Отель «Савой» - Йозеф Рот

— Так точно, мистер Каннер! — рявкнул Звонимир так грозно, что Каннер отступил на полшага.

— Двенадцать и три четверти! — опять крикнул Звонимир.

— Не так громко, — шепнул Глянц.

Звонимир же, пока все прочие уставились на наш стол, вынул свои деньги из бумажника. Там были и датские кроны, бог весть, откуда.

Каннер сунул деньги в карман и быстро стал подсчитывать, только чтобы покончить с этим делом.

Считал он по двенадцать и три четверти.

— Мои комиссионные? — заявил Глянц.

— Водкой! — ответил Звонимир и велел подать Глянцу пять стаканчиков водки. Из страха Авель Глянц стал пить, пока не опьянел.

Это был веселый вечер. Звонимир испортил завсегдатаям хорошее настроение. Игнатий злился. Его желтые пивные глаза сверкали. Звонимир же держал себя, как будто Игнатий его лучший друг, звал его по имени; «милейший Игнатий» — обращался к нему Звонимир, Игнатий тихими стопами, подобно старому коту, шел на этот зов.

Фабриканту Нейнеру Тонька разонравилась. Голые девушки подошли доверчиво к нашему столу, и Звонимир кормил их из рук. Он кормил их печеньем, накрошенным пирожным и давал им глотнуть из разных рюмок водки.

В своей белой наготе они стояли, подобные молодым лебедям.

Лишь поздно явился Алексаша Белауг. Он был в одно и то же время и подавлен, и весел. Ему, очевидно, хотелось заглушить какое-то горе, и Звонимир помог ему в этом.

Хотя Звонимир выпил не мало, он был трезв. Он глумился и издевался над Алексашею во всю.

— У вас острые сапоги! — заявил Звонимир. — Позвольте взглянуть, не отточены ли они? Куда вы отдаете обувь в точку? Вот новейший способ ведения войны — атака французскими острыми сапожками! Ваш галстук красивее головного платка моей бабки; это так же верно, как то, что я Никитич, что меня зовут Звонимиром и что я никогда не спал с вашею невестою.

Алексаша делал вид, что не слышит. Печаль грызла его. Он был подавлен.

— На твоем месте я отказался бы от такого двоюродного братца! — сказал мне Звонимир.

— Кузенов не выбирают, — возразил я.

— Hy, не обижайтесь, Алексаша! — крикнул Звонимир, вставая.

Он был огромного роста. Подобно стене, высился он в маленьком темно-красном баре.

На следующее утро Звонимир просыпается рано и будит меня. Он уже одет. Скидывая с меня одеяло на пол, он принуждает меня встать и пойти с ним гулять.

Жаворонки заливаются изумительно.

В тот день ждали Калегуропулоса. Звонимир опрокинул стулья и устроил беспорядок в нашей комнате. Он решил подстеречь Калегуропулоса и хотел его дождаться в нашей комнате. Я ждал Калегуропулоса внизу, в зале файф-о-клока, Звонимир же остался наверху.

На этот раз не было заметно никакого возбуждения. Все покинули гостиницу. Три верхних этажа оставались пустыми; виден был только жалкий хозяйственный скарб.

Внизу было тихо. Игнатий поднимался и спускался на лифте. Спустя час пришел Звонимир. Он рассказал, что заведующий прошел по коридору. Сам Звонимир стоял в дверях, заведующий поклонился ему, но никакого Калегуропулоса нигде не было видно.

Звонимир легко забывал подобные вещи, мне же тайна Калегуропулоса не давала покоя.

Звонимир совершает самостоятельные экскурсии по гостинице, заходит в пустующие комнаты, оставляет записки с приветствиями и уже три дня спустя знаком со всеми.

Он знаком с Фаддеем Монтагом, карикатуристом, который пишет вывески и много работы не имеет, потому что портит заказанное.

Он знаком с бухгалтером Кацом, с актером Наварским, знаком с голыми девушками, с двумя сестрами Монгол: Еленою и Ириною Монгол, девами уже в летах. Звонимир приветствует всех громко и сердечно.

Он знает и Стасю и докладывает мне:

— Каналья влюблена в тебя!

Я смущен; правда, это было сказано не зло, но сильное выражение сердит меня.

Я заявляю:

— Стася — хорошая девушка.

Звонимир не верит в хороших девушек и грозится, что он как-нибудь переспит со Стасей, чтобы доказать мне, какая она плохая.

Звонимир побывал и в подвальном помещении гостиницы, там, где находится кухня. Он знаком с поваром-швейцарцем, называющимся просто Мейером, но умеющим готовить вкусные мучные блюда. Звонимир получает даровые пробные порции.

Звонимир бьет Игнатия. Это дружеские оплеухи, и Игнатий ничего против них поделать не может. Я наблюдаю, как передергивает Игнатия при приближении к нему Звонимира. Это движение, впрочем, чисто рефлекторное, отнюдь не выражение страха.

Звонимир самый высокий и сильный человек в отеле «Савой». Он без труда может приподнять Игнатия под мышки. Он кажется страшным и дерзким, охотно шумит, и вблизи него все держатся тихо и боязливо.

Звонимир симпатичен старому военному врачу. Доктор с удовольствием ставит ему пару рюмок водки после обеда.

— Таких докторов, как вы, я знаю с военной службы, — говорит Звонимир. — Вы умеете превращать живых в покойников, и за это вам платят высокое жалованье. Вы умеете срезать людей прямо с земли, вы — великий хирург. Я бы не доверил вам и триппера.

Доктор смеется. Он не обижается.

— Я готов повесить вас! — как-то говорит Звонимир дружески и хлопает доктора по плечу.

Никогда никто еще не хлопал доктора по плечу.

— Чудная гостиница! — говорит Звонимир, не чувствуя всей таинственности этого дома, в котором чужие друг другу люди, разделенные только тонкими папочными стенами и потолками, живут, едят и голодают рядом. Он находит вполне естественным, что девушки закладывают свои чемоданы до тех пор, пока не попадают голыми в цепкие лапы госпожи Иетти Купфер.

Он человек здоровый. Я завидую ему. У нас в Леопольдштадте таких здоровых малых не было. Его радуют гнусности. Он не питает уважения к женщинам. Книг он не знает. Газет не читает. Он не знает, что происходит на свете. Но он мой верный друг. Он делится со мною своими деньгами, и он отдал бы свою жизнь за меня.

И я бы поступил точно так же.

У него превосходная память, и он помнит не только фамилии лиц, но и номера их комнат. И когда номерной лакей говорит: «Номер 403 был у номера 41», то Звонимир знает, что актер Новакорский ночевал у госпожи Гольденберг. Вообще он знает многое о мадам Гольденберг. Это та самая дама, которую я встретил в первый день своего пребывания в отеле.

— Хватит ли у тебя денег? — спрашиваю я.

Но Звонимир не платит. Он уже попал в цепкие лапы отеля «Савой».

Я вспоминаю одно выражение покойного Санчина.

Он мне сказал — это было за день до его смерти, — что все здесь живущие обречены на съедение отелем «Савой». Никто не мог спастись от этого отеля.

Я предупреждал Звонимира, но он мне не верил. Он был безбожно здоров и не знал никакой силы, кроме своей собственной.

— Отель «Савой» обречен сдаться мне, братец, — сказал он.

Прошел уже пятый день с его прибытия. На шестой он решился приступить к работе.

— Так жить не годится, — сказал он.

— Тут работы нет, поедем дальше! — просил я.

Но Звонимиру хотелось именно здесь достать работу нам обоим.

И он действительно нашел работу.

На железной дороге, на товарной станции, лежали тяжелые тюки с хмелем. Их приходилось перегружать, рабочих рук не хватало. Там было несколько пьяных лентяев, и заведующий отлично понимал, что эти служащие проработают тут несколько месяцев. Из бастовавших рабочих Нейнера явилось чуть меньше десяти человек; кроме них поступило два еврея, беженцы с Украины, затем присоединились Звонимир и я. Нас кормили на вокзальной кухне, и нам приходилось быть на месте уже в семь часов утра. Игнатий удивился, увидев меня уходящим в своей старой военной куртке, с котелком и вечером возвращающимся грязным от копоти и работы.

Звонимир принял на себя командование нами, рабочими.

Мы работаем прилежно. Нам дали острые крюки. Мы ими хватаем тюки с хмелем и нагружаем на небольшие тележки. Когда мы уцепимся крюками, Звонимир командует: «Раз!», мы тянем — «раз!» — делаем передышку, — «раз!», и вот толстые, серые тюки внизу. Они выглядят как большие киты, мы как гарпунщики. Вокруг нас проносятся со свистом паровозы, вспыхивают зеленые и красные сигнальные огни; нам до всего этого нет дела — мы работаем. «Раз! раз!» — звучит голос Звонимира. Люди потеют, обоим украинским евреям работа становится невмоготу: это слабосильные, тощие торговцы.

Я чувствую, как болят мои мускулы, и ноги мои дрожат. Кидая с размаху свой крюк, я ощущаю в правом плече сильную ломоту. Крюк должен впиться глубоко, иначе мешок рвется, а Звонимир начинает ругаться.

Однажды мы явились на кухню в двенадцать часов. День был жаркий, мы были утомлены, а на нашей скамье сидели кондуктора и болтали. Они говорили о политике, о министре и о прибавках к жалованью. Звонимир просил их очистить нам место, но служащие чувствовали всю свою важность и не встали. Тогда Звонимир опрокинул длинный деревянный стол, за которым они сидели. Кондуктора поднимают крик и хотят ударить Звонимира. В ответ он сбивает с их голов кепи, которые вылетают в открытую дверь. Получается впечатление, будто он обезглавил эту публику. Одним движением своих длинных рук он снес полдюжины фуражек. Кондуктора последовали за своими фуражками. Без своих гербов они сами себе казались жалкими. С угрозами они поплелись восвояси.