Шишкин лес - Александр Червинский

Веранда заставлена стеллажами с гипсовыми фигурами и завалена каменными глыбами. Варя и Полонский стоят у мольбертов с палитрами и кистями в руках — лицом к лицу.

— Нет, Полонский, — говорит Варя, — так неинтересно. Давайте рисовать друг друга не глядя, а по внутреннему видению.

Она разворачивает свой мольберт и становится к Полонскому спиной.

Он разворачивает свой мольберт и становится спиной к ней.

Шуршат по полотнам кисти. На подоконнике раскрытого в сад окна дымится сигара Полонского. Птичий гомон.

Изображение Вари на холсте Полонского состоит из ярких треугольников и ромбов. Варя подходит и смотрит.

— Вы видите меня такой легкой и веселой?

— Вы такая и есть.

— Вы меня любите.

— Да.

— Ладно. Но мы оба должны помнить, что это продлится недолго. Потому что главное для меня не вы, а искусство.

— Конечно, — соглашается Полонский. И они целуются.

— Когда я перестану вас любить, — предупреждает Варя, — я вам сразу скажу.

— Договорились, — соглашается Полонский. И они опять целуются.

После этого они прожили вместе сорок три года. Но это в будущем. А сейчас, в это мгновение, в окно заглядывает двенадцатилетний веснушчатый мальчик и нюхает лежащую на подоконнике сигару Полонского. Этот мальчик — Вася, сын Семена Левко.

Почему-то все главные события в истории нашей семьи происходят в присутствии членов семьи Левко. Вот и первый поцелуй моих бабушки и дедушки, так же как первый поцелуй прабабушки и прадедушки, случился в присутствии Левко.

Впрочем, Васю Левко целующиеся не интересуют. Его больше интересует сигара Полонского. Васе, будущему комиссару НКВД, в том году исполнилось двенадцать лет, и ему хотелось всего попробовать.

Понюхав сигару, он лижет ее языком, пробует на вкус.

Прокравшись в теплицу, он нюхает ананас. Блаженно морщится и глотает слюни.

На огороде он выдергивает из грядки морковку, пробует кончик и засовывает овощ обратно в грядку.

Встав на цыпочки, пробует висящее на нижней ветке яблоко.

Пробует и выплевывает ягоды бузины.

Проползает по паркету гостиной мимо двери, открытой на веранду, где целуются Варя и Полонский, доползает до буфета, беззвучно открывает его и пробует из бутылки рябиновую водку. Выпучивает глаза. Оглянувшись на дверь веранды, пробует еще.

Ошалев от водки, он проползает мимо открытой на веранду двери, где целуются Варя с Полонским, проползает, чтоб они не увидели его. Быстро проползает. Вася спешит еще чего-нибудь попробовать.

Слышны звуки рояля. Странная, сложная, причудливая музыка Чернова.

Вася возвращается к теплице и опять пристально смотрит сквозь стекла на ананас. Продолжает звучать музыка Чернова. Вася оглядывается на дом.

Чернов играет на рояле. Рядом Семен Левко. У него приступ очередного словоизвержения.

— Не то, Иван Дмитриевич, не то, — говорит Левко. — Вы, Иван Дмитриевич, все еще боретесь с вурдалаками. Но это уже старо, это вчерашнее. Сегодня, в двадцатом веке, господа, музыка должна выражать не тревогу души, а бодрость ума, не страх, а веселое ожидание победы всеобщего труда, наук и предприимчивости. Сегодняшняя музыка российская должна быть как ананас.

— Болван, — кратко отвечает Чернов и продолжает играть.

— Ругайтесь, но только я, Иван Дмитриевич, читаю передовые журналы. И я всему новому открыт-с, — говорит Левко. — Ив моем понимании ананас — это символ надежды, сочетающий европейскую образованность с ежедневным, кропотливым...

И тут он глядит в окно и видит проникающего в теплицу Васю.

— Ах, какой подлец! — вскрикивает Левко и выбегает из комнаты.

Расхрабрившийся от выпитой водки Вася уже в теплице. Приблизившись к ананасу, к единственному выращенному Семеном Левко плоду, он снова обнюхивает его и, не в силах противиться желанию попробовать, впивается зубами.

Вася впивается в ананас, а ананас своими колючками впивается в него, и Вася, пискнув от боли и ужаса, зависает над ананасом в тот момент, когда в теплицу врывается Семен.

— Мерзавец! Ничтожество! Убью!

И Левко бросается на сына, пришпиленного к любимому фрукту.

Сын, оторвавшись с мучительной болью от колючек, прыгает в сторону, и ананас отламывается от черешка.

Семен вскрикивает, как раненое животное.

Вася бросается к двери. Семен загораживает ему дорогу и, воя от переполнившего его горя, вытаскивает из брюк ремень.

Вася мечется по теплице. Семен загоняет его в угол и начинает избивать, норовя попасть пряжкой по голове.

Пряжка рассекла Васе губу.

— Батюшка, не надо! — умолят Вася, пуская кровавые пузыри. — Родимый, больше не буду! Христом-богом молю! Никогда в жизни не буду!

Он цепляется за ремень, но совершенно озверевший Левко, бросив ремень, хватает лопату и замахивается над Васиной головой.

Чудом увернувшись от железного острия, Вася выбивает башкой стеклянную раму теплицы и выпрыгивает в сад. Семен с лопатой гонится за ним. Вася проносится сквозь сад, сминая цветочные клумбы и ломая кусты. Семен почти настигает его. Вася скрывается в лесу.

Семен уже отстал, но Вася, обезумев от страха, все бежит и бежит. Ветки хлещут его по лицу.

В лесу темнеет, а Вася все бежит и бежит, уже медленнее, вытирая рукавом слезы, кровь и сопли. Впереди овраг. Вася, разрывая руки колючками, скатывается на его дно. Карабкается вверх и снова бежит. Лес редеет. Впереди поле.

Обессилев, Вася лежит лицом в траве. За полем багровое зарево заката.

Раннее утро. Туман. Вася просыпается. Тишина. В траве перед его носом ползет крупный блестящий жук. Вася долго и тупо наблюдает за ним, потом ловит и, одну за другой, начинает отрывать у жука ноги.

Домой он больше не вернулся. Он убежал в Москву, сказался сиротой и устроился к купцу мальчиком. Вернулся в Шишкин Лес Вася уже взрослым, после революции. Почему в результате этого он возненавидел не отца, а целовавшихся на веранде Варю и Полонского, понять трудно, но возненавидел он не отца, а их.

3

На лбу у Степы мокрое полотенце. Драматическим жестом обхватив руками голову, он лежит на диване в своей московской квартире. Над ним стоит Котя.

— Это конец. Я умираю, — говорит Степа.

— От тебя перегаром несет, — говорит Котя.

— Не от этого, деточка. Я умираю от старости. А п-п-почему ты ночевал в Шишкином Лесу, а Таня в городе? Что у вас с ней происходит?

— Все нормально. Как всегда.

— Что-то не то? Котя, п-п-послушай меня. Я хочу перед смертью открыть тебе одну семейную тайну. Чтоб она не умерла в-в-вместе со мной. Сядь.

Котя присаживается на край дивана.

— Котя, — берет его за руку Степа, — я должен тебе сообщить, что все м-мужчины в нашей семье женились на кошмарных бабах. Это наша судьба. Мы всегда жили на грани развода. Они нас никогда не понимают, не уважают и мучают. Твоя прабабушка терроризировала Полонского сорок три года, а твоя бабушка Даша издевалась надо мной шестьдесят лет. Но при этом мы были с ними совершенно счастливы. Их, деточка, надо т-т-терпеть и любить такими, какие они есть. Они с годами успокаиваются, и остается одна любовь. Котя, ты меня слышишь?

Котя угрюмо молчит.

— Я теперь тебе и за деда, и за отца, — говорит Степа. — Верь мне, деточка, верь мне, что бы ни было, главное — сохранить друг друга, сохранить семью. Ты слышишь, что я говорю?

Котя молчит.

— Что бы ни было, но ради Петьки вы с Таней должны оставаться вместе, — заканчивает мысль Степа и переходит к следующей: — Скажи, милый, а как ты относишься к г-г-г-гомосексуалистам?

— А? Чего вдруг?

— Я предлагаю тебе снять о них д-докумен-тальный фильм.

— Ты мне предлагаешь фильм?

— Я выступлю в качестве продюсера. Я все организую и обеспечу п-показ на телевидении. А ты будешь режиссером-оператором. Это должно быть снято скрытой камерой.

— С чего это вдруг?

— Я тут встретил этого Ивана Филипповича, знакомого Левко, и вдруг п-п-подумал, что это может быть очень интересно. Не пошлая над ними насмешка, а наоборот, как ты умеешь, всерьез, глубоко, с п-п-пониманием этих людей, их сложных отношений с обществом, их особой эстетики.

Из глубины квартиры слышен стук двери, потом звук льющейся воды.

— У тебя тут кто-то есть? — прислушивается Котя.

— Черт, забыл, — морщится Степа. — Эта девочка...

— Какая девочка?

— Журналистка. Понимаешь, она далеко живет. Я ее уговорил остаться. Сам не знаю зачем. Привычка.

— Ну ты даешь!

— Слушай, я тебя умоляю, — просит Степа, — сделай д-д-доброе дело, подойди к ней и познакомься.

— Зачем?

— Чтоб узнать, как ее зовут. Я сразу не спросил, а теперь уже как-то неудобно. Она говорит, что у нее на телевидении хорошие контакты. Ну иди же, иди.

Журналистка в кухне варит себе кофе. Коленки ее обладают магическим свойством привлекать внимание. Вот теперь Котя на них смотрит.

— Вы меня не помните, Константин, — говорит она, — а ведь я когда-то про ваш «Великий шелковый путь» писала. Классная была работа. Ой! Вот так у меня вечно!..