Сказка о спящем красавце, или Леськино счастье - Юлия Цыпленкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Не твой он, кудесница, – говорит мне злыдня. – Мой теперь.
Обернулась я, да чуть и не заплакала. Спит мой князюшка, даром что глаза открыты. Стало быть, и ее целовал также, раз уж меня не признал. А колдовка и продолжает:
– Ты что сон для него. Пусть тебя целует, а душой ко мне привязан.
– Врешь ты, оборотница, – отвечаю. – Был бы твой душой, обо мне бы не грезил. – А потом и поняла по злости ее: – Он ведь тебе противится. Меня целовал, а от тебя воротится. Пусть и спит, да всё одно мне верен.
– А мною повязан, и сделает, как я скажу.
Не возразила! Угадала я, значится. Нет промеж них ни поцелуев, ни объятий жарких. Меня, вон, выпускать не хотел, а на нее кулаки сжимает. Для того-то обряд свадебный и нужен, чтоб уже противиться перестал, да что она хочет, сделал.
– Вот уж обойдешься, – усмехаюсь я, на колдовку глядючи. – Не отдам я тебе князюшку, самой нужен. Не летать вороне подле сокола. Не бывать вашей свадьбе в помине.
Руки-то и вскинула. Подхватило колдовку ветром, к дверям откинуло, а там побеги уж новые тянутся от переплетенных веток. Обхватили злодейку, по рукам и ногам связали – теперь уж не вырвется. Так и стоит, к ветвям прижатая, в путы крепкие скручена. А я к князю опять повернулась. Подошла к нему и в глаза заглянула. А он хмурится пуще прежнего. Головой мотнет, потом еще раз, да бранное слово с уст и сорвется.
– Злись, сокол ясный, – говорю ему, а сама по щеке глажу. – Злость – она тоже силу дает. Видать, нашла я дорожку, коль оживать начал.
После опять к устам его прижалась, да только и успела вскрикнуть. Спину болью обожгло. Обернулась, а ветви мои уж прахом черным осыпались – погубила жизнь новую колдовка. Стоит передо мной баба страшная, глазами черными сверкает. Молода, иль стара, и не скажешь. Волосы клоками на пол летят, нос клювом коршуна загнулся, и зубы острые скалит. Вот она суть оборотня, разом все сущности наружу полезли. А от проклятья ее мне спину сворачивает, стоять уж мочи нет.
Вскрикнула я и на пол упала, света не вижу. А колдовка снова силу собирает, того гляди ударит. Хочу в ответ силушку позвать, да боль разум застит. Двинуться с места не могу, руки-ноги посводило. Видать погибель пришла кудеснице. Так и не узнала, каково счастливой жить. Закрыла глаза, чтоб смерть не видеть, да только крик услышала мерзкий.
Глаза открыла, а из груди колдовки рукоять ножа торчит. Обернулась, а то князюшка мой очнулся. Глаза синие, ясные, а в руке второй нож держит. Замахнулся уже, да колдовка к окну метнулась. Ножик из груди вытянула и на окно заскочила.
– Не видать вам счастья, окаянные, – прокаркала оборотница. – С каждым поквитаюсь.
А ей вдогонку уж второй нож летит. Да и попал бы, коли б гадина вороной не обернулась. Велеслав ко мне кинулся:
– Что ты, Лесенька?
– К окну неси, – только и велела. – Покуда гадина не упорхнула.
Взял он меня на руки, да и сделал, как сказала. А со двора уж стрелы острые летят, в ворону метят, а первый средь стрелков Никуша. В палаты не попал, так с улицы зайти решил, вот и сгодились луки тугие. Мечется колдовка промеж жал смертоносных, едва уворачивается, да только всё жива змеюка. Наконец-таки извернулась да и взмыла в небо. Только тут я и осклабилась и свистнула залихватски.
Взмыли в небо все птицы окрестные, а больше всех ворон было. Уж они нагнали поганую, да давай ее клювами причесывать. Мечется оборотница, а улететь не может. Где ж сбежать, коль судилище ей честное учинили? Не будет позорить птиц настоящий, за их ликом дела черные творить. А как обессилила, так камнем вниз и полетела. А тут уж опять Никуша лук свой натягивает.
– За князя-батюшку, – крикнул, да и выстрелил.
Так и упала злодейка ощипанная, стрелой пронзенная. И чем она слабей становится, тем ко мне больше сил возвращается. Вот уж и боль утихла, руки-ноги опять родными стали. Хотела с рук княжьих слезть, так он на ноги поставил, а из объятий крепких не выпустил. К себе повернул да и спросил плут синеглазый:
– Неужто и вправду сказала, что люб я тебе, или сон намороченный грезу сладкую показал?
– Сон, – киваю.
– И прощения не просила?
– За что это? – я подбоченилась. – То ты себе девок натащил, жениться удумал, а я прощенья проси? Вот уж нет.
Прищурился Велеслав, а там и отвечает:
– А ведь врешь, кудесница. То не сон был, то ты со мной говорила. И про то, что свет без меня не мил, и что днем и ночью обо мне думаешь.
– Вот еще, – сложила я руки на груди, а нос уж до потолка почти достал от важности. – Это пусть тебе твои невесты говорят, а мне зачем?
– Значит, не любишь?
– Нет.
– И свет тебе тьмой без меня не кажется?
– Нет.
– И прощенья не просила?
– Нет.
– И не откажешься за меня пойти?
– Нет…
Тут я рот и открыла. Ах, ты ж змей коварный, даром что князь! Обхитрил все-таки. Слово нерушимое взял и радуется, поглядите на него, люди добрые. Заманили девицу честную в хоромы княжеские. Теперь придется замуж идти. Охо-хонюшки…
– Чудо ты лесное, кудесница, – говорит Велеслав, а сам улыбается. – То за меня умереть готова, а то нос задираешь.
– А вот его я опускать не обещала, даже во сне, – отвечаю, едва улыбку сдерживаю.
– Стало быть, люб?
– Больше жизни, – говорю, а сама глаз от князя моего отвести не могу. Да чего ж пригожий он у меня, до чего ладный.
– И замуж пойдешь?
– Да куда ж от тебя денешься? – и глаза закатила, вроде как милость оказала.
– Никуда ты от меня не денешься, – Велеслав отвечает. – Один раз решил отступить, теперь уж не выпущу. Отвык я за зиму и весну жить спокойно. Мне без твоего жала осиного скучно будет.
А я так и застыла со ртом открытым. Это ж он меня, саму Лесовику Берендеевну, осой обозвал, выходит? Ну, так я отвечу… когда придумаю что. А пока некогда думать было. Князь-то в долгах ходить не любит, вот и поспешил вернуть, что я ему наотдавала, пока пробудить хотела. А когда дело такое, в голове ни одной складной мысли нет, все таракашками разбегаются. Так нас Никуша с прислужниками да стражниками и застал,
