Провинциалы - Игорь Надежкин

Артуру нравилось это чувство. Ощущение власти и превосходства над чем-то мертвым, не способным противостоять ему. В этом он никому не признавался, понимая, что его наслаждение граничит с сумасшествием, и даже стыдился его, но каждое утро шел на работу с удовольствием.

Потребность возвышения, пускай даже над мертвыми свиньями, появилась у него еще в детстве, под влиянием, как считал сам Артур, его матери. Женщиной она была суровой и жестокой. Весила без малого сто двадцать килограмм. Сына она контролировала повсеместно: решала, что он должен носить, с кем дружить, что он должен чувствовать по отношению к его отцу и к самому себе. С мнением сына женщина никогда не считалась. Любое непослушание сурово наказывалось, а желание действовать самостоятельно подавлялось унижением и криками. Когда мать возвращалась с работы в дурном настроении, Артур и вовсе мог быть наказан лишь потому, что имел неосторожность оказаться рядом. В такие моменты мальчик тихо сидел в своей комнате, ожидая возвращения матери, и сердце его замирало, когда за дверью слышались ее тяжелые шаги.

Такой его мать была не всегда, и Артур даже помнил те времена, когда она встречала его, порхая с улыбкой в красном платье, но после того, как отец Артура бросил ее, связавшись с официанткой из бара, женщина замкнулась в себе и озлобилась, а после начала заедать свое горе жареной картошкой, бесконечной лавиной котлет и шоколада. Через год ее не могли узнать даже родственники. Женщина свела на нет всякий уход за собой и часто не пользовалась даже расчёской. Характер матери становился сквернее день ото дня, и вскоре люди стали избегать ее. Соседи относились к ней снисходительно, а дети дразнили, встретив на улице. Люди, с которыми она работала в столовой, потешались над ней, а она была слишком горда и упряма, чтобы признать, что отчасти сама была виновницей такого положения в обществе. Только власть над своим ребенком и его испуганный трепет позволяли ей чувствовать свою значимость.

Когда Артур впервые пришел на рынок, на работу эту его устроила мать, он боялся даже поздороваться. Руки его дрожали, а топор рубил так неуверенно, что напарник сказал ему, рассмеявшись:

— Хватит наглаживать ее, как свою женушку. Это просто туша! Ударь ее топором посильнее, так, чтобы кость сломалась.

— Но я…

— Что «я»? — Напарник оттолкнул его в сторону. — Смотри! — Парень крепко сжал рукоять топора и одним ударом перерубил бедро жирному хряку. — Вот так. Теперь сам.

Артур долго смотрел на тушу и не мог решиться. Ладони его вспотели. Сердце билось так сильно, что глухой стук его отдавался в ушах. Наконец он собрался духом и обрушил топор. Холодная плоть мягко растеклась по обе стороны топорища. И вдруг Артур ощутил неизвестное ему прежде чувство. Впервые в жизни он оказался способен повлиять на события, а не просто безвольно подчиняться их течению. Он ударил снова. Еще одна волна уверенности и всесилия. Удар. Глухой стук топора о разделочную доску. Артур замер. Он впервые чувствовал себя человеком — вершиной пищевой цепи.

Артур любил свою работу. Любил видеть на лицах людей смущение и оттенки ужаса, когда он с напускной безразличностью и немного жутковатым взглядом, который он отрабатывал, стоя перед зеркалом, чуть нахмуривал брови и говорил: «Я мясник». Особый эффект эта фраза имела в компании юных девушек. И когда Артур видел, что какая-нибудь впечатлительная особа поглядывает на него со страхом, он принимался за нее и весь вечер ходил вокруг, как бы невзначай давая понять, что распотрошить мертвую свинью для него — столь же обычное дело, как и чай по утрам, что руки его без дрожи перерубают хребты, а взгляд, неизменно твердый, он не отводит даже в самые жуткие мгновения. Артур так часто разыгрывал эту роль, что в какой-то момент и сам поверил, что является высшим существом, не способным испытывать жалость к тем, кто не может возвыситься над ним. А спустя несколько лет он уже был совершенно уверен, что нет никакой разницы между человеком, которого он встретил сегодня на улице, и свиньей, лежащей на разделочном столе. Он знал, что ему хватит хладнокровия разделать любого встретившегося ему прохожего, и осознание это растекалось приятным чувством превосходства над всем, живым или мертвым. Но откровение свое он хранил глубоко в себе, для большинства оставаясь все тем же тихим парнишкой, который боялся сказать и слово.

Тогда Артур все еще жил со своей матерью, пребывая в ужасе от одного лишь ее недоброго взгляда, но теперь уверял себя, что испуганный мальчик — это лишь маска, под которой таится хладнокровный мясник. Он мечтал освободиться, явить свое новое «я» этому миру, но мешала этому мать — она превосходила его, знала обо всех его слабостях и помнила, как предательски тряслись его колени. Она присутствовала в его жизни, как огромный обелиск, возведённый его унижениям. Артур по-прежнему пресмыкался перед этой женщиной, пытался всячески задобрить ее, но втайне желал ей скорейшей смерти, ведь он точно знал, что сможет возвыситься над ней, лишь увидев ее мертвое тело. Лишь тогда он сможет стать по-настоящему значимым человеком — человеком, обладающим уверенностью.

Мать Артура умерла одним холодным февральским утром от обширного ишемического инсульта. Сожалений он не испытывал. Чувствовал себя легко и раскрепощённо. Даже на похоронах настроение его не ухудшилось. Но ему не пришлось делать вид, что он сильно расстроен, ведь проститься с его матерью никто не пришел. Теперь Артур был уверен, что никто уже не сможет помыкать им, как прежде.

И вот, одним ноябрьским утром, Артур, как обычно, проснулся с похмелья, с трудом поднял свое тело с постели и пошел в ванную. У зеркала, заляпанного брызгами зубной пасты, он долго рассматривал свой обвисший живот. Он часто думал о том, что ему пора привести себя в форму, но не готов был начать делать хоть что-то; к тому же это волновало его не так уж и сильно, и безобразная внешность виделась ему лишь небольшими изменения, которые происходят с каждым в его возрасте.

Из дома он вышел в хорошем настроении. Спустился по грязной улочке к кленовой аллее. Пройдя сквозь парк, где опавшие листья прели в лужах, Артур вышел к небольшой площади, за которой сновал под моросящим дождем беспокойный рынок. В раздевалке на обломанном крючке его ждал засаленный халат. У разделочного стола — топор с треснутой рукоятью. День этот ничем не отличался от множества остальных. Артур уже давно привык жить автоматически, совершенно не думая о том, что он делает. Он просыпался