Любовные письма великих людей. Мужчины - Урсула Дойль

Меня не заботит, кто знает об этом и как это может быть использовано – это для тебя, только для тебя. Я был твоим и сейчас я твой, целиком и полностью, чтобы повиноваться, почитать, любить тебя и летать с тобой, когда, где и как тебе будет угодно.

Лорд Байрон – графине Гвиччиоли

(25 августа 1819 года)

Дорогая Тереза! Эту книгу читал я в твоем саду. Любовь моя, тебя не было рядом, иначе я не мог бы читать ее. Это твоя любимая книга, а автор принадлежит к числу моих лучших друзей. Ты не поймешь этих английских слов, и другие не поймут… вот почему я не нацарапал их по-итальянски. Но ты узнаешь почерк того, кто любит тебя страстно, и поймешь, что при виде книги, принадлежащей тебе, он мог думать только о любви.

В этом слове, одинаково прекрасно звучащем на всех языках, всего же лучше на твоем – amor mio[5], – заключено все мое существование, настоящее и будущее. Я чувствую, что существую; и чувствую, что буду существовать – для какой цели, это решать тебе. Моя судьба принадлежит тебе, ты женщина семнадцати лет и всего два года как покинула монастырь. Всем сердцем хотел бы я, чтобы ты осталась там или чтобы я тебя никогда не узнал замужней женщиной. Но слишком поздно. Я люблю тебя, ты любишь меня, по крайней мере, так говоришь ты, и поступки твои говорят о том же, что при любых обстоятельствах является для меня огромным утешением.

Я не просто люблю тебя, я не в силах перестать любить. Думай иногда обо мне, когда Альпы и океан будут лежать между нами, – они не разлучат нас, пока ты этого не захочешь.

Байрон

Джон Китс

(1795–1821)

…В твоих глазах я хочу видеть только радость, на твоих губах – только любовь, в твоей походке – только счастье…

Джон Китс сегодня считается одним из величайших англоязычных поэтов. При жизни, однако, влиятельные критики, агрессивные и реакционные, – те самые, что травили Уильяма Хэзлита, – относились к нему как к выскочке (он учился на аптекаря, а его отец держал платную конюшню, что, по мнению критиков, было непреодолимым препятствием для писания стихов) и называли поэзию Китса вульгарной и излишне цветистой.

Всю свою жизнь Китс был стеснен в средствах и окружен болезнями и смертью: он потерял мать, брата и дядю – все они умерли от туберкулеза. В возрасте двадцати четырех лет, в 1820 году, поэт и сам почувствовал симптомы коварной чахотки. Его друг Чарльз Браун приводит душераздирающие слова Китса, которые тот произнес, впервые увидев кровь на своем носовом платке: «Я знаю цвет такой крови – это артериальная кровь. Меня не обмануть. Эта капля крови – предупреждение о смерти. Я должен умереть». Поэт уехал в Италию в надежде вылечиться от недуга, но прожил там лишь несколько месяцев. Его похоронили в Риме, на могильном камне по его просьбе сделали надпись: «Здесь лежит тот, чье имя написано на воде».

Любовью всей жизни Китса была его соседка по Хэмпстеду, Фанни Браун, с которой он был помолвлен. Его страсть часто омрачалась ревностью – у Фанни была репутация ветреной кокетки, хотя доказательства ее легкомысленного поведения найти сложно. Наоборот, факты свидетельствуют о том, что она носила траур по жениху на протяжении почти десяти лет и, как он просил, дружила с его сестрой. В конце концов, в 1833 году она вышла замуж за богатого коммерсанта по имени Луи Линдо.

Джон Китс – Фанни Браун

(8 июля 1819 года)

Милая моя девочка!

Ничто в мире не могло одарить меня большим наслаждением, чем твое письмо, разве что ты сама. Я почти уже устал поражаться тому, что мои чувства блаженно повинуются воле того существа, которое находится сейчас так далеко от меня. Даже не думая о тебе, я ощущаю твое присутствие, и волна нежности охватывает меня. Все мои мысли, все мои безрадостные дни и бессонные ночи не излечили меня от любви к Красоте. Наоборот, эта любовь стала такой сильной, что я в отчаянии оттого, что тебя нет рядом, и вынужден в унылом терпении превозмогать существование, которое нельзя назвать Жизнью. Никогда прежде я не знал, что есть такая любовь, какую ты подарила мне. Я не верил в нее; я боялся сгореть в ее пламени. Но если ты будешь любить меня, огонь любви не сможет опалить нас – он будет не больше, чем мы, окропленные росой Наслаждения, сможем вынести. Ты упоминаешь «ужасных людей» и спрашиваешь, не помешают ли они нам увидеться вновь. Любовь моя, пойми только одно: ты так переполняешь мое сердце, что я готов превратиться в Ментора, едва заметив опасность, угрожающую тебе. В твоих глазах я хочу видеть только радость, на твоих губах – только любовь, в твоей походке – только счастье.

Я хотел бы видеть в твоих глазах только удовольствие. Пусть же наша любовь будет источником наслаждения, а не укрытием от горя и забот. Но если случится худшее, вряд ли я смогу оставаться философом и следовать собственным предписаниям; если моя твердость причинит тебе боль – не смогу! Почему же мне не говорить о твоей Красоте, без которой я никогда не смог бы полюбить тебя? Пробудить такую любовь, как моя любовь к тебе, способна только Красота – иного я не в силах представить. Может существовать и другая любовь, к которой без тени насмешки я готов питать глубочайшее уважение и восхищаться ею. Но она лишена той силы, того цветения, того совершенства и очарования, которыми наполнено мое сердце. Так позволь же мне говорить о твоей Красоте, даже если это опасно для меня самого: вдруг ты окажешься достаточно жестокой, чтобы проверить ее Власть над другими?

Ты пишешь, что боишься – не подумаю ли я, что ты меня не любишь; эти твои слова вселяют в меня мучительное желание быть рядом с тобой. Здесь я усердно предаюсь своему любимому занятию – не пропускаю дня без того, чтобы не растянуть подлиннее кусочек белого стиха или не нанизать парочку-другую рифм. Должен признаться (раз уж заговорил об этом), что я люблю тебя еще больше потому, что знаю: ты полюбила меня именно таким, какой я есть, а не по какой-либо иной причине. Я встречал женщин, которые были бы счастливы обручиться с Сонетом или выйти замуж за Роман. Я видел твою Комету; хорошо, если бы она послужила добрым предзнаменованием для бедного Раиса: из-за его болезни делить с ним компанию не очень-то весело, тем более что он пытается побороть и утаить от меня свой недуг, отпуская сомнительные каламбуры.

Я расцеловал твое письмо вдоль и поперек в надежде, что ты, приложив к нему губы, оставила на строчках вкус меда. Что ты видела во сне? Расскажи мне свой сон, и я представлю тебе толкование.