Теселли - Шамиль Алядин

— Смотри, папа, кто это под лестницей лежит! Действительно, в сенях под лестницей, ведущей в мезонин, лежал человек в хромовых сапогах, в синих с красной полосой галифе. Он крепко спал, сладко посапывая. Из-под серой шинели, положенной под голову, торчала рукоятка сабли.

Саледин-ага, тревожно вглядевшись в лицо спящего, взволнованно воскликнул:

— Рустем! Сынок!

И тут на лицо юноши неожиданно упала глиняная трубка. Саледин-ага рассмеялся;

— Ах, старый олух, искал трубку, а она во рту!

Трубка, видимо, больно ударила Рустема, и он в испуге открыл глаза. Юноша вскочил и удивленно уставился на отца.

— Рустем, откуда ты?! Когда приехал? — тормошил сына старик.

Рустем, прижавшись к его рыжей бороде, забормотал:

— Отец, дорогой! Как я рад, что вы живы-здоровы! Если бы вы знали, как я много думал, переживал, тосковал по вас!

Заслышав шум, проснулась и Тензиле-енге. Она прибежала прямо в нижней рубахе. Увидев Рустема, она от неожиданности на мгновение застыла на месте, а затем бросилась к нему, прижала к груди и, еле переводя дыхание, прерывающимся голосом запричитала:

— Дитя мое, Рустем! Наконец-то приехал! Ведь целых два года от тебя не было вестей. Думали уже, что погиб ты, сложил свою голову. Где ты был, сынок?

— Со мной ничего страшного не случилось, мама, — ответил юноша. — Из Севастополя я отправился на Ростов, а оттуда перебрался на Украину.

Мидат обнял брата, затащил в комнату, сел рядом с ним на миндер[21] и начал разглядывать его сияющими от радости глазами.

— Почему ты завалился спать в сенях?

— Не хотел ночью беспокоить вас.

— С кем приехал? — спрашивал отец. — Здесь были немцы, англичане, французы, только неделю назад ушли. Приходили и эскадронцы и тоже ушли. Ты сам за кого, сынок? Я сейчас перестал понимать что-нибудь в этих делах.

— Сейчас, сейчас я все объясню. — И Рустем стал рассказывать: — Произошла революция. Власть перешла в руки бедных, как вы, людей… рабочих и крестьян. Солдаты прекратили войну… Она велась богачами, и поднялись против богачей. Мы всем полком перешли на сторону большевиков. Вчера очистили Симферополь.

Сейчас наш полк движется вдоль Альмы. Я отпросился на три дня, чтобы навестить вас…

— Только на три дня?

— Да. — И Рустем продолжал: — Наш народ создал на этом полуострове сады, виноградники, на зеленых пастбищах развели отары овец. Но все это принадлежало беям, мурзам-помещикам, дворянам. А бедняков заставляли проливать пот на плантациях, измывались над ними, называли их полудикарями, невеждами, нищими. Сейчас бедные люди повсюду захватили власть в свои руки.

— Вот, оказывается, как! — проговорил встревожено Саледин-ага. — Какая бы власть ни была, тут она только и делала, что грабила наши сады и дома. Как же будут править эти самые, как их… большевики? Не знаю, ничего не соображу.

— Они хотят нам добра… Да, — спохватился Рустем, — я ведь на лошади. Совсем забыл… Надо ее накормить, она там, в сарае.

Мидат, заслышав о коне, первым бросился из дому. Саледин-ага, радостно улыбаясь, пошел вслед за сыновьями.

В сарае стоял статный, упитанный вороной конь. Мидат крутился вокруг него, гладил по лбу, ласково трепал по шее. Саледин-ага, раздвинув коню губы, проверил зубы, пощупал живот.

— Коли пустить его на скачки, то он верст на десять обскачет всех лошадей волости! — похвалил старик.

— Его бы надо почистить, — сказал Рустем. — Путь-то какой прошел! — Он вытащил из торбы, лежавшей в углу на поленнице, скребок, щетку и начал чистить бока лошади.

Но Мидат выхватил скребок из рук Рустема.

— Дай я!

— В самом деле, дай ему, Рустем, — сказал отец. — Он душу отдаст за коня.

— Молодец. Мидат, — Рустем улыбнулся. — Почисти и напои его.

— Ладно. А можно поехать к Теселли? — спросил брат.

— Да, но только будь осторожен. — Рустем печально улыбнулся, вспомнив о своих встречах с Гулярой. Как это было давно!..

Рустем и отец неторопливо пошли в сад. Саледин-ага показывал сыну новые саженцы, зеленевшую в парнике рассаду помидоров, огурцов, перца. Потом они подошли к ручью и, умывшись его прохладной водой, вернулись домой.

Пока Рустем с отцом ходили по саду, Тензиле-енге успела замесить тесто и уже жарила чебуреки, складывая их в медный саган.

— Кушай, сынок. Наверное, соскучился? На склонах еще не выросла нанэ — мята. Но ничего, покушай без нее.

Отец и сын с аппетитом принялись за еду. А Мидат тем временем, почистив коня, поскакал к Теселли. На обратном пути юноше захотелось покрасоваться, похвастаться перед сверстниками, и, вместо того чтобы сразу гнать домой, он проехал по деревне, мимо фонтана на площади, подъехал к кофейне и тут неожиданно встретил Гуляру. Увидев Мидата на красавце скакуне, она удивилась:

— Чей это конь?

— Рустема.

— Врешь!

— Если вру, пусть солнце ослепит мои глаза!

— Он вернулся?!

— Да. Сегодня ночью.

— Откуда?

— С войны. Откуда же больше?

— С войны?! — Гуляра побледнела. — Разве Рустем был не в Севастополе?

— Нет.

Девушка была потрясена. «Значит, Рустем был на войне, Тензиле-енге скрыла это от меня…»

— Мидат, душа моя! Передай брату, я хочу его видеть. Но так, чтобы никто не слышал. Скажи, что прошу его: пусть приходит к нам домой! Может быть, он что-нибудь расскажет о моем отце.

— Ладно, передам по секрету! — Мидат подмигнул ей и, натянув поводья, поскакал по улице.

Дома успели уже позавтракать.

Рустем был во дворе, когда Мидат въехал в открытые ворота.

— Напоил? — спросил его Рустем.

— Напоил. А как его кличка?

— Рузгяр. По-русски — Ветерок.

— Ему так понравилась вода Теселли! Он очень много выпил.

Как только вошли в сарай, Мидат шепнул брату:

— Гуляра хочет тебя видеть. Сказала, чтобы ты пришел к ним. Но так, чтобы никто об этом не знал.

— Где ты ее встретил?

— Сейчас по дороге.

Рустему не терпелось поподробнее расспросить о девушке, но он сдержался: Мидат уже не маленький, многое понимает.

— Есть у нас овес?

— Да!

— Тогда насыпь его в торбу и дай коню.

Мидат побежал в кладовую. Рустем постоял возле коня, одной рукой обняв его за шею, а другой поглаживая морду. Как только хозяин отошел, Рузгяр громко заржал и стал передними копытами бить землю. И только когда Мидат повесил ему на шею торбу с овсом, он успокоился.

Все утро дом Саледина-ага осаждали соседи, поздравляли его и Тензиле-енге с приездом сына и как бы нечаянно расспрашивали о своих родных, ушедших на войну.

Вскоре прибежал и Мидат. Он сообщил, что в деревне полным-полно солдат с остроконечными краснозвездными шлемами на головах и что они ничего и никого не трогают. Выпалив все это, он опять умчался по направлению к кофейне.

А перед вечером Рустем вышел из дома и задумался. Как быть? Если пойти к Гуляре домой, то не осудят ли девушку? Не возникнут ли всякие сплетни?.. Но ведь она сама же звала. Отец у них на войне. Нет ничего удивительного в том, что они зовут в дом человека, который может рассказать об отце. Семью Гафара-ага все знают хорошо. О нем никто ничего плохого не скажет. И все же лучше не попадаться людям на глаза, иначе весь день будут таскать из дома в дом, и не побываешь там, где хочется.

С замирающим сердцем шел он к дому Гуляры. Как-то они встретятся, что скажут друг другу?

Большая собака с лаем набросилась на юношу, как только он толкнул калитку дома Гафара-ага. На лай собаки вышла Суваде-апте. Узнав в русском солдате Рустема, она прикрикнула на собаку:

— Карабаш, замолчи! Вай, балам[22], не бойся. Не обращай на него внимания. Он не кусается. Проходи, Рустем!

Пес замолчал и, виляя хвостом, отступил. Юноша поднялся на веранду.

— Селям алейкум, Суваде-апте. Я пришел навестить вас.

— Алейкум селям, сынок! — обняла Рустема Суваде-апте. Потом, смахнув кончиком платка навернувшиеся на глаза слезы, она пригласила его в дом: — Добро пожаловать, дитя мое! Ты стал уже совсем взрослым джигитом. Машалла! Хвала аллаху! Проходи, проходи в комнату!

Рустем смущенно замешкался — неужели он сейчас увидит ее?

— Дочка, посмотри, кто к нам пришел! — громко сказала Суваде-апте. — Завидую я Тензиле-енге! Ее сын вернулся жив-здоров!

В сенях появилась Гуляра. На бледном лице ее блуждала радостно-растерянная улыбка.

— Добро пожаловать, Рустем-ага, — тихо проговорила девушка.

Рустем крепко пожал ее дрожащую руку и, не спуская с лица девушки радостного и вместе с тем грустного взгляда, спросил:

— Как поживаете, Гуляра? Вы очень изменились.

— Ах, дитя мое, — ответила за дочь Суваде-апте. — Как не измениться? Чего только мы не пережили без отца! Легко ли одним женщинам? Садись, Рустем!

Дрожащими от волнения руками Гуляра взяла из буфета поднос и быстро вышла. Проводив ее пристальным взглядом, Рустем огляделся вокруг. Он был впервые в этом доме. Дубовые комоды, гардеробы, широкие застекленные шкафы, блестящий полированный круглый стол посреди комнаты, развешанные по стенам картины с красивыми пейзажами, большое трюмо, дорогие пушистые ковры… Такого убранства не было ни в одном доме во всей деревне. Разве только у Джеляла или Кязим-бея…