Поддубенские частушки. Из записок землеустроителя - Сергей Антонов

— Я ведь и правда все понимаю, Сеня, — тихо заговорила Наташа. — И зачем к нам гости из-за границы приезжают, тоже понимаю. Трумэн пугает своих рабочих, обзывает нас агрессорами, а боится послать их поглядеть, какие мы.

— Это верно, боится, — сказал Семен. — Ему там, у себя дома, лучше говорить, что ты, Наташа, агрессор…

Он потрепал ее белокурые волосы и снова спрятал руку в карман.

Наташа улыбнулась, но, заметив, что Семен сделал движение уходить, схватила его за полу пиджака и испуганно проговорила:

— Обожди, Сеня!

«Если ты, Сеня, сейчас пойдешь, то я пойду за тобой, — читал я в ее глазах, — и стану говорить то, что ты ждешь от меня, стану говорить это при чужом человеке, и мне ни чуточки не будет стыдно».

— Что тебе, — растерянно спросил Семен, прочитав в глазах ее то же, что и я.

— Обожди, — повторила Наташа, дыша так, словно только что сбежала с откоса.

Я поднял чемодан и ящик с теодолитом, взял под мышку треногу и пошел отмечать командировку.

— Я вас сейчас нагоню, — смущенно проговорил вслед мне Семен.

Я поднялся наверх. Шум трактора стал слышнее. Ровная лента канала блестела, как сталь. Навстречу бежал мальчик в пионерском галстуке.

— Ты куда? — спросил я его,

— За Семеном,

— Подожди!

— А что?

— Да подожди!

— А что?

— Не беги так быстро. Устанешь!

Мальчик только свистнул и скрылся за гребнем холма.

12

Возле правления стояла полуторка, и шофер пинал ногами задние скаты. Скаты звенели, как стеклянные. Председатель колхоза был у Наташиных родителей. Когда я вошел в горницу, то, кроме Василия Степановича, увидел там и чехословацких гостей, и Данилу Ивановича, и Героя Социалистического Труда Лену Дементьеву. Все они сидели у стола, накрытого голубой скатертью, и Наташина мать показывала гостям семейные фотографии. Судя по карточкам, родственников у Федора Игнатьевича было великое множество.

— А это свекор, — говорила Наташина мать, показывая учительнице фотографию в желтых пятнах. — Такая тогда форма была у Красной Армии. У Котовского служил. Может, знаете Котовского? Федор, какая у Игната Васильевича от Котовского награда была: часы, кажется, с надписью? Это мой двоюродный дядя. Его кулаки убили. А это золовка, сейчас машинистом на электровозе. А вот это Федор в Сочи, в санатории. Вон он сбоку стоит, в панамке, вон он, вон он, черный, как негр… Ну, а эта и показывать совестно. Это я еще невестой, а рядом — Федор. Заревновала я его с чего-то, да глаза ему зачернила. Так и лежит с тех пор эта карточка, память о моей дурости.

Учительница перевела своим спутникам эти слова и улыбнулась, но тень печали все еще лежала на ее строгом лице.

И тут я понял, что все эти сердечные люди неспроста показывают фотографии, а стараются развлечь гостью, стараются развеять ее большое, понятное им горе.

— Вот нашу Феню, заведующую птицефермой, в прошлом году для газеты снимали. — Наташииа мать держала грубо ретушированную для клише фотографию. На снимке была изображена Феня, стоявшая возле птицефермы, которую при мне разбирали. — Эту ферму, считайте, она сама, своими руками построила. Народу не хватало, так она и водопроводчиком, и монтером, и столяром работала. На все руки мастерица. Эту карточку она в редакции выпросила, а Наташа у ней отобрала. Дружат они с Наташей. И хорошо. Подходящая дружба… А вот это Федор сохранил.

Натащила мать протянула учительнице ветхий, пожелтевший листок старого отрывного календаря. На нем с трудом можно было разобрать написанные карандашом слова: «Родилась дочка, 4 часа утра». Судя по листку календаря — день был ничем не примечательный. В этот день в 1933 году группа грузинских альпинистов совершила восхождение на вершину Казбека, а долгота дня была четырнадцать часов одиннадцать минут. На обороте сообщалось, как из сои приготовить десять питательных блюд.

— А вот еще листочек, — сказал Федор Игнатьевич, — когда она в первый раз выговорила «мама»…

На лицевой стороне этого листка была изображена диаграмма роста погрузки на железных дорогах в двухосном исчислении, а на оборотной напечатана антирелигиозная басня Демьяна Бедного.

— А вот это мой младшенький, Андрейка, — сказала Наташина мать. — В яслях снимали…

— Вон что! В яслях! — Лена укоризненно посмотрела на нее и сунула карточку в общую кучу. — Повеселей что-нибудь покажи.

Улучив минуту, я подошел к Василию Степановичу. Он достал, из кармана кисет, вынул из него круглую печать, дыхнул на нее, положил командировочный бланк на свою широкую морщинистую ладонь и в графе «выбыл» оттиснул название сельскохозяйственной артели. Потом подписал свою фамилию, предоставив мне самому написать число отъезда.

Добрый старик сделал это для того, чтобы лишний раз показать мне свое доверие.

Лена и Данила Иванович просили меня погостить денек, побывать на вечере. Мне и самому хотелось остаться, но впереди ждала срочная работа. Я обошел всех и попрощался. И когда прощался с чехословацкой учительницей и она в первый раз взглянула на меня, я понял, как нужно ей, чтобы ее утешили, и как трудно ее утешить.

Я вышел на улицу. Приближался сумрачный, грустный вечер. На душе было тоскливо, может быть, потому, что на меня взглянула печаль умных материнских глаз, а может быть, потому, что приходится снова уезжать от людей, к которым привык… Хорошо бы задержаться на денек, увидеть солнечное небо, светлое лицо чехословацкой учительницы, узнать, сговорились ли все-таки Семен и Наташа, да выведать, кто же в конце концов сочиняет поддубенские частушки. Хорошо бы, да некогда.

Я забрался в кабинку. Шофер нажал стартер. И в эту минуту послышался счастливый голос Наташи.

Я любила, ты отбила,Я не суперечила.Не надолго ты отбила,Только на три вечера!

— пела Наташа, и я понял, что мальчик не успел помешать ее разговору с Семеном…

— Подождите минутку, — сказал я шоферу.

Он недоуменно взглянул на меня и выключил зажигание. Между облаками проглянуло солнце, и сразу словно рассвело вокруг.

То в Тамбове, то в МытищахНаша Валька счастья ищет,А чего его искать —До него рукой достать! —

снова послышался звонкий, какой-то улыбающийся голос. В избе Федора Игнатьевича отворили окно. И я отчетливо представил, как светлеет лицо чехословацкой учительницы, как слетает с ее души тяжелое горе и Федор Игнатьевич потихоньку собирает со стола ненужные больше фотографии…

— Забыли что-нибудь? — спросил шофер. — Уже девятый час…

— Да, да, поехали… — торопливо проговорил я.

Машина тронулась, Наташа снова запела, но слов уже было не разобрать.

Так я и не узнал, кто в Поддубках сочиняет частушки. Впрочем, мне кажется, сочиняет их и Наташа, и Люба, и Феня, и незнакомая мне подруга Наташи, а может быть, даже и Семен. Может быть, начало какой-нибудь частушки придумала Наташа, а конец — Люба.

Наверное, так и есть.

Но все-таки всегда, когда я теперь слышу коротенькие запевки, мне сразу вспоминается голубоглазая девушка, которой стоит только протянуть руку — и она дотронется до счастья.