Повесть о Сергее Непейцыне - Владислав Глинка

— По избам будешь ставить или лагерь разбивать? — спросил Семен Степанович.

— Ежели место подходящее да дров под котлы сыщем… — начал старший квартирьер.

— И место, и дров, и что в котлы класть — все будет, — перебил его полковник. — Сведи-ка их, Ермоша, на выгон.

Драгунский праздник. Пора в путь

Около полудня дяденька с Моргуном в полной форме и Сергей, тоже в драгунском кафтане, выехали навстречу эскадронам. Семен Степанович был молчалив и явно волновался — сидел на коне подобранно и все смотрел вперед по дороге, нет-нет поправляя на ощупь кисти поясного шарфа, орден, шляпу.

Проехали уже с час, когда впереди, в версте, на излучине большака увидели выезжавших из перелеска всадников. Четверка за четверкой маленькие фигурки как бы плыли в дорожной пыли. И вдруг оттуда ветер донес обрывок песни.

— Ермоша, наши! — упавшим голосом сказал дяденька. — Ах ты господи! Смотри — наши, наши ведь!.. Поют…

— Наши, ваше высокоблагородие, — хрипло отвечал Моргун.

И, разом выпустив коней, поскакали навстречу. А там тоже их заметили и, отделясь от строя, по дороге понеслись двое и за ними еще двое. Передний, толстый краснолицый всадник, лихо осадил коня, не доезжая Семена Степановича, и, сорвав шляпу, взмахнул ею. Скакавший за ним загорелый усач на белом копе ухмылялся во весь рот и приветственно поднял блестящую медную трубу с красными кистями.

— Репортую вашему высокоблагородию!.. — начал с одышкой толстяк, но дяденька, подъехав вплотную, обнял его. — И то верно, Сенюшка… — продолжал он после троекратного поцелуя. — Брат Ермолай, здорово! А кто же сей юный драгун?

— Крестник и племянник мой — люби и жалуй. Здорово, Самсонюк! — отнесся Семен Степанович к трубачу. — Жив, слава богу?

— Здравствуй, ангелок! — обнял и Сергея толстяк, подставляя для поцелуя влажную щеку. — А сии юноши, — указал он на двух подъехавших молодых офицеров, — представляю твоему высокоблагородию, суть прапорщики, что прибыли в полк уже без тебя.

— Здравствуйте, господа, — сказал дяденька. — Милости прошу ко мне в деревню. А где же Фенш? Алексей Иванович писал, что и он с тобой идет…

— Фенша будто не знаешь? Во Пскове в трактире в карты режется. Клялся, что нынче догонит… Однако встань-ка ты со своим штабом в сторону, а мы мимо тебя парадом пройдем. Господа офицеры, по местам! К церемониальному маршу!

— Не много ли чести? — спросил дяденька, заметно краснея.

— Много?! Молчи уж! — И, повернув коня, Полторацкий поскакал навстречу эскадронам.

Вот остановились. Вот Самсонюк и второй трубач вскинули к губам трубы, встряхнув кистями, и заиграли такой сигнал, какого Моргун никогда не напевал. Вот сверкнули разом обнаженные сотни сабель, и эскадроны двинулись снова.

И мимо застывшего на краю дороги Семена Степановича, подровнявшись и повернув к нему головы, ряд за рядом, капральство за капральством, стали проезжать потные, запыленные, но явно веселые драгуны, кивая, улыбаясь ему и Ермолаю.

— Вон Никитенко! Здорово, старый! — говорил дяденька радостно. — А вот Кубышка! Ох, и ты жив, забубённая голова… Белкин-то какой сивый стал!.. А Егоров все на коротких стременах, пес ему в печенку! Видал, Ермоша?

— А вон Мишка Гольцов, ваше высокоблагородие, помните, что рыбу исподними наместо невода на Дунае ловил…

Прошли. Потянулись телеги с котлами, мешками, офицерские двуколки с кожаными кибитками. Нет, барынь не видно…

А толстый Полторацкий уже возвратился и зовет Семена Степановича стать во главе эскадронов. Так и прошли по деревне до выгона, лежавшего между ней и усадьбой дяденьки, где строй мигом рассыпался, только офицеры поехали дальше к дому.

В этот день солдаты ели по своим капральствам. В лагерь, где уже выстроились выбеленные солнцем палатки, пригнали двух бычков да пяток свиней. Офицеры обедали и ужинали у дяденьки. Много пили, целовались, пели песни, ходили в баньку и рано полегли спать — майор у дяденьки, прапорщики в войлочной кибитке.

А на второй день, в воскресенье, был устроен на выгоне настоящий конный праздник. Полторацкий с утра ездил приглашать матушку. Она прибыла разодетая, нарумяненная и восседала с Осипом в купленном прошлый год голубом тарантасе, запряженном ожиревшими лошадками. Вокруг стояли офицеры, дяденька с Сергеем и Моргуном, ступинские дворовые и крестьяне.

Участвовали в празднике не все драгуны, а только шестьдесят всадников.

— Больше место не позволяет, — пояснил Сергею Семен Степанович.

Сначала прошли мимо начальства шагом и рысью. Сегодня все было не то, что на походе. Выкупанные, отдохнувшие лошади блестели, выбритые всадники в выколоченной одежде, со сверкающей амуницией и оружием щеголяли выправкой.

Потом разделились пополам и, став по сторонам выгона, понеслись друг на друга с обнаженными саблями, но не сшиблись, как, трепеща, ожидал Сергей, а только, по разу скрестив звякнувшие клинки, проскакали на те места, где только что стояли их товарищи и, там повернули вновь фронт к фронту, чтоб повторить маневр. После того двадцать всадников ездили по кругу и вереницей пересекали его или все разом делали поворот назад и, возвратившись на места, продолжали движение в обратную сторону, сохраняя меж собой ровную дистанцию. Потом десять всадников на полном карьере срубали ивовые прутья, вставленные рядами в деревянные стойки, и, наконец, три драгуна перерубали слепленные из глины шары так чисто, что поднесенные на показ господам их половинки блестели влажной гладью там, где прошла сабля.

Все маневры производились по звуку трубы Самсонюка, стоявшего рядом с дяденькой. И хотя он деликатно отворачивал от господ сверкающее жерло, но матушка все же затыкала уши, закатывала глаза, даже слегка вскрикивала.

«Нарочно кривляется», — недобро думал Сергей. Но тотчас забывал о ней. За выгоном на фоне белых палаток стояли стеной также смотревшие драгуны. Их синие с красным мундиры и загорелые лица, подчиненное строгому ритму мелькание всадников на рослых гнедых копях и переливчатые звуки трубы — все было так прекрасно, что Сергей не помнил себя от восторга.

За праздничным обедом он сидел рядом с дяденькой, дальше майор Полторацкий, за ним — маменька с Осипом, рядом — молодые офицеры и, замыкая круг, капитан Фенш. Он прискакал прошедшей ночью и оказался развеселым немцем, без умолку произносившим тосты и комплименты, сравнивая маменьку то с розой, то с Венерой. А когда обед кончился, под бубен и пение драгун пустился плясать молдаванский танец «джок», похаживая в котором туда-сюда, очень походил на ручного медведя. Дяденька хотел показать Феншу, как надо плясать, но у него вышло не лучше.

На другой день эскадроны ушли, и о празднике напоминали только горелые проплешины от костров да выбитая копытами трава на выгоне. По пролился дождь, другой, и все зазеленело по-прежнему…

Лето перевалило на осень. Началась молотьба. Однажды Семен Степанович сказал Сергею:

— Надо мне, друг любезный, к матушке твоей сходить, сказаться, что через месяц в корпус тебя отвезу. Хочешь — со мной ступай, хочешь — дома останься.

Сергей не пошел — что хорошего слушать их разговор? То ль дело новая игра свайка, которой выучил его недавно Моргун.

Возвратившись, дяденька сказал с усмешкой:

— Ну, брат, вышла оказия. Удружил я матушке твоей! — И на вопросительный взгляд крестника продолжал: — Насчет тебя она, понятно, согласна — увози хоть на край света. А вот Осип возлюбленный — дело иное. Только услышал, что в корпус поедешь, офицером станешь, как кинется ко мне, как заверещит бараном: «И я! И меня! Я хочу! Мне нужно! Возьмите!» Я было — что рано ему. Так с красноречием Демосфеновым: «Смотрите, я росту какого, и силу руки попробуйте. А насчет науки много ль я от братца отстал?» Я отказал еще — он в слезы. Так и ушел, оставил его закатываться, а матушку кудахтать: «Ох дитё, ох не крушись! Хочешь пряничка медового?» Как же, нужен ему пряничек! Она, верно, думает, что, попроси Осип еще, опять откажу. А я сумлеваюсь… Конечно, возиться с таким кладом не больно охота, но ведь тоже кровь родная, и сирота. Мне ль ему в учении не помочь? Может, один случай от матушки оторвать. В другой раз для него одного в Питер не потащусь…

Семен Степанович походил по комнате в задумчивости.

Сергей ревниво соображал: «Все, что было получше, ему искони отдавали, и что мне хорошее наконец выпадает, тоже ему достанется. Да разве он гож в товарищи? Авось матушка осилит…»

— Сколько ему лет? — спросил дяденька.

— В ноябре десять стукнет.

— Возраст пригодный. Его, я чую, драгунский праздник вскипятил… Ну, как скажешь, брать его с собой?..

— Не знаю, — ответил, потупясь, Сергей.

Он не мог сказать дяденьке: «Берите!», когда всей душой не хотел этого.