Письма о науке. 1930—1980 - Пётр Капица

Я недавно рассказал тов. Межлауку о синхронных часах. Он меня просил написать записку о них.

Я посылаю копию этой записки Вам, т. к. думаю, [что] она может быть Вам интересна. Я говорил также с Винтером, и он сочувственно отнесся к использованию наших силовых сетей для службы времени. Это, конечно, не моя идея, это уже несколько лет как сделано в Америке и Англии, но мне кажется, у нас такая система особо пригодна, и теперь как раз время, когда надо думать о ее введении.

Оборудование из Англии поступает. Все идет более или менее благополучно. Мы рассчитываем, что [к] 1-му апреля все будет здесь. С монтажом тоже пока что гладко. Только жилстроительство для сотрудников меня волнует, тут еще не удалось разбудоражить наших строителей.

Я очень рад, что товарищ Стецкая будет работать с нами, и мне кажется, что она должна очень помочь делу, а то я так сам загружен, что не справляюсь и делаю упущения.

Вообще подбор кадров — это сейчас самое важное. От того, как удачно мне удастся решить этот вопрос, зависит вся жизнеспособность и сила нашего института. У меня сейчас ядро в 8 человек хороших научных и технических работников. Кругом этого ядра и должен расти институт. Рост этот, чтобы быть успешным, должен быть медленным. Тут, как с детьми, которые, если чересчур быстро растут, отстают в умственном развитии. Мне бы очень хотелось, чтобы меня не торопили в этом направлении.

Меня очень волнует, что до меня доходят слухи, что как будто от меня ждут очень многого. После такого перерыва в работе я потерял чувство своей силы. Но вообще, в научной работе никогда ждать чего-то особого не следует. Если я за 13 лет и сделал несколько удачных вещей, то [из этого] совсем не следует, что я не делал ошибок и глупостей. У меня бывали годы, когда я зря и неудачно работал. И конечно, я заранее не знаю, будет у меня сейчас полоса удач или ошибок. Вы должны быть готовы к этому и решительно ничего не ждать от меня. Единственно, что Вы можете ждать от меня — что я буду работать вовсю, и больше ничего.

Естественно, мне хотелось бы, чтобы моя работа всегда была успешна, но жизнь показывает, что надо много перепробовать, прежде чем добьешься чего-нибудь. Поэтому главное условие работы — это очень высокие темпы. Только когда обеспечена возможность перепробовать много различных путей, ведущих к решению проблемы, скорее нападешь на правильный. Чтобы добиться этих темпов, многое зависит от помощи и организации нашего научного хозяйства. А это в Ваших руках.

Мне очень бы хотелось с Вами поговорить по некоторым общим вопросам <...> нашей науки, поэтому, если у Вас будет для этого свободное время, я буду рад, если Вы меня позовете. Но это, конечно, совсем не к спеху.

Ваш П. Капица

25) Э. Я. ЛАУРМАНУ 26 декабря 1935, Москва

Дорогой Эмилий Янович,

Получил сейчас Ваше письмо. Я на Вас не обиделся и не сержусь, но вот я лучше Вам скажу, как мне все рисуется сейчас.

Вот я тут в Москве решил восстановить свою научную работу. Произошло это не так, как бы мне хотелось, не стоит сейчас об этом много говорить. По я не могу отдать себя во власть обиде и прочего и не видеть, что то, что делается в этой стране, которая всегда оставалась моей (хотя, как Вы знаете, я мог давно порвать с ней), совсем исключительно по своему значению для мировой культуры и для будущего человечества. Может быть, это Вам кажется непонятным, но это так, и Вы увидите, что я прав. Единственно, что меня волнует, [это то], что для моей научной работы, которую я вел в Кембридже, здесь еще условия недостаточно созрели. Но я не думаю, что ошибусь, если буду утверждать, что лет через 5—10 Союзу предстоит ведущая роль в области науки. Только из сочувствия и из-за будущего я согласился тут начать свою работу. Это нелегко, и я это знаю. Нелегко было и в Кембридже нам с Вами пробиваться, но все вышло успешно. Мне кажется, за все 17 лет нашей совместной работы я никогда не давал Вам никаких обещаний, кроме одного: что буду делать все от меня зависящее, чтобы Вам и Вашей семье жилось хорошо; кажется, я выполнял их.

Теперь я в сомнении, смогу ли Вам создать такие же материальные условия здесь, какими Вы пользуетесь в Кембридже, и имею ли я право, так сказать, лишать Вас всех тех материальных благ, которыми Вы обеспечены до конца Ваших дней как штатный работник Кембриджского университета. Поэтому я только и просил Вас приехать на время, 6 месяцев — год, сколько будет Вам угодно, чтобы помочь мне наладить здесь работу, так как это мне трудно одному. Поэтому я просил университет устроить Вам отпуск, так чтобы Вы не потеряли своего места и связанные с ним блага. Мне казалось, что моя просьба проста и не ставит Вас в трудное положение. Поэтому я не стремился ставить перед Вами каких-либо материальных приманок; мне капается, они могли бы даже быть обидными. Но, конечно, мне будет трудно все наладить без Вас и обучить здесь людей, которые могли бы мне помогать. <...>

Что Вы мне сейчас очень нужны и без Вас мне будет трудно, я не скрываю, но все же это не дает мне права как бы то ни было нарушать Вашу жизнь и работу. Если бы я был убежден, что здесь работать научно Вам будет лучше и жить комфортабельнее, то, конечно, я бы писал Вам иначе. Что касается меня, то я, конечно, попал, как говорится, из попов да в дьячки. Тут товарищи-ученые скверно относятся ко мне, нет того хорошего товарищеского отношения, которое было в Кембридже, так что я их послал к черту и не имею с ними дела. Весь мой интерес в молодежи, в которой есть хорошие корни и с ними можно будет дружно и весело работать. Тут построили лабораторию, но не так хорошо, как в Кембридже, но все-таки достаточно, чтобы можно было работать. Тут очень большие затруднения с разной мелочью, поэтому, пожалуйста, проследите, чтобы все было послано мне из Англии. <...>

Тут будет нелегко, главное, чтобы прислали всего много и разных вещей, находящихся в моих личных шкапах. Ну, Вы так хорошо знаете, как я работаю и что я люблю, так что Вы это, наверное, сами знаете.

Что касается людей здесь, то подбираются ничего себе кадры. Есть уже недурной механик, стеклодув первоклассный. 2 научных сотрудника тоже ничего, кажется, разовьются. Да жена Вам обо всем, должно быть, расскажет подробно.

Но забавнее всего, что целый ряд вещей, которые были очень трудные в Кембридже, здесь гораздо легче, уже говорил Вам насчет стеклодува. Также тут легче деревом. Хорошие столяры. Потом станки здесь имеется теперь очень хорошие, и в отношении станков мастерские действительно очень хорошо оборудованы. Скажите об этом Пирсону. <...>

Но вот обслуживающего персонала тут не оберешь-. Вот сколько у нас: 3 снабженца, 2 бухгалтера, 3 машинистки, 2 секретаря, 8 пожарников, 2 дворника, 1 швейцар, 3 уборщицы, 3 истопника, кассир. Это все вместо Miss Stebbing[30]. Но, конечно, так я продолжать не могу, я понемногу приучу работать и потом 2/з прогоню. Пока я только все начинаю прибирать к рукам. ...> У меня очень неудачный помощник, который боен манией величия <...> и он завел весь этот штат бездельников. Здесь лаборатория только в l,5 раза больше Мондовской, я только теперь начинаю разбираться в условиях здешней работы.

Дело в том, что мой помощник строил институт и занимался организацией, а я только давал указания, теперь я вижу, что должен взяться за все сам. Я весь тот год не занимался физикой, только читал по биофизике разные книги и изучал мускульные проблемы.

Поэтому я и не писал Вам и никому другому, так как мне было больно думать о физике, и сейчас мне тяжело вспоминать об исследовательской работе и так тщательно созданной организации. Но все-таки я не так стар, чтобы [не] начать еще раз все заново. <...>

Ну, всего лучшего, теперь буду Вам писать.

П. Капица

26) Э. РЕЗЕРФОРДУ 26 февраля — 2 марта 1936 Москва

Дорогой мой Профессор,

Нам все еще не удается избавиться от болезней. После того как я написал Вам в коротком письме о том, что заболели мальчики, я сам последовал за ними в постель. У меня был грипп, а потом воспаление среднего уха. С ухом было так плохо, что доктор чуть было не проткнул мне барабанную перепонку. Я сам просил его об этом, так как мне казалось, что это уменьшит боль, которая в тот день была невыносима. Сегодня первый день, как я чувствую себя нормально, но еще несколько дней мне нельзя будет выходить. Только Анна не слегла, единственный герой в нашей семье. Мама тоже чувствует себя относительно неплохо.

Мне очень понравилось Ваше последнее письмо. Особой добротой оно, конечно, не отличается, но я так хорошо почувствовал Вас, и оно напомнило мне все те бесчисленные случаи, когда Вы называли меня надоедливым и т. д.[31]

Я чувствую себя здесь очень несчастным, не таким несчастным, как в прошлом году, но и не таким счастливым, как в Кембридже. Возвращение Анны принесло мне и комфорт, и счастье. Во всяком случае, моя семейная жизнь восстановилась, а это очень важно, так как я был очень одинок, почти совсем один, а семья очень много значит для меня.