Ущерб тела - Atwood Margaret

На этот раз список назывался «Класс: в ком он есть и в ком нет». В Рональде Рейгане нет, а в Пьере Трюдо[5] – есть. В джоггинге нет, в современном танце – есть, но только если танцуешь в лосинах для джоггинга, но именно танцуешь в них, а не бегаешь, но если ты при этом в трико с открытой спиной, то – нет, а есть – если ты в нем плаваешь, вместо купальника со вставными чашками, это фу. В «Мерилин» класса не было, в «Курочке-пальчики-оближешь»[6], где курицу больше не готовили, был.

– Кого еще отправим в нокаут? – спросили ее, когда она вошла, с нетерпением. – Маргарет Трюдо?[7]

– Как насчет самого слова «класс»? – сказала она, и они не могут решить, смешно это или нет.

Вот в этом ее проблема. Другая – в том, что постепенно она набирает репутацию этакой привереды. Она знает об этом, доходят слухи; люди начинают опасаться, что она не выполнит своих обязательств. В этом есть доля правды: становится все больше вещей, на которые, ей кажется, она неспособна. Или скорее: ей не хочется. Ей хочется сказать нечто общезначимое. Ребячество. У нее просто срыв. Это началось незадолго до операции и только усугубляется. Может, у нее кризис среднего возраста, только преждевременный. Может, Гризвольд изгаляется у нее в голове: «Если не можешь сказать что-то приятное, ничего не говори». Не то чтобы эти максимы много значили для самого Гризвольда, кстати.

Два месяца назад ей заказали «профиль» – материал в «Пандору», в рубрику «Успешная женщина». Балерина, поэтесса, топ-менеджер компании сыросодержащей продукции, судья, дизайнер, создающая туфли с рожицами из блесток на мыске. Ренни хотела дизайнершу, но ей досталась судья, потому что предполагалось, что это более трудная задача и что именно Ренни с ней справится.

Перед первым интервью ее вдруг охватила самая настоящая паника. Судья была вполне симпатичная, но что ей сказать-то?

– Каково это – быть судьей? – спросила Ренни.

– А каково быть кем бы то ни было? – парировала судья, к слову, лишь на год старше Ренни. Та улыбнулась в ответ. Обожаю свою работу.

У судьи двое чудесных детей и обожающий супруг, который нисколько не возражал, что женушка тратит на свое судейство столько времени, потому что и у него была работа, которая приносила ему сплошное удовлетворение и радость. У них прекрасный дом, Ренни, как ни старалась, не нашла в нем недостатков, с коллекцией полотен перспективных молодых художников; судья решает сфотографироваться на фоне одной из них. С каждым вопросом Ренни чувствует себя все моложе, тупее и беспомощнее. У мадам судьи все схвачено, и Ренни начинает воспринимать этот факт как личное оскорбление.

– Я не справлюсь, – говорит она редакторше в «Пандоре». Редакторшу зовут Типпи; они приятельницы. Она открывает рот – и оттуда словно тянется бегущая строка.

– Она маньячка, у нее всё под контролем, – говорит Типпи. – Интервью она у тебя отжала. Ты должна развернуть его, дать ракурс на нее. Нашим читателям нужны живые люди, с кое-где пробитой броней, с затаенной болью. Ей приходилось страдать, пока она карабкалась вверх?

– Да я спрашивала, – сказала Ренни (на самом деле – нет).

– Вот что ты должна сделать: попроси разрешения провести с ней целый день. И просто ходи за ней. Где-то да прорвется правда-матка. Как она влюбилась в мужа, ты спрашивала? Загляни в шкафчики в ванной, какой у нее дезодорант, «Сухость» или «Любовь», это важно. Проведи с ними как можно больше времени, рано или поздно они расколются. Ты должна копать. И тебе нужна не грязь – тебе нужна правда.

Ренни посмотрела на ее стол – бардак, и на саму Типпи – олицетворение бардака. Она была лет на десять старше Ренни, с сальной нездоровой кожей, с мешками под глазами. Она курила как паровоз и пила слишком много кофе. Носила зеленую одежду – не ее цвет. Она была очень хорошей журналисткой и получила все возможные награды, прежде чем стала главредом, а теперь учила Ренни заглядывать в чужие шкафчики. Успешная женщина.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Ренни пошла домой. Она перечитала то, что написала про судью, и решила, что, в сущности, это и есть настоящая история. Потом порвала все на мелкие кусочки и начала с чистого листа.

«Когда-то сделать профиль означало изобразить чей-то нос сбоку, – написала она. – А теперь это значит вид изнутри».

Дальше она не продвинулась.

* * *

Ренни берет с собой фотоаппарат, на всякий случай. Фотограф она не очень и сама это знает, но освоила основные навыки – это намного расширяет ее диапазон журналистки. Если умеешь и писать, и делать снимки, тебе везде открыты двери – ну так ей говорили.

У стойки администрации она берет карту Квинстауна, размноженную на принтере, и туристическую брошюрку. Та называется «Сент-Антуан и Сент-Агата. Откройте наши острова-близнецы во всей красе». На обложке загорелая женщина, белая, хохочет на фоне пляжа, стиснутая в сплошном купальнике «Спандекс» с короткой юбочкой спереди. Рядом с ней сидит на песке чернокожий мужчина в огромной соломенной шляпе, держа в руке половинку кокоса, из которой торчат две трубочки. Позади него изображено мачете, прислоненное к дереву. Он смотрит на женщину, она смотрит в камеру.

– Когда это напечатали? – спрашивает она.

– Мы получаем брошюры из Департамента туризма, – говорит женщина за стойкой. – Других у нас нет.

Она англичанка и, похоже, менеджер, а может, хозяйка отеля. Женщины этого типа всегда обезоруживали Ренни: они умеют носить туфли цвета хаки на танкетке и ядовито-зеленые обтягивающие юбки, не понимая, как по-уродски это выглядит. Без сомнения, стулья и измочаленное растение в вестибюле – на ее совести. Ренни даже завидует тем, кто не подозревает о своем уродстве: это дает им преимущество – их ничем не проймешь.

– Насколько я понимаю, вы журналистка, – сурово бросает женщина. – Обычно здесь ваши не останавливаются. Вам нужно было ехать в «Дрифтвуд».

В первый миг Ренни не может понять, откуда та знает, но потом вспоминает, что на ее декларации, хранящейся в сейфе отеля, значится: «внештатный журналист». Нехитрое умозаключение. Подразумевается, что Ренни не стоит ожидать какого-то особого отношения – с какой стати, а главное, у нее нет оснований рассчитывать на скидку.

Отель расположен на втором этаже старинного особняка. Ренни спускается по внешней каменной лестнице с истертыми посередине ступенями во внутренний двор, где пахнет мочой и бензином, затем через арку на улицу. Солнце настигает ее, словно порыв ветра, и она судорожно роется в сумочке в поисках солнечных очков. Через секунду она понимает, что перешагнула через чьи-то ноги, но вниз не смотрит. Если на них смотришь, они сразу чего-то требуют. Она идет вдоль стены отеля с обшарпанной штукатуркой, когда-то белой. На углу она пересекает главную дорогу, покрытую щербинами; в канаве ворочается густое коричневое месиво. Машин немного. На противоположной стороне она видит портик, поддерживаемый колоннами, и колоннаду, такие же обрамляли цоколи с крыльцом в Мексике. Насколько они старые, сказать трудно, ей предстоит это выяснить. В брошюре сказано, что здесь побывали испанцы, давно, наряду со всеми остальными. По меткому выражению авторов, «оставив чудесный аромат старой доброй Испании».

Она идет, держась в тени, в поисках аптеки. Никто к ней не пристает, даже не смотрит в ее сторону, не считая мальчишки, который пытается продать ей переспелые бананы. В Мексике всякий раз, когда она оставляла Джейка в отеле и отправлялась гулять одна, за ней непременно увязывались мужики и шли, издавая непристойные звуки. Она купила соломенную шляпу, непомерно дорогую, в магазине, торгующем батиком и ожерельями из ракушек, из рыбьих хрящей. А еще сумками, на основании чего носит название «Багатель». Остроумно, думает Ренни. Повсюду знакомые вывески: «Бэнк оф Нова Скотиа», «Канадский Имперский Коммерческий банк». Здания банков новенькие, но стоят в окружении старых.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})