоть что-нибудь из прошлого и… Воспоминания загружались…