Шишкин лес - Александр Червинский

— Вы меня не помните, Константин, — говорит она, — а ведь я когда-то про ваш «Великий шелковый путь» писала. Классная была работа. Ой! Вот так у меня вечно!..

Это у нее кофе выкипел и обжег ей руку. И Котя начинает ее спасать. Лед прикладывает к ожогу, уговаривает, что сейчас все пройдет, а журналистка его уговаривает, что фильм его был хороший, в общем, возникает между ними сразу какая-то близость и понимание. Бедный, бедный Котя, этого ему сейчас так не хватает.

Здание Машиной галереи на Кропоткинской действительно расположено в бывшем психдиспансере, в старинном доме с решетками на окнах. Рабочие выгружают из фургона картины и ящики, вывезенные из Шишкина Леса.

Зал галереи заставлен ящиками. Часть их уже распакована. Несколько картин Полонского уже висят на стенах. Перед абстрактным портретом Вари Черновой, написанным Полонским в день бегства Васи, горят осветительные приборы. Фотограф снимает портрет для каталога.

Маша, как всегда ненакрашенная и непричесанная, в холщовом платье мешком, сидит за столом, заваленным бумагами и фотографиями. Рабочие вносят рояль Чернова, а вслед за ними в комнату входит Лев Сорокин, спокойный мужчина с дорожной сумкой в руке.

— Здравствуй, Маша.

— Здравствуй. — Маша сразу мрачнеет.

— Сколько лет, сколько зим, — улыбается Сорокин. — Так у тебя теперь своя галерея?

— Даже две.

— Знаю. Я про тебя все знаю.

— Не сомневаюсь, — говорит Маша, и в голосе ее звучит нарочитое презрение.

Сорокин — Машин бывший муж, и развелась она с ним по сугубо идейным соображениям. Маша у нас человек очень идейный.

— Извини, но мне совершенно некогда, — говорит она. — Сейчас у меня тут назначена важная встреча. Ко мне приезжает из Парижа человек от Кристи.

— Я знаю, что ты ждешь их эксперта, — говорит Сорокин.

Фотограф выходит в другой зал. Они остаются одни.

— Ты опять все про меня знаешь, — говорит Маша. — А я думала, что ваше ведомство больше не интересуется искусством.

— Изредка интересуется, — приветливо улыбается Сорокин. — Сколько же мы с тобой не виделись?

— С похорон моего папы.

— Эрик был чудный. И такой легкий человек. Непонятно, в кого ты. А внешне ты совсем не изменилась. Если б не эта дурацкая хламида, да сводить тебя в парикмахерскую...

— Лева, это не твое дело, как я причесываюсь.

— Ты меня все еще ненавидишь?

— Есть за что.

— Я, честно сказать, не знаю за что, — улыбается Сорокин.

— За то, что ты выполнял задание.

— Я, Маша, женился на тебе не по заданию. И писал о тебе тоже не по заданию, а потому, что ты мне нравилась.

— Как художник?

— И как художник.

— Я, Лева, как художник была ноль, и ты это прекрасно знаешь.

— Ну почему? Это было лихо. Эти твои инсталляции на Кузнецком, когда ты в голом виде кушала половником борщ из кипящей на плите кастрюли! Народ балдел.

— Прекрати!

— Да, бунтовала ты круто, — вспоминает Сорокин. — Как все Николкины. Но, как говорится в бессмертной книге Степы: «Всякому бунту приходит конец». Теперь ты предпринимательница от искусства.

— Что тебе от меня нужно? — обрывает его Маша.

— Это не мне от тебя, — говорит Сорокин, — это тебе от меня нужно. Я, Маша, уже два года как работаю у Кристи. Эксперт, которого ты ждешь, — это я.

— Я жду Симпсона.

— А прилетел я. Симпсон — мой помощник. Главный по русским аукционам у них теперь я.

— Внедрился? Бедный Кристи.

— Да. Представляешь? — улыбается Сорокин. — Вот такой сюрприз. Так что я к тебе прямо с самолета, и ты должна не орать на меня, а поселить в гостиницу и всячески ублажать. Экскурсии, обеды в лучших ресторанах и прочее. Завтра за грибами поедем. Осенью все нормальные люди собирают грибы.

— Я никуда с тобой не поеду.

— Это не моя идея. Степа приглашает нас за грибами.

— Откуда Степа знает, что ты приехал?

— Мы с ним иногда перезваниваемся. Так же, как с тобой.

— Я с тобой не перезваниваюсь! Это ты мне звонишь!

Машин бывший муж, искусствовед Сорокин, живет во Франции. Он свободно ездил за границу еще во времена СССР, и про него говорили, что он разведчик и полковник КГБ.

Наш сосед Василий Левко тоже служил в этом учреждении. Но он боролся с врагом на внутреннем фронте. В этом качестве он и вернулся в Шишкин Лес в двадцать втором году

4

В автомобиле едут четверо строгих, одетых в черную кожу чекистов. Командир их Василий Левко — атлетического сложения усатый красавец — смотрит по сторонам, узнавая не виденные с детства места.

Переживший революцию Шишкин Лес еще больше поредел. За деревьями проглядывают заросшие сорняками поля и сожженные дома. Беспризорные роются на пепелище, ищут чем поживиться. У обочины пыльной дороги нищий старик отдает честь проезжающему автомобилю. Нищая девка, обернувшись к автомобилю задом, задирает юбку.

Седой, исхудавший как скелет Семен Левко лежит в кровати и непрерывно шевелит губами, мысленно продолжая очередной свой монолог. Чернов сидит рядом на стуле. На коленях у него тарелка каши. Он пытается кормить больного Левко с ложки.

— Ешь, братец, — уговаривает Чернов, — ты же умрешь с голоду.

В том году появилась последняя возможность уехать за границу. Многие уезжали, но старик Чернов ехать твердо отказался, и Полонский с Варей остались. Прислуги в доме не было, остался один Семен Левко. Он сильно сдал и физически, и умственно, заговаривался и служить не мог. Наоборот, приходилось ухаживать за ним.

— Господин присяжный поверенный, — бормочет скороговоркой Семен, — я категорически отказываюсь принимать пищу, пока мои требования не будут удовлетворены. Поскольку эти мои требования...

— Какие требования? — терпеливо вопрошает Чернов.

— При дележе земли в Шишкином Лесу было допущено вопиющее нарушение, — бормочет в бреду Левко. — Землемер за взятку прирезал господину Чернову две сажени законно принадлежащей мне земли, и посему...

— Что ты несешь? Я же тебе эту землю подарил.

— ...переговоры с ответчиком вести отказываюсь, — не слышит его Левко, — и требую, господин присяжный поверенный, вашего присутствия и участия также нотариуса, чтоб разрешить законным путем тяжбу, которая...

— Съешь хоть что-нибудь, — говорит Чернов.

— ...по сроку давности не может быть отклонена судом, — бредит Левко, — поскольку Земельный кодекс...

Чернову удается сунуть ему в рот ложку, но, проглотив кашу, Семен продолжает свой монолог.

— ...В моей петиции, господин присяжный поверенный, вы должны особо подчеркнуть...

— Ешь, милый, ешь...

На месте сада теперь картофельные грядки. Варя окучивает картошку.

На веранде Полонский работает у мольберта. Дашенька, их дочь, разучивает гаммы на скрипке. Ей, моей будущей маме, исполнилось в двадцать втором году десять лет.

Во двор въезжает автомобиль чекистов.

Дашенька бросает скрипку и спешит им навстречу. Варя и Полонский переглядываются и идут за ней. Из автомобиля выпрыгивает Василий Левко.

— А вот и я, граждане художники! Разрешите представиться. Особо уполномоченный ВЧК Левко Василий.

— Вася? — всплескивает руками Варя. — Боже мой, Вася приехал! Никогда бы не узнала! Совсем взрослый мужчина! Миша, смотри, это же наш Вася...

— Да, да. Здравствуйте, Вася.

Бунтарь Полонский за последние годы как-то с виду уменьшился, сник. Главное чувство его — страх.

— Вася, ко как же так? — говорит Варя, по природе своей лишенная чувства страха. — Семен так страдал, так искал тебя. Потом он решил, что ты

— А я живой; — оглядывается Левко. — Возвращение блудного сына. Отец жив?

— Жив, но он очень стар и болен. Он живет теперь не в вашем доме, а опять с нами, — осторожно сообщает Полонский.

— Заездили старика? — подытоживает Левко. — Ясненько. А вы, значица, обретаетесь все еще тут? Я думал, что вы давно в Берлине или Париже. А вы тут окопались.

— Мы, Вася, тут не «окопались», — говорит Варя, — мы тут живем. Это наш дом.

— Был ваш, гражданка, — говорит Левко. — Теперь дом принадлежит республике. А господин офицер, что, тоже здесь?

— Какой офицер, Вася?

— Ваш папаша, господин офицер Чернов.

— Почему он офицер?

— А потому, что он есть белый офицер. Что, разве не так?

— Ну да, конечно, — вспоминает Варя. — Господи, мы просто об этом забыли. Ты прав. Отец был когда-то офицером.

— Что значит «был когда-то»? Он в отставку не подавал. Он офицер и есть. И, как бывший офицер, подлежит регистрации. А он не зарегистрировался. А вам известно, что революционный закон предусматривает офицерам за уклонение?

— Вася, ну что ты! — пытается урезонить его Варя. — Это же все-таки композитор Чернов, его весь мир знает.

— Прошу мне не тыкать, гражданка. Я вам не Вася, а гражданин особо уполномоченный. Где мой отец?

— Наверху.

Василий проходит мимо Вари и Полонского в дом. Двое молодых чекистов топают за ним. Варя и Полонский идут следом. Оставшийся у крыльца пожилой чекист выглядит менее наглым. Он даже улыбается. Смотрит на Дашеньку дружески и делает ей пальцами «козу». Она смотрит на него с недоумением, берет скрипку и продолжает играть свои гаммы.