Убежище - Шломо Вульф

Мне казалось, что в схватке за Феликса моя победа неоспорима, как данность. Достаточно было просто взглянуть на нас со стороны. Никто на свете не был так создан для его половины, как я. И вот схватка позади. Где-то на другой стороне планеты кто-то торжествует, уверенный, что добро победило зло. С чего это я вдруг так обрадовалась, что он мне напишет? Ведь еще кто знает, что именно может написать такой непредсказуемый и жесткий человек? Как я им восхищалась, когда он одергивал людей грубо-цинично, уничтожающе, как умел это делать только он! Теперь я, приходя за письмом уже не столько жаждала его, сколько боялась, мысленно читая бесчисленные варианты этого ужасного письма.

Добро и зло всегда относительны. То, что для Эллочки добро, для меня злейшее из зол. Если вдруг Феликс вернется ко мне, то лопаются все планы другой. Как рыжий кот нос к носу с черным я вижу перед собой черные кудряшки моей соперницы над выпуклым лбом и выщипленными бровьями, ее круглые наивные карие глаза у самой переносицы и маленький яркий рот, ее пальцы с дорогими перстнями, низкий широкий зад, обширная вислая грудь, белые короткие ноги, покрытые тщательно удаляемыми волосами.

Я не акцентирую свои впечатления, но образ невольно выстраивается именно в карикатурно антисемитском духе. И в глубине души возникает глубоко запрятанное безумие от бесчисленных поколений моих предков именно к этим внешним чертам "мерзкой жидовки", как назвал Эллу Митя Водолазов, стремясь потрафить мне. Но ведь и о самом Феликсе он выражался ничуть не лучше! А для меня не было и не могло быть более привлекательных черт мужской красоты, чем та, которой обладал не только Феликс, но и очень многие из знакомых мне евреев, включая, кстати, несчастного Марика Альтшуллера.

Я стараюсь загнать обратно мерзкого беса, представляя себе неземную еврейскую женскую красоту и благородство Элины Быстрицкой и Элизабет Тейлор, но черный кот со своими кудряшками сопит и воет мне в нос, не давая покою. Я представляю респектабельную квартиру Коганских, комнату, выделенную их Элле с моим Феликсом, холодные глаза моего любимого, надевающего обручальное кольцо на палец презираемой им богатой невесты, ибо не может же он всерьез после меня ее вдруг полюбить! Я вижу ее сияющий взгляд из-под свадебной фаты. И марш, и мраморную лестницу Дворца бракосочетаний на Дворцовой набережной. Я вижу ее мать, выходящую на цыпочках их их спальни и их обоих наедине, и брачное свидетельство на тумбочке, и ее рыхлое белое тело в его руках... И я слышу голос Софьи Казимировны за праздничным столом, уже без молодых: "Как я боялась, что эта разрушит счастье Фели! Слава Богу. Теперь я спокойна..."

Она спокойна, стиснула я до боли лыжные палки в пригородном лесу у самой Уссурийской тайги, проклятая глупая баба, угробившая истинное счастье своего слабого сына, трах-тара-рах-та-та-рах-та!...

И, оттолкнувшись палками, я полетела с сопки вниз, вспарывая лыжами снег, огибая стремительно налетающие стволы деревьев, взлетая над барханами, пропарывая сугробы, как тот рыжий кот, даже и не преследуемый черным. От свистящего в ушах встречного ветра и мороза, от чего же еще! глупые соленые злые слезы выливаются из моих глаз, слетая куда-то за ворот свитера за шеей, нос вертится во все стороны, ну и видок! Вот так, наверное, горько плакал рыжий кот своими кошачьими слезами от обиды, бессилия, отчаяния, стыда и сознания непоправимости поражения...

Спуск кончился. Я вылетаю на сверкающую на солнце гладь замерзшего заснеженного лесного озера. Я бегу пеперек озера и снова попадаю в лес, где лыжня идет по гребню оврага с журчащим где-то под льдом и снегом ручьем. Деревья стоят неподвижно и величественно в своей седой и грозной красоте. На чистом голубом снегу, сверкающем мирриадами острых огоньков, их тени кажутся черными. Коричневые мощные стволы плывут мне навстречу, за ними вежливо раскланиваются белыми шапками поваленные стволы, с задетых веток невесомо обваливаются огромные белые хлопья и чистая лесная пыль с коры. Здесь преобладают стволы-стебли - по нескольку огромных деревьев из одного корня, что придает этому лесу фантастический вид. В тишине уютно прихлопывают мои лыжи и повизгивают палки, где-то за сценой возникает и нарастает музыка Грига...

Вдруг лес оборывается крутым склоном, под которым, на самом дне пропасти по черной на фоне снегов трассе мчится игрушечный желтый автобус, издавая всамделишный шум и выпуская облачка настоящего дыма на своем невидимом отсюда подъеме. За трассой снова белеет снег парков, а за ним, посвистывая, извивается зеленой змеей электричка почти по самому берегу невероятно просторного и блестящего Амурского залива.

Я увидела лыжню вдоль круто уходящей вниз телефонки, вдохнула побольше воздуха, тонко вскрикнула, приподнялась на палках и понеслась вниз с невероятной скоростью. Слезы от ветра высохли, все мысли испарились на фоне малого шанса уцелеть в этом смертельном трюке. Трасса просто вспухала мне навстречу, пока я не свернула, почти ложась на бок и поднимая веером снег, у самого кювета. Потная рубашка примерзла к телу под насквозь продутым свитером.

В автобусе было холодно и пусто. Кондукторша болтала с водителем, стоя на коленях на переднем сидении и сунув голову в его кабину. Трое помятых парней тихо пели под гитару. Один из них, покачиваясь и хватаясь руками за спинки сидений, пошел ко мне. "Это ты сейчас по телефонке спускалась?" "Ну." "Потрясающая лыжница! А не холодно вот так раздетой?" "Ладно. Уговорил. Давай твое пальто." Он растерянно оглянулся на ухмыляющихся приятелей. "А ты ее возьми под крыло, - посоветовал гитарист. -- И всем будет тепло." "А?" -распахнул он пальто. От него разило спиртным, но из-под пальто шло тепло, как от печки. Он вынул руку из рукава и присел рядом. Я сунула в этот рукав свою руку, нырнула под его пальто и прижалась к горячему свитеру, все еще дрожа. Он победно прижал меня к себе. Друзья его пересели к нам и затянули "Берюсинку", радуясь, что я охотно пела женскую партию бесконечной песни. У самого вокзала парень обнаглел и стал советь руку мне под свитер, но было уже поздно. Я выскользнула из его пальто, поцеловала небритую щеку, что-то крикнула в ответ на просьбу о телефончике и побежала со своими лыжами к Арине. Как хорошо было в воскресенье в моей комнате, Господи! Жить и жить...

***

Но за окном так сияло совершенно летнее солнце, что я решила продлить этот день и осуществить еще одно безумное мероприятие. Как-то, гуляя по заливу, я видела на водной станции "Динамо" у полыньи "моржей". В конце концов, море там или не море? Я достала из чемодана свой бикини, которым сводила Феликса с ума той весной на Финском заливе и позже в Севастополе, надела его, а сверху оба моих свитера, единственное мое пальто, взяла аринино махровое полотенце и вышла на лед. В полынье действительно торчали четыре головы в купальных шапочках -- трое мужчин и женщина. Вокруг толпились закутанные зеваки, радуясь своей разумности на фоне чужой дури. Пожилой офицер отлавливал сачком лед из полыньи. Купальщики не спеша выбрались по лесенке и зашли в свои теплые кабинки переодеться. Я постучала к женщине. Она приоткрыла дверь, улыбнулась и впустила к себе. "Можно я у вас переоденусь? Я впервые здесь и хочу искупаться." "А вы откуда?" "Из Ленинграда." "Вы там купались зимой?" "Нет, но у нас и летом Нева немногим теплее." "Переодевайтесь, конечно, - сказала она, кутаясь в полотенце. Знаете что? -- сказала она, увидев меня в моем откровенном купальнике, пойду-ка я с вами еще окунусь. А то у вас такой вызывающий вид, что как бы не обидели... Оденьте-ка вот эти тапочки." Мы вышли вместе.

Да, вот это был вызов обществу! Весь мир замер вокруг, глядя только на меня. "Моржи" предыдущего заплыва дружно повысовывались из своих кабинок и тут же полезли в воду снова, окружив меня у лесенки. Какой-то тип в тулупчике вертелся тут же с фотоаппаратом. Я сняла тапки, удивилась, что не чувствую босыми ногами холода льда и снега, спустилась по лесенке и с оглушительным визгом окунулась в настоящую морскую воду, более соленую и душистую, чем даже в Крыму! Поплыла к двум дядькам по ту сторону проруби, потом обратно. Тело закоченело, пальцы не слушались, но выходить не хотелось. Надо же -- в феврале в море купаюсь!

"Сашка, - услышала я. -- Дуй сюда, скорее! Тут та-акая чувиха голая..." "Ну что вы тут, - кричал один из "моржей" на сгущающуюся толпу. -- Цирк вам здесь?" "Цирк не цирк, а стриптизом пахнет. Я ее знаю. С нашего завода. Мало ей не покажется за такую наглость!" Моя напарница чуть не насильно вытащила меня и укутала в купальный халат: "С ума ты сошла, - кричала она в ухо. -- В первый раз надо только окунуться, а она плавать! Лето тебе?"

В кабинке я докрасна растерлась полотенцем, переоделась в сухое. Моя покровительница представилась тетей Дашей, сказала, что она врач и готова принять меня без очереди, если я почувствую себя плохо. Но пока я чувствовала себя как никогда хорошо. И спросила, будет ли она здесь в следующий выходной. "А как же! Только, пожалуйста, Танечка, купи себе закрытый купальник. Этот даже летом я бы одевать на такое тело не советовала бы. Ты так хороша, что в любом купальнике будешь смотреться отлично. Не надо подставляться."