Ах, эта Африка! - Лев Савров

Ришко вспомнил про охоту, когда увидел холм, и нам повезло.

— Больше никаких разведок, — решительно провозгласил я. — Только вместе с колымагой!

— Согласен, — сказал он. — Знаешь, о чем я сейчас подумал?

— О чем?

— Вот если бы лампочка в фонаре перегорела, а запасную взять я забыл.

Я только присвистнул в ответ. Мы опять двинулись вперед прежним порядком и через часок вышли-таки на дорогу, которая оказалась вполне приемлемой, болото осталось позади. С каким наслаждением я рухнул в мягкое пружинное кресло! Было около двух часов утра, когда впереди послышался истерический разноголосый лай собак и мелькнули типичные круглые глинобитные хижины.

С удивлением и облегчением обнаружив крохотный огонек посреди деревни, мы остановились около него, На ровной площадке перед убогой лавчонкой — центром местной социальной жизни — тлел уже почти угасший костерок, вокруг которого на циновках лежали старики, может быть, мучаясь бессонницей, а может быть, обсуждая мировые проблемы. Африканские старики тоже очень любят обсуждать мировые проблемы. В сторонке на земле стоял и хрипел новенький японский транзисторный радиоприемник, рядом с ним потушенная керосиновая лампа, которую тут же кто-то и запалил, высветив всю площадку. Ярко засиявшая в достаточно темной ночи, она будто послужила сигналом ко всеобщему ажиотажу: в мгновение ока, как нам показалось, пробудилась вся деревня, даже грудные дети. Добавили еще огня, самые уважаемые люди расселись на подстилках рядом с нами, остальные плотной толпой стояли вокруг, дети норовили потрогать нас, старшие объясняли пораженным маленьким: «Белые, белые». У лавочника нашелся спецклей и резиновые заплатки, тут же объявились и умельцы, с удовольствием вызвавшиеся потрошить наши пропоротые колеса.

Начались церемонные разговоры и традиционное приготовление чая по-арабски: на угли поставили металлический чайник, почти доверху набитый чайным листом; залили воду по мерке — число пятидесятиграммовых стаканчиков строго соответствовало числу участников чаепития; сверху положили рафинад из расчета по два кусочка на каждый стаканчик; эту смесь протомили на углях определенное время.

Вскоре первая порция чифиря была готова, разлита по чашечкам и предложена избранным и гостям, то есть нам. Пока мы, обжигаясь, прихлебывали эту взрывчатую смесь, неспешно описывая наши приключения, рассказывая о цели нашей поездки, выслушивая местные новости и чувствуя, как наши сердца начинали стучать в ускоренном ритме, на углях готовилась вторая порция: на этот раз заливалась двойная доза воды и по три кусочка сахара на два стаканчика. Опять протомив содержимое чайника нужное время, разлили по чашечкам и поднесли, получилось уже не по полчашке раствора, а по целой, консистенция же была гораздо слабее. Не вытряхивая содержимого, в чайник опять залили побольше воды и закинули сахар. В течение полутора часов эта процедура повторялась шесть раз, последняя чашечка содержала уже совсем жиденький чаек. По окончании чаепития мы нетерпеливо жаждали продолжить путь, сил было хоть отбавляй. Ремонт закончился, колеса аккуратно уложили в фургон, и молодежь устроила танцы под транзистор. Ришко дипломатично и ловко убедил старосту деревни принять денежный взнос на нужды общества, мы втиснулись в нашу кабину, автомобиль бодро взревел отдохнувшим двигателем и, сопровождаемый приплясывавшей толпой, резко двинулся вперед.

— Видишь, мы создали им праздник, — сказал Ришко, когда деревенский улей остался позади.

— По-моему, они всегда готовы к празднику, но надо признаться, что нам повезло.

— Да, теперь у нас снова шесть колес и сна ни в одном глазу.

— Разок попробовать интересно, но регулярно так накачиваться, ну его к черту!

— Угу, у меня сердце прямо в горле билось, Кстати, по спидометру мы проехали больше полпути.

Дорога давала возможность поддерживать крейсерскую скорость тридцать километров в час, мы трудились посменно и, когда в половине шестого рассвело, оказались уже в пустыне на песчаной колее среди дюн. Вскоре песок стал совсем сыпучим, и колея углубилась соответственно чуть ли не до полуметра. Поскольку она была проложена грузовиками, ширина ее стала непосильной для нашей малолитражки, в результате чего последняя легла на брюхо, повиснув всеми четырьмя колесами в воздухе.

— А лопату-то я забыл, — сказал Ришко.

— Знать бы заранее, что ты еще забыл.

— Нет, не нужно, зачем зря переживать, вдруг не понадобится?

Мы вышли, подумали, посоветовались, быстро руками выгребли песок между днищем и левыми колесами, образовав уступы, и, ухватившись за правый бок фургона, сдернули его в правую колею. Поехали правыми колесами по колее, левыми — по междуколейной горке. Довольно сносно, но удавалось удерживать нашу тачку в этом положении не более двухсот метров — потом она разрывала песок левыми колесами, соскальзывала и будто с наслаждением плюхалась на пузо. Мы выходили, повторяли всю последовательность действий, залезали обратно внутрь и продолжали двигаться и опять плюхались, и начинали все сначала. Когда в конце концов мы выбрались на твердую дорогу, я был измучен до предела.

— Все! — сказал я. — Больше ни на что сил моих нет!

— Я думаю, худшее позади, — сказал Ришко. — Нам осталось около пятнадцати километров, а до рандеву еще три часа.

На радостях мы рванули вперед на максимально возможной скорости и буквально через километр влетели в зыбун. А может быть, это был не зыбун, а какой-то специфический вид плотной грязи? Не знаю. Во всяком случае, автомобиль засел точно посередине этого дрянного пятна, трудно отличимого от поверхности остальной дороги, засосанный выше осей.

— Сволочь! — с чувством сказал я, открыв дверь, осторожно ступив на предательскую плоскость и провалившись по колено.

До переднего края было столько же, сколько и до заднего. Мы решили — вперед. Целый час руками рыли две колеи, которые, как ни странно, не затягивались, сохраняли форму. Потом я в полном озверении, ухватившись за задние скобы, раскачивал нашу бедняжку вверх-вниз, благо вместо рессор у нее были спиральные вертикальные пружины, и с отчаянием толкал ее синхронно с усилиями двигателя, пока Ришко мастерски манипулировал педалями сцепления и газа, а она, виновато плюя в меня подколесной пакостью, из последних сил рвалась от проклятой трясины, которая с неохотным утробным чмоком и хрюком постепенно отпускала свою жертву. Когда мы выбрались на твердое место, я бессильно опустился прямо на землю. Ришко выключил мотор, вышел, посмотрел на меня и принялся, что называется, дико хохотать.