Пять снов Марчелло - Светлана Каныгина

на такое близкое расстояние, что до плавающих в воде людей ей оставалось всего метров двадцать, не больше. Окружённая вниманием зевак, вся в звуках громкой музыки, она гордо высилась над людскими фигурками в воде, как будто принимая их поклонение. На палубе, все в движении были полуодетые молодые люди. Они танцевали, горланили песни и с визгом ныряли в воду, откуда, надурачившись, взбирались обратно и опять пели и отплясывали. Было очевидно, что компания пребывала в опьянении. Некоторые из гуляк так и валились с ног, но поддерживаемые своими ещё не совсем захмелевшими товарищами, продолжали развлекаться дальше.

Отдыхающие следили за происходящим с любопытством и некоторой завистью. Встречались среди них и такие, кто ворчал, жалуясь на шум и дурное поведение. Но их были единицы, да и те,– как выглядело со стороны,– выражали недовольство наигранное, больше порождённое желанием заявить о себе, нежели реально существующим раздражением. Особенно парусник привлёк пляжную молодёжь и ещё более вызвал интерес у тех из неё, кто представлял собой ярких модников, одетых и остриженных замысловато, украшенных рисунками и серьгами по телу. Появление яхты стало для них призывом. Позабыв об оставленных на берегу вещах, они плыли к веселящейся в воде компании и скоро отплясывали в числе прочих на палубе.

Работники береговой охраны пристально наблюдали за парусником, приметив его ещё тогда, когда он только появился на горизонте, идущий по ветру на вольной скорости. По их спокойствию можно было без труда определить, что подобное уже случалось здесь не раз и ничего дурного за собой не приносило. В местных водах это было не единственное такое судно, и его владельцы, как и хозяева других сходных по богатству и более роскошных яхт, часто устраивали себе шумные развлечения близ берегов. И пусть крупным лодкам не дозволено было подходить к зоне купания, привилегия состоятельности всё же позволяла делать это некоторым из них. Судя по всему, парусник с пьяной молодёжью был именно таким судном. И всё, что могла сделать береговая охрана- это наблюдать за ним, надеясь, что ничего дурного с его участием не случится. Так они и делали: стоя у перил вышки, просто смотрели на яхту сквозь стёкла своих тёмных очков и лишь ухмылялись, видя, как забавляются пьяные обитатели яхты.

А тем временем, любопытство отдыхающих пляжа к шумной яхте начало слабеть. Судно влилось в картину морского побережья и уже не удивляло собой. Люди в воде и на берегу почти не смотрели в его сторону и наверное, единственными, кто всё ещё не утратил к нему интереса, были Марчелло и два охранника на смотровой вышке.

Жаждущим внимания гулякам такое положение дел не понравилось. Потеря завидующих веселью наблюдателей лишила их азарта. Танцы и ныряние перестали забавлять кутил, и тогда они принялись петь непристойные песни, вслед за чем сообразили сочинять новые от себя и, крича их во всё горло, дразнили окружающих.

Эту выходку работники береговой охраны наглецам не спустили. Видимо она имела гораздо большую значимость, чем нарушение прибрежной зоны, или влекла за собой что-то более серьёзное. Так или иначе, ответ на неё последовал немедленно. Громкоговоритель с вышки охраны недовольно кашлянул и грозным голосом чеканно зачитал судну предупреждающие фразы. По пляжу пробежала напряжённая тишина. Предчувствие скандального события проникло в каждого из присутствующих и свербело желанием поскорее себя засвидетельствовать.

Меж тем на яхте только этого и ждали. В знак протеста подчиниться требованиям охраны, гуляки наперебой завизжали, и с палубы в воду полетели мусор, еда и бутылки. Вызов наглецов был принят: к бело-красному катеру у причала бежали несколько человек в форме. Парусник гуляк механически загудел, вильнул по воде кормой и двинулся прочь от берега, оставляя позади себя широкие борозды взбитой пены и отголоски пьяной ругани. Следом, с поднятым кверху носом и жужжа мотором, бросился катер охраны.

Пляж загрохотал свистом и овациями. Люди на берегу и в воде махали уплывающим лодкам руками, подбрасывали в воздух панамы и кепки и даже пританцовывали. Они ликовали. И тут уж Марчелло было совсем непонятно радовались ли они уходу шумной компании или провожали её с поддержкой, как провожают идущих на правое дело. Одна на всех, выраженная на лицах эмоция была такая, какие попугаю никогда не удавалось понять в людях. Удовольствие, изображенное ею, удивительным образом соседствовало с досадой, которая скрывалась во влажном блеске глаз и пряталась за улыбками. Сочетание это не увязывалось в мозгу какаду ни с одним объяснением. Таковое попросту не приходило ему на ум, как бы он этого ни хотел. Потому что быть попугаем не тоже самое, что быть человеком. Здесь недостаточно видеть и уметь думать над увиденным. Здесь необходимо видеть и суметь думать по-человечески о том, что видишь. А люди, как представлялось Марчелло, имеют такой склад сознания, при котором текучесть соображений перекрёстная, и видимо они, соображения, могут противоречить одно другому, поэтому и отражаются в лицах и поведении одновременно и контрастно друг другу. Таким было одно из множества предположений какаду о причине чудных людских эмоций. Запутаться в них было несложно. И он запутался.

А белоснежная яхта, озвученная возгласами пляжной толпы, вздрагивала на волнах морщенной морской поверхности и уносилась всё дальше, уходя от преследования. Катер охраны гнался за ней, хватал её криком громкоговорителя, а она всё не сдавалась и, размашисто виляя по воде, плыла к краю горизонта.

Марчелло подумал о том, что ждёт мятежный парусник там, куда он мчится- в слиянии моря и неба, на краю синей воды- и его щипнуло чувство опасности. Не там ли обитает вздыхающее волнами нечто? Не у него ли тот ищет защиты? Или может так быть, что одному какаду стало слышно присутствие неведомого существа? Он один догадался о скрытой в водах моря опасности и предвидит её, в то время, как люди ликуют, не зная, что подстерегает беглецов впереди? Если так, то беспечные обитатели яхты идут прямиком в логово спящего чудовища. Они идут к нему на всей скорости белого судна, дерзко возвещая криками и рокотом мотора о своём вторжении в его величественный сон. Безумцы! Им не укрыться от гнева разбуженного нечто, не спастись вдали от берегов! Синева уже окружила их, сжала их до маленькой хрупкой точки и вот-вот поглотит!

Какаду зажмурил глаза и сам весь сжался. По его коже колкими иголочками волнения побежал страх. Вздымая перья, он облизывал Марчелло скользким холодным языком и шептал ему жуткое описание происходящего на горизонте. Всё стало обеззвученным, и слышным был только этот назойливый голос, то ли шепчущий, а то ли кричащий слова страшного рассказа о гибели белого