Арабелла - Джорджетт Хейер

— Я прошу п-п-прощения, п-папа!

Он ничего не ответил. Мама нарушила неловкое молчание, попросив Гарри не есть так быстро, и затем, как ни в чем не бывало, начала расспрашивать викария о каких-то приходских делах.

— Что ты натворила, — наконец, сказал Гарри, когда молодые люди проследовали в мамину гардеробную и поведали всю историю Бертраму, которому сервировали обед здесь, прямо на диване.

— Я вся полна мрачных предчувствий, — трагически произнесла Арабелла. — Он хочет наказать меня.

— Чепуха! Он всего навсего брюзжит! Вы, девчонки, так глупы!

— Следует ли мне спуститься и попросить у него прощения! О, нет, нет, я не смею! Он заперся в кабинете. Что мне делать?

— Предоставь все уладить маме, — сказал Бертрам, зевая. — Она очень умна, и, если в ее намерения входит отправить тебя в Лондон, ты поедешь!

— Если бы я была на твоем месте, я бы не пошла к нему сейчас, — сказала София. — Ты в таком состоянии, что, скорее всего, произнесешь что-нибудь неподходящее или же начнешь плакать. А ты ведь знаешь, как ему не нравятся подобные проявления чувствительности. Поговори с ним утром, после молитвы.

Линия поведения была выработана, но страхи Арабеллы не исчезли. Свою часть мама выполнила как нельзя лучше. До того, как заблудшая дочь викария смогла произнести хоть слово из своего тщательно отрепетированного извинения, отец взял ее за руку и с мягкой, задумчивой улыбкой произнес:

— Мое дитя, ты должна простить своего отца. Действительно, я вчера был несправедлив к тебе. Увы, мне, который учит сдержанности своих детей, необходимо научиться немного лучше контролировать самого себя.

— Бертрам, лучше бы он ударил меня, — честно призналась Арабелла.

— Господи, разумеется! — слегка вздрогнув, согласился ее брат. — Как это ужасно! Я рад, что не был внизу! Я ощущаю себя последним негодяем, когда он начинает обвинять себя. Чего же ты ответила?

— Я не могла произнести ни слова! Мой голос совсем утонул в слезах, и, как ты можешь представить, я была ужасно испугана тем, что он рассердится на меня за то, что я не в состоянии сдержать свои чувства! Но он этого не сделал. Только представь себе! Он обнял и поцеловал меня, и сказал, что я его дорогая, хорошая доченька, но, Бертрам, это же не так!

— Ну, тебе не следует так уничижать себя, — посоветовал ее прозаичный братец. — Он не будет думать об этом дольше двух дней. Дело в том, что период его дурного настроения уже проходит.

— О да, за завтраком было гораздо хуже! Он не переставал говорить со мной о нашем лондонском плане, знаешь ли, он поддразнивал меня той легкомысленной жизнью, которую я там должна вести, и сказал, что, разумеется, я должна буду писать домой очень длинные письма, даже если я не смогу в них быть полностью откровенной, так как ему будет очень интересно узнать о моих делах.

Бертрам уставился на нее с нескрываемым ужасом:

— Этого не может быть!

— Но это так! И все это таким ласковым голосом, ну только что с печалью во взгляде. Ты ведь знаешь! Все это вплоть до того, что я была готова отказаться от наших планов!

— Боже мой, я бы этому не удивился!

— Конечно, более того, как будто бы я уже недостаточно вынесла, — разоткровенничалась Арабелла, судорожно комкая носовой платок, — он сказал, что мне нужно носить в Лондоне что-нибудь очень изящное и что поэтому он собирается дать мне жемчужную булавку, которую он носил, когда был молод, чтобы я могла заказать из нее кольцо!

Все эти известия просто ошеломили Бертрама. Оправившись от изумления, он произнес:

— Это многое меняет, поэтому я сегодня лучше не буду спускаться к столу. Ставлю десять против одного, если он меня увидит, то начнет винить себя за мое падение, и мне придется сбежать на военную службу или что-нибудь в этом роде, так как, ты знаешь, никто не в состоянии выдержать подобное!

— Разумеется. Что касается меня, я уверена, мне уже просто ничего не надо.

Так как прилив папиной снисходительности длился довольно долго, Арабелла впала в отчаяние и была уже готова отказаться от поездки в Лондон, когда вовремя подоспевшая мама направила поток ее мыслей в более радостное русло, позвав ее однажды утром в спальню и с улыбкой сказав:

— Я хочу кое-что тебе показать, любовь моя, думаю, тебе это понравится.

На мамином туалетном столике лежала открытая коробочка. Взглянув на нее, Арабелла зажмурилась от сияния бриллиантов, и у нее вырвался вздох восхищения.

— Это подарок моего отца, — вздохнув, сказала миссис Тэллент. — Конечно, так как не представлялось случая, последние годы я их ни разу не надевала. К тому же, они едва ли подошли бы жене священника. Как видишь, они прекрасно сохранились, и я намерена дать их тебе, чтобы ты взяла их в Лондон. Я также спросила папу, не будет ли он возражать против того, что я подарю тебе жемчужное ожерелье бабушки Тэллент. К счастью, твой отец не против. Папа никогда не заботился о блестящих камешках, по его мнению, жемчуг достаточно скромное украшение, вполне подходящее молодой девушке. Однако, если леди Бридлингтон возьмет тебя на один из маскарадов, а я уверена, она это сделает, то эти бриллианты будут как раз к месту. Посмотри, вот ободок для волос, вот брошка, а также браслет. Ничего претенциозного или вульгарного, что могло бы не понравиться папе, и, несомненно, все эти камни чистой воды.

На это у Арабеллы не было никаких возражений, и она даже не посмела намекнуть матери на сомнения, возникшие у нее в течение последних дней. Из-за возни со шляпами, обметки носовых платков, вышивания тапочек для сквайра, прибытия нарядов из Хэрроугейта и отделки нового кошелька для папы, а также из-за ежедневных обязанностей, которые просто обрушились на Арабеллу, у нее просто не было времени погрузиться в свои ужасные раздумья. Все шло как нельзя лучше: уволившаяся гувернантка Катерхэмов с радостью согласилась сопровождать Арабеллу во время путешествия; сквайр обнаружил, что отъехав всего несколько миль от дороги, по которой они поедут, они смогут провести пару дней у тетушки Эммы, в Арксее, где отдохнут их лошади. Ключица Бертрама сама собой срослась, и даже у Бетси прошло горло. Но незадолго до того, как карета сквайра остановилась у ворот дома викария, ожидая путешественниц (причем все чемоданы надежно были прикреплены на задках кареты, а мамин несессер, выданный на всякий случай, осторожно поместили внутри), плохое настроение вновь захлестнуло Арабеллу. Было ли это из-за маминых объятий, или из-за благословения папы, или из-за пухленькой ручки крошки Джека, которой он помахал на прощанье, трудно сказать, но она так разрыдалась, что лишь с большим трудом удалось усадить ее в карету. Долго еще она не могла успокоиться, ее спутница не была для нее поддержкой, так как чрезмерная забота, проявленная женщиной, вынужденной в силу обстоятельств искать новое место, лишь заставила Арабеллу, забившуюся в угол просторной кареты, разрыдаться еще сильней.