Нехорошее место - Дин Кунц

Не выпуская Джулию из объятий, Бобби чуть отклонился назад, всмотрелся в ее лицо. Пятнышек запекшейся крови уже не было. Рана на лбу начала затягиваться желтоватой корочкой. Однако не только рана являлась наглядным свидетельством случившегося с ними. Смуглокожая, загорелая, Джулия бледнела только в те моменты, когда ее охватывала сильная тревога. Сейчас же кожа посерела, да так сильно, что стала напоминать мраморное надгробие.

— Все кончено, — заверил он ее, — и мы в порядке.

— В моих снах ничего не кончено. И не закончится еще многие недели.

— Такая ночь, как сегодня, работает на легенду Дакоты и Дакоты.

— Я не хочу быть легендой. Легенды слагают о мертвецах.

— Мы будем живыми легендами, а это способствует расширению бизнеса. Чем крупнее у нас будет бизнес, тем скорее мы сможем его продать и ухватить Мечту. — Он нежно поцеловал ее в уголок рта. — Мне нужно позвонить, оставить длинное послание на автоответчике агентства, чтобы Клинт, придя на работу, знал, что делать и как себя вести.

Он поцеловал ее еще раз и направился к телефонному аппарату на стене у холодильника. Набирая номер агентства, услышал шаги Джулии. Она шла к ванной, которая располагалась в маленьком коридорчике, соединяющем кухню и прачечную. Она закрывала за собой дверь, когда в трубке послышался записанный на автоответчик голос: «Благодарим за звонок в частное детективное агентство „Дакота-и-Дакота“. К сожалению…»

Клинт Карагиосис (в этой американской семье греческого происхождения Кпинта Иствуда обожали с первого телесериала, «Сыромятная плеть», с его участием) был правой рукой Бобби и Джулии. Они знали, что он справится с любой проблемой. Бобби действительно оставил ему длинное послание, кратко рассказав о том, что произошло в «Декодайн», и оставив инструкции относительно дальнейших действий.

Повесив трубку, Бобби прошел в маленькую гостиную, включил проигрыватель компакт-дисков, поставил диск с записями оркестра Бенни Гудмана. Первые такты музыки сразу оживили комнату.

Вернувшись на кухню, распахнул холодильник и достал контейнер с эгногом [4]. Они купили его две недели назад, чтобы дома, по-семейному, отпраздновать Новый год, да так и не добрались до него во время рождественских каникул. Теперь он открыл контейнер и до середины наполнил два стакана.

Из ванны донеслись характерные звуки: Джулию рвало. На сухую, последний раз они ели восемь или десять часов назад, но спазмы были очень сильными. Всю ночь Бобби думал о том, когда же ее прорвет, и удивлялся тому, что она смогла продержаться так долго.

Из бара в маленькой гостиной он принес бутылку белого рома и в каждый стакан добавил по двойной дозе. Размешивал ром ложечкой, когда вернулась Джулия, еще более серая, чем прежде.

— Мне это не нужно, — сказала она, увидев, что он делает.

— Я знаю, что тебе нужно. Я же мистик, читаю мысли. Этой ночью ты переволновалась. И теперь тебе необходимо снять стресс. — Он подошел к раковине, вымыл ложечку.

— Нет, Бобби, правда, я не могу это пить. — Музыка Гудмана, похоже, не наполняла ее энергией.

— Эгног успокоит твой желудок. Если ты его не выпьешь, то не сможешь заснуть. — Взяв Джулию за руку, он повел ее в маленькую гостиную. — Будешь лежать и волноваться обо мне, Томасе (так звали брата Джулии), об окружающем мире и всех, кто в нем живет.

Они сели на диван, но он не включил ни одной лампы. Свет падал только из кухни.

Она подтянула ноги под себя, чуть повернулась, чтобы смотреть на Бобби. Ее глаза поблескивали, отражая свет. Она выпила эгнога.

Теперь комнату наполняли звуки «Твоего нежного письма», одной из лучших композиций оркестра Гудмана. Пела Луиза Тобин.

Какое-то время они сидели и слушали.

Первой заговорила Джулия:

— Я крепкая, Бобби, действительно крепкая.

— Знаю.

— Я не хочу, чтобы ты думал, будто я слабая.

— Никогда.

— Меня вытошнило не от выстрелов, не от того, что пришлось раздавить нехорошего парня, даже не из-за мысли, что я могла тебя потерять…

— Я знаю. Из-за того, что тебе пришлось сделать с Расмуссеном.

— Он — склизкий мерзавец, но даже он не заслуживает того, чтобы с ним так поступали. То, что я делала, ужасно.

— Это был единственный способ расколоть его, а если бы он не раскололся, мы бы не узнали, кто его нанял.

Джулия еще глотнула эгнога, посмотрела на мутное содержимое своего стакана, будто могла найти там ответ на только ей ведомую загадку.

Тобин замолчала, уступив место соло на трубе Зиги Элмана, потом зазвучал кларнет Гудмана. От этой музыки маленькая неказистая комната, казалось, превратилась в самое романтическое место в мире.

— То, что я сделала… я сделала для Мечты. В «Декодайн» порадуются, узнав имя работодателя Расмуссена. Но так сломать его… это хуже, чем убить на дуэли.

Бобби положил руку ей на колено. Красивое колено. После стольких прожитых вместе лет он иногда все еще удивлялся, какое оно изящное, какие тонкие в нем косточки. Поскольку считал, что для своих габаритов она очень сильная, крепкая, неустрашимая.

— Если бы ты не воспользовалась слабым местом Расмуссена и не выжала из него правду, это сделал бы я.

— Нет, не сделал бы. Ты решителен, Бобби, ты умен и иной раз идешь к цели напролом, но кое-что тебе сделать не дано. И это тот самый случай. Не вешай мне лапшу на уши, чтобы поднять настроение.

— Ты права, — после короткой паузы ответил Бобби. — Я бы этого не сделал, но рад, что сделала ты. «Декодайн» — это уже высшая лига, и если бы мы лопухнулись, то еще многие годы занимались бы исключительно мелочевкой.

— Разве есть что-то такое, чего бы мы не сделали ради Мечты?

— Да, конечно. Мы не стали бы пытать маленьких детей раскаленными докрасна ножами, и мы не стали бы сбрасывать невинных старушек с лестниц, и мы не стали бы забивать новорожденных щенят железным прутом… во всяком случае, без веской причины.

В ее смехе веселья все-таки недоставало.

— Послушай, ты — хороший человек, — продолжил он. — Сердце у тебя доброе, и, что бы ты ни сделала с Расмуссеном, оно не озлобится ни на йоту.

— Надеюсь, ты прав. Иногда этот мир очень суровый.

— Еще полстакана эгнога помогут тебе понять, что не все в нем так плохо.

— Ты знаешь, сколько калорий в этом пойле? Я стану толстой, как гиппопотамиха.

— Гиппопотамихи такие клевые. — Он взял ее стакан и направился на кухню. — Я люблю гиппопотамих.

— Ты не захотел бы заниматься с нею любовью.

— Наоборот. Чем ее больше, тем сильнее любовь.

— Она бы тебя раздавила.