Суровые дни (книга первая) - Клыч Кулиев

— Приказать, чтобы погрузили, или мне самому привезти?

— Лучше сам, — сказал хан, равнодушно покосившись на ковры.

Запыхавшись, вошел слуга. Глаза его сияли, губы дрожали от сдерживаемой улыбки.

— Прибыл гонец! — прокричал он. — Туркмены бежали!

Абдулмеджит-хан весело глянул на довольного Шатырбека, сказал слуге:

— Пусть гонец войдет!

Вскоре, по-военному чеканя шаг, в комнату вошел молодой стройный джигит и остановился у порога, отдав честь.

Абдулмеджит-хан подошел, дружески положил руку на плечо джигита.

— Значит, говоришь, бежали?

— Так точно, бежали, ваше превосходительство! — стоя по стойке «смирно», ответил джигит: он отвечал быстро и почтительно, но без подобострастия в голосе. — Бежали, оставив десять трупов. Жаль, что живым ни один не попался!

— Ничего! — добродушно сказал Абдулмеджит-хан. — Не всякий может взять в плен туркмена. — Он снял руку с плеча джигита и повернулся к Шатырбеку. — Сулейман-хан со своими сарбазами[40] остается в твоем распоряжении. Только смотри, чтобы туркмены не пронюхали, что тебе помогают регулярные войска, а то шума не оберешься! Это такое дело, что и ёмутов может толкнуть па дружбу с Адиа-сердаром.

— Понимаю, — согласно кивнул Шатырбек. — Будьте спокойны. Только бы ёмуты пока в стороне держались. Если они примкнут к гокленам, дело осложнится.

— Об этом не твоя забота, — успокоил его Абдулмеджит-хан. — Адна-сердар ведет себя так, что ёмуты его ненавидят. А мы еще подольем масла в огонь. Думаю, ханы гокленов тоже не долго будут его поддерживать… А ты, — обратился хан к джигиту, — передай Сулейман-хану, чтобы до моего приказа не двигался с места. А когда придется возвращаться, пусть отходит южной стороной гор, чтоб не заметили туркмены. Понял?

— Так точно, ваше превосходительство! — ответил джигит.

Абдулмеджит-хан надел папаху и вышел. Двинувшемуся вслед за ним джигиту Шатырбек сказал:

— Останься. Садись, закуси с дороги, выпей вина.

Скользнув по лицу Шатырбека бесстрастным взглядом, джигит равнодушно посмотрел на расставленные яства. Губы его дрогнули, но он ничего не сказал и, повернувшись, молча шагнул за порог.

Шатырбек проводил Абдулмеджит-хана до самых северных ворот, где уже гарцевали готовые в дорогу всадники. На прощание гость дружески обнял хозяина, с привычной легкостью, едва коснувшись носком сапога стремени, сел в седло.

— Худахафыз! Прощайте! До следующей встречи!

Помахав рукой вслед, Шатырбек направился к реке.

В другое время он, вероятно, уговорил бы Абдулмеджит-хана остаться — с ним приятно было побеседовать за пиалой вина. Но сегодня Шатырбека ждали другие развлечения: хотелось как следует разглядеть пленниц, которых привез из Туркменсахра. Правда, для таких дел всевышний посылает рабам своим ночь, но и она уже близка.

Лейла сидела одна в просторной, убранной красивыми иранскими коврами, комнате. Она была рада, что кончилось ее бесправное существование рабыни, что она вернулась наконец на родину. Может быть, посчастливится разыскать и родителей. Хотелось бы поговорить со здешними женщинами, поделиться с ними своими мыслями, но Шатырбек почему-то приказал не выпускать ее из дому. А правом входа к ней пользовался только старик-слуга.

Лейла задумалась и, когда в дверь ввалился Шатырбек, вздрогнула, вскочила с места.

Шатырбек засмеялся, взял ее за руки.

— Не бойся! Я не туркмен в большой папахе! Если будешь послушной, через несколько дней вручу тебя твоим родителям!

При упоминании о родителях маленькая фигурка молодой женщины затрепетала. Лейла подняла на Шатырбека свои прекрасные голубые глаза.

— Помогите, ага-джан! Помогите! Аллах вознаградит вас за это!

— А ты вознаградишь? — игриво спросил Шатырбек и потянулся к лицу Лейлы.

Тяжелый запах винного перегара заставил женщину отшатнуться.

— Не надо, ага-джан! Умоляю вас! Неужели я мало натерпелась на чужбине? Пустите!

— Не будь дурой! — допытался урезонить ее Шатырбек. — Я не хуже твоего хромого сердара!

На глазах Лейлы показались слезы.

Шатырбек икнул, потрепал толстыми пальцами нежный подбородок женщины.

— Не плачь, глупая! Ничего я тебе плохого не сделаю! — сказал он, направившись к двери.

Он остановился в коридоре, раздумывая, посмотрел на окно. Темнело, но ночь еще не наступила. Шатырбек вздохнул, икнул еще раз и направился в комнату, где они пировали с Абдулмеджит-ханом: гонец все-таки вернулся и следовало расспросить его подробнее.

Солнце село. Жители крепости уже сладко спали. Ни крика детей, ни веселого шума подростков. Только Джерен не спала.

Удивительно жестокую шутку сыграла с ней судьба! Сначала она поднесла девушке неожиданно большое счастье, но, не дав даже полюбоваться им, сразу же грубо вырвала из рук. Да как вырвала! Уж лучше бы вообще ничего не было, чем платить за миг счастья такой страшной ценой!

Сидя в дальнем углу темной комнаты, Джерен вспоминала ту кошмарную ночь, когда ворвались в селение молодчики Шатырбека, и казалось, что это был сон, который вот-вот должен прерваться. И она торопила пробуждение… И только когда в памяти возникал Бегенч и ласковые слова его звучали в ушах, Джерен стискивала зубы, чтобы не разрыдаться. Тогда сердце болело так сильно, что мутилось сознание. И Джерен, напряженно вглядываясь в расплывающуюся темноту, представляла: вот сейчас распахнется дверь, войдет Бегенч и, подняв ее на руки, вынесет из этой мрачной комнаты. Но Бегенч не шел…

Занятая своими мыслями, она не заметила, как вошел Шатырбек, и очнулась только тогда, когда руки ее коснулось что-то липкое и волосатое. Испуганно вскрикнув, она отдернула руку.

— Ты меня не бойся! — пыхтел толстый Шатырбек, присев на корточки рядом с ней. — Я тебя люблю, как свои глаза!

Джерен вскочила, прижалась спиной к стене. Шатырбек, кряхтя, поднялся, двинулся к ней.

— Не будь дурой! Я же люблю тебя!

На какое-то мгновение эти слова прозвучали в другой интонации, перед глазами Джерен появилось любимое лицо Бегенча. Но сразу же исчезло. И в желтом свете лампы, незаметно и услужливо поставленной кем-то на сундук у двери, возникло другое лицо — толстое, лоснящееся от пота, волосатое, искаженное похотью.

— Убери руки, негодяй! — гневно сказала Джерен. — Убери руки, не помнящий своего бога!

Лицо Шатырбека побагровело от гнева.

— Кому ты говоришь такие слова?! — прохрипел он. — Кому?!! — И дважды, со стороны на сторону, хлестнул по лицу женщины тяжелой ладонью.

В глазах Джерен помутилось, щеки запылали. Но она продолжала гордо стоять перед ним.

— Дрянь такая! Подумай, говорю тебе! Не поймешь добром, помрешь от худа!.. — сказал Шатырбек и разгневанный вышел в большую комнату, где старый слуга собирал посуду.

— Одежда готова? — спросил он, задержав слугу у двери.

Старик ответил, по обыкновению согнувшись вдвое:

— Готова, ага.

— Отнеси в комнату Лейлы. А ее сюда позови.

— Бе чишим!

Шатырбек опустился на мягкую подстилку, наполнил пиалу вином и, не переводя дыхания, выпил. Налил еще. Он был уже сильно пьян, но себе казался трезвым. Проклятая девчонка! Брыкаться вздумала? Погоди, наденем на тебя узду!

У порога остановилась Лейла.

— Садись сюда! — Шатырбек указал рядом с собой. — Проходи, не стесняйся!

Лейла прошла к окну и села, прислонясь спиной к стене. Шатырбек протянул ей пиалу.

— Пей!

Лейла отрицательно качнула головой:

— Пейте сами, ага.

— Почему не хочешь? — настаивал Шатырбек с пьяным упрямством.

— Никогда не пробовала.

— Это не отрава, а виноградный сок. Пей!

— Не хочу, ага, не невольте.

Шатырбек, к удивлению Лейлы, послушался, выпил, вытер намокшие усы ладонью.

— Значит, говоришь, ты из Мургушана? Это далеко отсюда, очень далеко. Но ты не горюй. Я пошлю специального человека, и он разыщет твоих родителей, где бы они ни были. Обязательно разыщет, будь спокойна!

Он долго продолжал еще в том же духе, но Лейла знала, что не для этого разговора позвал он ее, и чувство страха и отвращения все росло в ней.

А Шатырбек пил вино и расспрашивал, как она попала в руки туркмен, как жилось у Адна-сердара. Лейла отвечала односложно.

— Ты знаешь ту девчонку, туркменку, что сидит в соседней комнате? — спросил вдруг Шатырбек.

Лейла ответила, что она не видела никакой девушки-туркменки.

— Тогда пойди, посмотри. Да скажи ей, по-своему, по-женски скажи — пусть возьмется за ум. Деваться ей некуда, из моих рук не уйдет! Чем она лучше тебя? Тебя туркмены бросили на постель Адна-сердара, когда ты еще совсем девочкой с косичками была. А она уже совсем взрослая. Скажи, что мучить ее, издеваться, как над тобой издевались туркмены, не стану. Пусть не будет дурой и не противится, пока с добром к ней иду!