...Это вовсе не то, что ты думал, но лучше - Ника Созонова

— Родился я в шестьдесят пятом. В восемнадцать лет я убил своего первого человека. В пьяной драке. Но, знаешь, тогда я не почувствовал всей прелести этого, всего смака. А потом я пошел на войну, и на войне уже понял, что это приятно. Мне понравилось убивать. Потом я вернулся. И был облом. Весьма неуютно себя чувствовал, пока не нашел работу по душе — стал киллером. И вот теперь мне много лет, я спился и опустился. Я скоро сдохну, по всей видимости. И у меня есть к тебе один вопрос: что мне делать?

Я вновь опешила, в который раз за сегодняшний день. Очень хотелось бросить ему с гордым и пренебрежительным видом: 'Я что, выгляжу как дельфийский оракул?' Вместо этого тихо сказала:

— Не знаю. Попробуй измениться…

— Мне кажется, я не сумею.

'Тогда, поскорее подыхай', - но эти слова, по понятным причинам, я не озвучила.

Еще с полчаса он плакался мне на судьбу. Глаза периодически закатывались, и тогда слова застревали в горле. Рассказывал о войне, о 'зачистках'… нечто столь жуткое, что моя память, в целях самосохранения, почти ничего из этого не удержала.

Я сидела тише мыши, чувствуя, что его клонит в сон. Он медленно, но верно сбивался с мыслей, клевал носом… потом захрапел. (Из-за сильного запаха йода я не учуяла поначалу принятого им алкоголя.) Я выждала пару минут, а затем, осторожно расцепив его пальцы на своем локте, дала такого стрекача… Причем ноги даже на бегу тряслись от пережитого.

Пулей долетев до 'Трубы', я кинулась к Сэнсу. Он уже не играл, а болтал с кем-то, зачехляя гитару.

— Сашенька, пожалуйста, пойдем, а?..

— Я уже собираюсь. А к чему такая спешка?

— Потом все расскажу, не сейчас! Так мы идем?..

— Ладно, тогда цепляй девчонок — и двинули.

— Спасибо, Сашенька!

Я кинулась на поиски подруг, и спустя малое время мы уже бодро шагали к месту нашего сегодняшнего приюта. Всю дорогу меня колотило, но я категорически отказывалась отвечать на вопросы. Всё случившееся нужно было сначала переварить, осмыслить, дождаться, пока оно перейдет из разряда впечатлений в разряд воспоминаний. А потом уже можно рассказывать. Или забыть насовсем.

Мы благополучно добрались и кое-как разместились на более чем скромных и неудобных спальных местах. Естественно, ни о какой повторной ночи с Сэнсом, полной ласки и тепла, в таких условиях мечтать не приходилось. Моя тяжелая голова коснулась подушки, вернее, чего-то отдаленно на нее похожего…

— Только, пожалуйста, не надо нотаций! — выпалила я, открывая глаза в своем предсонном мире и оглядываясь по сторонам в поисках Спутника.

Я была несказанно рада, что он пришел, что бойкот кончился, и пыталась замаскировать эту радость.

Мдя… Пренеприятнейшее местечко выбрал он для нашей с ним прогулки на этот раз. Видно, рано обрадовалась. Я не стояла, не сидела и не лежала — но парила в полуметре от бескрайнего океана. Океана грязи — спасибо хоть, не благоухающего.

Герой моих грез сидел по грудь в этой гадости, поэтому определить, во что он одет, было затруднительно.

— Какие нотации, что ты, радость моя! Присоединяйся, — он похлопал по булькающей субстанции рядом с собой. — Это весело. Давай же!

— Я не полезу в эту мерзость!

— Солнышко мое, да ты последнее время именно в ней и обитаешь! Только твоя грязь невидимая, но от этого не менее отвратительная. А это, — он шлепнул ладонью сильнее, подняв веер коричневых брызг, — просто утрированный наглядный пример.

Он поднялся в полный рост и, зачерпнув горсть грязи, швырнул ее мне в лицо.

— Ты что, окончательно с ума сошел?! Или он изначально у тебя не присутствовал?

Я попыталась оттереть мордашку, но в итоге лишь перепачкала руки и футболку.

— Это же весело, здорово! Что же ты не участвуешь? — Он вновь зачерпнул полную ладонь мерзкой жижи. — Ты не замечала, как любит народ смотреть бои в грязи? Особенно, если борются женщины — полуголые, скользкие, с трясущимися, как желе, телесами…

— Прекрати, пожалуйста! Не надо! У меня без того был сегодня нелегкий день. И без твоих подсказок понимаю, что моя жизнь далеко не снежно-белого цвета.

— Что тебе мешает измениться?

— А может, мне не нравится скучное, правильное и выверенное по линеечке?

— Тогда присоединяйся! Это должно быть тебе по нраву, — следующий шматок грязи влепился мне в волосы.

— Почему ты все доводишь до крайностей?! Кроме белого и черного есть еще целый спектр цветов. Не только из снега или из грязи состоит наша жизнь — в ней множество других веществ.

— И в каких из них ты предпочитаешь плескаться, маленькая?

Он исчез из моего поля зрения. И последние слова произнес мне прямо в ухо, стоя за моей спиной. Мне стало жутковато: никогда прежде он не сокращал настолько дистанцию между нами.

— Я не знаю. Я не философ и не ученый, я просто человек. Что ты ко мне привязался?!

— Тебе нравится этот мир?

— Нет. Разве кому-нибудь с нормальными мозгами может такое понравиться?

— Так исправь его.

Две обжигающе холодные ладони легли на мои плечи. Я вздрогнула. Прежде он никогда меня не касался.

— Скажи, каким местом я напоминаю тебе всемогущего демиурга данной галактической системы?

— А ты попробуй. Главное, помни: грязь, если время прокрутить вспять, становится тем, чем была когда-то — деревьями и камнями, людьми и их чувствами.

— Чувствами-то как?..

— Здесь тысячи роз, подаренных и забытых, миллионы писем, сожженных или сгнивших, тьмы подарков, рассыпавшихся в пыль… Разве не во всем этом обрели материальность страсти и мысли людей?

— И как я смогу повернуть время вспять?

Я постепенно проникалась его странной завораживающей речью.

— Надо только развести руки в стороны и громко сказать, что всего этого нет — того, что вокруг тебя. Есть лишь прошлое — самый счастливый и прекрасный его миг. Только надо очень сильно верить в это — до самых кончиков ресниц. Ну что, попробуем?

— Я не знаю. Я не уверена…

— Чур, не подглядывать!

Он закрыл мне ладонями глаза. По щекам потекли струйки грязи… нет, пусть будет не так. Вода… пронизанная теплыми лучами солнца. И небо наверху бирюзовое, а не бурое. Деревья, рвущиеся к облакам растрепанными кронами. Воздух пропитан запахом трав и заткан узором из бабочек. В реке лошади, рассекающие гладкими телами ее упругие струи…

— Забавно: для тебя самый лучший миг прошлого — это мир до людей. Но я, в сущности, иного и не ждал.

Его ладони вспорхнули с моего лица, и я открыла глаза.

И тут же с радостным визгом упала в мягкую зелень, стелющуюся под ногами, и несколько раз перекувырнулась.

— Скажи, это всё я сделала?

— Ты. А я тебе немножко помог — самую капельку.

Сегодня на нем был темно-серый бархатный плащ, белая рубашка и узкие черные джинсы. И что удивительно — все идеально чистое.

— Спасибо. Ты сделал мне чудесный подарок!

— Это не подарок — это очередное наставление, которые ты так не любишь. Запомни: все можно вернуть и от любой грязи очиститься. Главное — поверить, очень сильно поверить, что самый счастливый миг прошлого может стать настоящим.

— Ну, не порти впечатления, не грузи, а?

— Ладно, не буду. На сегодня достаточно — ступай к своим снам.

На этих словах он приготовился исчезнуть — раствориться в траве, деревьях и небесах восставшего из грязи дивного мира.

— Постой! Пожалуйста, скажи мне: кто ты?

Он покачал головой и приложил палец к фарфоровым губам маски.

И это было последнее, что я видела перед тем, как погрязнуть в своих снах.

Глава 4

ВИЖИ

От большого ума лишь сума, да тюрьма,

от лихой головы лишь канавы и рвы…

Я. Д.

И опять мне приснился Питер. Что-то зачастил он в мои сны…

На этот раз — черный, студеный, зимний. То ли он проверяет — люблю ли я его и в таком, неприглядном виде? То ли это признак внутреннего неблагополучия?..

Зимой на моих любимых улицах холодно, очень холодно. Даже когда на градуснике плюс. Музыкантов почти нет — кто возвращается в родные города, кто устраивается на временную работу. Иногда кто-то играет в 'теплой Трубе', но недолго. Как следует поиграть и заработать удается лишь в две недели рождественско-новогодних увеселений.

Холодно… Кажется, будто стужа забирается под кожу и кровь превращается в маленькие кристаллики льда, алые кристаллики льда. Хочется превратиться в волчонка, густошерстого звереныша с янтарно-желтыми глазами, свободного, как ветер, и счастливого, как небо.

Свою первую питерскую зиму мне повезло провести с комфортом. Не пришлось даже искать работу — меня приютила Тортила, пожилая хиппи. Настоящая, из тех, что появились в нашей стране в середине семидесятых. Она сторожила в Токсово новорусскую дачу, где целыми днями топила печь, рисовала сюрные картинки, курила по три пачки в день и предавалась воспоминаниям. Ей было не меньше полтинника, но редкие волосы на голове красились то в синий, то в ярко малиновый, а длинные ногти на руках и ногах переливались всеми цветами радуги.