Убежище - Шломо Вульф

Арина сама принесла нам варенья. Вальку разморило, снял пиджак, развалился, блаженствует с тепле и уюте.

И тут ОН входит... В приличном толстом свитере, трезвый, повязка на глазу, выбритый, вполне человекообразный. Поздоровался. Арина из-за его спины сказала Вале: "Сын это мой. Колей зовут..." Валя встал, подал руку. Тот пожал, сел без спросу на третий стул, плеснул себе чаю, глядя куда-то в угол.

И тут я вижу, что моему герою как-то неуютно здесь стало. Ну прямо тянет его смыться. Прямо на грозной его физиономии это написано. "Валя, говорю. -- Ты не забыл, что тебе сегодня на урок к восьми?" "На... урок?" -сначала не понял он. Потом как-то затравленно оглянулся на темные окна, за которыми так же зловеще качался фонарь, встал, стал торопливо натягивать пальто на незастегнутый пиджак, буркнул "Пока" и -- только топот на деревянной лестнице от него остался.

Мы остались вдвоем. Сидим, пьем чай. Я вздрогнула и напряглась, когда Коля тяжело повернулся ко мне всем телом: "Вот что, сестренка... Ты не того своими сопляками пугать вздумала. То, что вчера было -- не будет больше, обещаю. А мое слово -- камень. А что я только что оттуда, так ты не обобщай. Сорвался я, конечно, вчера. Ты девка запредельная, сама небось знаешь. А я женского тела три года не видел. Не удержался. К тому же, сначала показалось, что и ты не против. Я ведь не бандюга какой, меня под шумок посадили, когда я в подшефном совхозе стал ребят разнимать. Там осетин дурной ножом размахался на все стороны. И меня задел. Ну, я его и загасил чуть не насмерть. Корешей своих я спас, а мне он по глазу успел полоснуть. Вот такого из меня... Кутузова сотворил. Ты тут спи спокойно. Теперь я тебя сам охранять стану. Не боишься больше?" "Ну, - наугад ответила я по-дальневосточному. -- Под такой-то охраной..."

"Ты тоже боец знатный, - вдруг рассмеялся он замечательной арининой улыбкой, обнажая неожиданно ровные, совсем молодые белые зубы. -- Как ты меня-то с ног сбила! Не каждый мог. А потом еще этаким петушком подскочила и по щекам, по щекам, как пса нашкодившего, а сама-то такая голенькая да ладненькая... А глазки -- ну прямо сияют синим светом!" Он захохотал, глядя на меня с удивительной теплотой и силой. Я подала ему руку: "Ты меня тоже прости, Коля. Кто старое помянет...ой! Я хотела сказать, что могло быть хуже, если бы я тот первый прием провела до конца, хладнокровнее. Но я не жалею. Мне кажется, мы поладим." "И подружимся, - он даже неумело поцеловал мою руку, встал и вышел. -- Ну ты даешь, мать, - услышала я его голос с кухни. -- Такую девушку поселила. В жизни лучше не видел..."

***

Валька утром долго ходил кругами, приглядываясь ко мне, не решаясь спросить. Вид у него был помятый, как у меня вчера, после бессонной ночи. Ясное дело, когда стих страх, проснулась совесть. На зарядке, которую у нас никто не делал, но работа останавливалась, он втерся в мой "кабинет" между столом и доской: "Ну, как дела?" "Плохо, Валечка, - говорю я, вся дрожа от сдерживаемого смеха, даже слезы из глаз брызнули. Сама не ждала, что так естественно получится. -- Очень плохо... даже и не знаю, что теперь будет. Заметут меня сегодня, потом вышку дадут..."

"Полез к тебе?" -- бледнеет он. "Конечно!.." "А ты?" "Так я же спать легла с топором под одеялом. Как только он ко мне кинулся, я вот так, двумя руками -- хрясь его по кумполу, представляешь?" "Врешь... А потом?" "А потом еще хуже, - зашептала я, заливаясь от смеха слезами и кашляя ему а шею. -Валь, я же ему косой голову отрезала и в печку, - опустилась я за стол, уткнув лицо в локти и сотрясалась от рыданий. -- Представляешь такое? Ужас-то какой! К-крематорий на дому... На всю жизнь запомнит, падла..." "А старуха!?" - верит этот дурак. "Не помню... Ее, кажется, я потом в колодец спустила... Помню только, что и ее -- хрясь по кумполу... Как Радион Романович. Не оставлять же свидетелей..." "Как?.."

У меня не было больше сил его разыгрывать. Живот сводило от хохота.

"Еще одного зайца двуногого сейчас на циркуль насажу -- ткнула я его пальцем в железное пузо. -- Впрочем, зайцев надо беречь. Без них нарушается биологический балланс. Иди, кури, Вася..." "Валя я", - уныло отозвался он и действительно поплелся курить. А что еще делать конструктору мужского рода от зарядки до обеда? Подошла Люся, стала меня утешать. Она была уверена, что этот гигант мужского обаяния меня уже соблазнил и покинул. Чего бы я тут иначе так горячо с ним шепталась и плакала?

Я же вернулась к моим фундаментам под пожарные насосы. Для чего же иначе меня учили мировые светила гидродинамике и теории корабля?

После обеда Валя как ни в чем ни бывало подсматривал и подмигивал, но у меня было такое отличное настроение, что я его тут же простила. Бог знает, чем бы вчера все кончилось, приди я с Феликсом вместо Вальки к той же Арине с ее несокрушимым Колей...

У проходной меня, к моему удивлению, ждал не Валя (я бы не удивилась, если бы он и ждал, толстокожий же), а респектабельный Марк. Он был сегодня в красной вязанной шапочке, что остро напомнило мне родной город.

"Ты катаешься на коньках, Таня?" "Естественно." "Я так и думал. Тут, в портфеле, две пары коньков. У тебя тридцать седьмой?" "Точно! Ну и глазомер..." "Не жалуюсь. Кататься можно вот так как ты на работу ходишь, в свитере и брюках. А шапочку вот эту я тебе дарю. Едем?" "С огромным удовльствием, Марик! Спасибо..."

Каток оказался совсем рядом с моим домом, на стадионе. Сначала мы просто очень мило катались вдоль беговых дорожек голландским шагом. Потом мне это надоело, и я решила показать на хоккейной коробке кое-что из хулиганского репертуара Масляного Луга. Другие девушки тоже стали выламываться, кто во что горазд, пока нас не увели в комнатку дружинников и велели уйти или "кататься по инструкции".

"Тебе нужна помощь дома, Таня? -- тихо спросил Марк, когда мы по льду с моря подошли к Мысу Бурному. -- Я имею в виду того бандита, что на тебя напал позапрошлой ночью. Валя мне все рассказал..." "Марик, - критически оглядела я моего сегодняшнего изящного кавалера. -- Если бы мне нужна была твоя помощь, я бы немедленно нацепила твои коньки и с тобой вместе помчалась во все лопатки в сторону моря, чтобы он нас, Боже упаси, не догнал... Спасибо за прекрасный вечер и за коньки. Словно на родине побывала." "Оставь коньки у себя, - он нерешительно обнял меня за талию. -- Я хочу с тобой встречаться... Хотя бы на катке. Идет?" "Посмотрим..."

Мне было уже не до него. Устала, голодная, тоска по Феликсу что-то проснулась на катке, надо же... Никогда не надо с другим заниматься тем же, чем тебя радовал потерянный любимый. Себе дороже...

Дома не было никаких признаков Николая. Арина все так же сидела у открытой топки, глядя на огонь под уже привычные мне сладкие голоса "Голоса Америки", который почему-то на мысу Бурном глушилки не брали. Она его слушала с утра до ночи, как мои родители когда-то театр у микрофона. Всех дикторов называла по именам и ждала с их обзорами. Но ни с кем, включая меня, ничего из прослушанного не обсуждала, что нас потом и спасло.

Я попросила разрешения попечь картошки и присела рядом на ту же скамеечку. Дружненько так и, главное, молча мы выпили по рюмочке, заели печеной картошечкой с кислой капустой и луком. И в комнате моей было удивительно уютно, чисто и просторно. Мне все не верилось в такое мое жилье. Я повалялась перед сном с книгой, постояла у окна, глядя на серебристое сияние льда в лунном свете. И чувствовала себя совершенно счастливой. Ах, если бы со мной был мой треклятый Феликс, подумалось мне перед сном. В такой-то шикарной комнате! Как бы нам тут было славно, на краю географии, как он выразился о Владивостоке... Счастье счастьем, а я тут же начала рыдать в одинокую подушку на роскошной двуспальной кровати.

***

Наутро был выходной, суббота. И я решилась спросить до востребования в павильончике на главной улице. Стремительная девушка по ту сторону барьера ответила шестерым передо мной "Вам ничего нет", а мне выбросила конверт с Тамариным почерком.

"Милая Танюшечка, - писала подруга. -- Не буду мучить тебя долгими вступлениями, сразу о главном для тебя. Феликс твой жив и здоров, набирается высокого ума в отделе у Антокольского. С девушками наши его ни разу не видели. Мы встретились с ним как-то случайно у Коровина. Спросил твой адрес. Я сказала правду, что не знаю. Сказал, что напишет тебе до востребования. Теперь жди. О наших делах. Митя стал..."

Я так и не дочитала это письмо. Только начало перечитывала сотню раз. Я шла по совершенно весеннему, залитому сухим солнечным светом моему убежищу и уже не хотела, чтобы оно меня защищало от моей любви. Что для нее десять тысяч километров! Белый конвертик пробил все перекрытия моего блиндажа, как папиросную бумагу, и настиг меня как раз в тот самый момент, когда я уже перестала его опасаться. Круглые буквы детского почерка подруги стояли перед глазами. Залитая веселым весенним светом улица с ее трамваями и прохожими смотрелась словно сквозь стекло, на котором было ярко написано фиолетовыми чернилами: "... сказал, что напришет до востребования. Теперь жди..."