Кому в навьем царстве жить хорошо - Ольга Громыко

– Нам бы из темницы для почина утечь! – говорит Соловей нетерпеливо.

Поморщился я, рукой о стену оперся. Худо мне, голова кругом идет, в глазах то и дело темнеет, да виду не подаю:

– Сейчас, Сема, я тебя сычом оберну, ты наверх взлетишь и разведаешь, что да как. Ежели все тихо – свистнешь… Нет, лучше ухни тихонько, я обратно расколдую. Ты тогда решетку отомкнешь и лесенку нам спустишь.

Вздохнул Соловей, да перечить не стал. Взял отмычки в зубы, изготовился.

И без оков тяжко в темнице навьей колдовать, на одно малое чародейство больше сил извел, чем десять заковыристых на воле стребуют. Исчез Сема, на полу что-то махонькое закопошилось. Пригляделись Муромец с Аленой:

– Сема, ты чего, это же мышь летучий!

– Так я же вам и говорил – зайцем оберну… Вот только никак в толк взять не могу – отчего их двое?

Засуетились побратим с царевной:

– Семушка, ты полежи пока, отдохни, с мыслями соберись…

Трепетнул мышь крыльями, взвился по кругу, протиснулся сквозь решетку. Долго его не слыхать было, мы уж думали, что царь стражу у колодца оставил, изловили беглеца. Наконец пискнул условно, по решетке коготками заскреб – мол, все тихо, расколдовывай, Кощеич!

Эх, одна голова – хорошо, а две полголовы – хоть выбрось, до того после нового чародейства разболелись. Потемнело у меня в глазах, всякий интерес к побегу пропал – какая разница, где помирать, лишь бы в покое оставили.

Куда там в покое! Замычало сверху жалобно, копытом переступило. Алена мою голову к себе на колени перетянула, по волосам гладит:

– Ну Сема, ну постарайся… ты же можешь… давай еще разочек!

Накатилась на меня тьма с новой силой, землей могильной грудь сдавило, едва вдохнуть сумел, и то когда Алена, перепугавшись, что есть мочи тряхнула.

Слышим, выругали крепко меня и мою матушку вместе с бабкой покойной, зазвенел Соловей отмычками, поднял решетку:

– Не сыскал я лесенки, вот вам веревка с узлами. Да потише там, стража при выходе караул несет!

Тормошат меня друзья:

– Сема, вставай, выбираться надобно, пока тревогу не подняли!

– Куда вставать-то? Я и так стою, это вы по стенке ходите…

– Лезь, искусница, – говорит Муромец, – а я Сему прихвачу.

Алене повторять не надо, белкой юркой вверх по узлам шмыгнула. Поди, на дуб с той же сноровкой карабкалась. Муромец меня через плечо перекинул и вслед полез.

Наверху Соловей нас поджидает, веревку к столбу пыточному привязал и руками для верности придерживает. Все поглядывает, как бы рогами развесистыми в решетке поднятой не запутаться.

– Я вот думаю, – говорит, – ежели Сему вдругорядь по голове садануть – он в прежний ум войдет или вконец околеет?

Повел я на него оком мутным – отвалились рога вместе с волосами, только чуб казацкий в середке остался. Видит Соловей, что с меня взятки гладки – не в себе человек, лучше не трогать, а то как бы вовсе голову не снял.

Поставил меня Муромец на ноги, к стенке прислонил. Ничего, терпимо, не падаю. Вдоль коридора застенки пустые тянутся, где решетки, где дверь глухая. Соловей для интересу одну отпер – обрадовался. Лежит там на полу куча оружия, добыча военная, а сверху мой кладенец в ножнах. Пошарили Семы тихонечко – сыскали булаву и суму воровскую с ножами. Теперь и прорываться можно.

При выходе два стражника караул несут, позевывают бдительно. Увидали нас – попятились. Впереди Муромец несется, булавой потрясает, за ним Соловей – чуб и щетина трехдневная, позади Алена едва одетая, на нее я опираюсь, вся одежа в крови засохшей. Не поспели стражники разбежаться, изловил Муромец их за вороты и друг к дружке лбами приложил. Оттащил к яме, сбросил – будет кому ответ держать, ежели Вахрамей припожалует.

На дворе уж светать начинает, птицы голоса пробуют. Коротка вешняя ночь, да беглецам любой мало будет. Где бегом, где ползком – добрались до конюшни. Конюху Муромец только булаву пудовую показал – тот так без чувств и повалился. В углу солома заворошилась, Волчок вылазит, отряхивается:

– Что-то припозднились вы, я уж сам хотел бежать-выручать!

– Набегаешься еще, герой!

Оседлали друзья коней, из конюшни вывели. На меня же страшилище двухголовое мчится, шестью ногами перебирает, тремя хвостами машет. Не забоялся я, взял кладенец на изготовку, спрашиваю:

– А ты кто таков будешь, зверь невиданный, чудище неслыханное? Куда коня моего богатырского подевал?

Отвечает мне зверь невиданный, чудище неслыханное:

– Ты что, хозяин, окосел аль белены объелся?! Я ж и есть конь твой богатырский! Садись скорей да поскачем вон из царства навьего!

Сверху доносится:

– Своих уже не узнает! Не к добру!!! Кончается, поди! Кар-р-р, кар-р-р!

Поднял я голову – все небо в воронах. Бр-р-р… Помотал головой – давай на коня садиться. Сивка мордой меня подпихивает, бранится:

– Хвост-то отпусти, он не для поводьев привешен! Вот уж горе мне с тобой, во хмелю и то задом наперед не садился, со стоячего не падал!

Алена помочь вызвалась, подсадила и сама за спиной уселась, поводья взяла:

– Свезешь двоих, конь говорливый?

– Свезу, как не свезти – с четырьмя рысью иду, под десятью не падаю! Можешь еще Семин осот в тулупе позади пристроить, он легонький!

Вывели мы коней за ворота, подхлестнули для задора и помчали во весь лошадиный скок, конскую прыть.

Чуют кони беду, из кожи вон лезут, оглянуться не успели – места обжитые минули, прямая дорога к горе заветной протянулась. В чистом поле ветер разгулялся, траву клонит, вслед улюлюкает. Ворон над нами кружит, погоню высматривает. Куст рукавами машет разудало, я попеременно то влево, то вправо сползаю; хорошо, Алена начеку, не дает упасть.

Обдуло меня ветерком – вроде оклемался, сам поводья подобрал. Хотел Соловью чуб исправить, да тот отказался:

– Привык я к нему, да и голове посвободней. Ты мне лучше усы в пару отпусти.

Уважил.

Скосил Соловей глаз, вздохнул:

– Покамест сойдет, а на досуге заново попытайся…

Скоро царь спохватился, десяти верст проскакать не успели. Вранко весть дурную приносит – других не умеет: летят ковры с дружинниками, побольше дюжины, настигают, как конный пешего, скоро нас приметят.

Заголосила было Алена:

– Сема, лучше заруби меня на месте, я им живой не дамся!

Заткнул я ей рот, велел всем спешиться. Подивились побратимы, да послушались, хоть на голову мою с опаской и поглядывали.

Поднапрягся я, обернул коней деревьями, друзей пнями, пса с вороном – ежом да белкою, себя – змеюкой подколодной, красну девицу – красным мухомором. Налетели ковры, опустились – что за притча? Обрываются следы у леса, стоит трава не примята, земля не натоптана. Покрутились дружинники, в затылках поскребли, мухомор ногой наподдали да и улетели несолоно хлебавши.