После бала - Геннадий Прашкевич

“Никогда я так не думал”, – пробормотал я, все еще глядя на ее голую ногу.

“А зачем звонил? Зачем пришел? Зачем принес? – Она снова положила мою руку на свое колено. – Ты только учти, Сашка, что у меня денег нет. Я за твою “обээшку” заплатить не могу”.

“А ими, что ли, торгуют?”

Она засмеялась. Было видно, что вопрос не в том, верит она мне или не верит. Сейчас вопрос для нее заключался скорее лишь в том, насколько я трус. Только это ее интересовало.

“Я хотел узнать…”

“Ну, спрашивай”. – Анькин войс стал нежным и незнакомым.

“Там в милиции с твоим отцом работал лейтенант Никонов…”

“Который застрелился, что ли?”

“Почему застрелился?”

“А я знаю?”

“Когда такое случилось?”

“Прошлой зимой. Отца моего чуть не выперли из милиции. У них там всех разогнали. Хорошо, разрешили уволиться по собственному желанию. Наверное, это твой доктор Холин надавил, – сказала она о моем папе, как о совсем незнакомом человеке. – Этого мента… ну, я про лейтенанта Никонова… хотели отдать под суд… – Анькины зрачки расширились. – Хочешь меня погладить?..”

“Нет, больше не хочу”.

Она аккуратно поправила шортики.

Мне показалось, без всякого облегчения.

“Этого мента хотели судить за неоказание помощи. Тот еще гамадрил! Всех мотыг шарил на улицах. Крысиный нос, вечно все что-то вынюхивал, долбанутый. Его хотели прижать за неоказание помощи, вроде кто-то у твоего отца замерз, или убили его. Я точно не знаю. Когда все это было, я с Женькой танцевала в балетном кружке, это было клёво и весело. И того замерзшего мне тоже нисколько не жалко. Папа потом орал, что моя мама с ним спала…”

“С замерзшим?”

“Он не всегда таким был”.

“А кто его все-таки убил?”

“Говорили, что сожительница”.

Анька знает много интересных слов, и глаза у нее наконец пришли в форму.

“Иногда кажется, что у нас в городке все чокнутые, кроме Супера. – Анька вдруг как-то подозрительно подобрела. – Ты только учти, Сашка, денег у меня нет, и ты потом не лезь ко мне”.

И вдруг поднялась:

“Идем к Суперу!”

18 августа

…Супер стоял у плитки, поставленной на подоконник, и подпрыгивал потихонечку, сучил ногами, но без страсти, жарил картошку. На запястьях дешевые браслеты, рукава плаща закатаны, ни стола, ни кровати в однокомнатной запущенной квартирке. Табуретка, газеты грудой на грязном полу, ну, еще спортивный мат, надувной матрас и серое ватное одеяло. И больше ничего, даже подушки нет. “У него и под плащом, наверное, ничего нет”, – с интересом предположила Анька, потому что Супер и по квартире расхаживал, подпрыгивая, в своем плаще. Серый, как отравленная крыса. И жарил картошку на масле, которое пахло ужасно. И ни о чем не спросил, когда мы вошли, на лице ни одна морщинка не дрогнула.

Я спросил шепотом:

“Чего он все время прыгает?”

“Ну, мало ли… Жизнь заставит…”

Это Анька так мудро ответила. А Супер услышал, наверное, повернул голову и посмотрел на нас. Ужас прям! Глаза у него были белые, как у римских статуй, почти без зрачков. Понемножку подпрыгивая, перебирая босыми ногами, на щиколотках тоже браслеты, он снял шипящую горячую сковороду с плитки и поставил на подоконник на подложенную книжку. Потом вынул алюминиевую ложку, какими пользовались даже не в каменном веке, а еще раньше. Я не заметил, откуда он ее достал. Других ложек или вилок не было, но он и этой ел ловко и вполне терпимо.

“Я хотела спросить…”

Супер не ответил или не услышал.

“Я хотела вас спросить: вы Ламбу видели?..”

Анька бывает дура дурой, но Супер кивнул, и она вся затрепетала.

“Где? – спросила она. – Где вы его видели?”

“В Зальцбурге”.

Анька беспомощно посмотрела на меня.

“Спрашивай, спрашивай, – сказал я, – он тебе порасскажет”.

И чтобы Анька не мучилась, спросил: “А книги Митио Каку вы читали?”

Мне Супер не ответил. Сплошная крейза, не достучишься, даром что Супер. А потом, шурша длинным плащом, нагнулся к подоконнику, и там в пыли валялись монеты и два кругляша типа того, какой у меня выпросила Анька. Он подержал их в ладони, побренчал, будто на что-то надеясь, но ничего не произошло, хотя кругляши были точно такие, как в столе моего отца, только без буквы на аверсе. Просто пустая плоскость. Бренча браслетами и шурша плащом, Супер мрачно смотрел в мутное окно на соседний дом, проглядывающий из-за сосен. Я прислушался. Он медленно повторял: “Я дэмбэл… дэмбэл…” Медленно и негромко повторял: “Я дэмбэл, дэмбэл…” А гуси, понятно, в аххуе, срок службы не уважают…

“Идем”, – сказал я Аньке.

“Нет, подожди. Он знает, где Женька”.

“Он это уже сказал. Ламба в Зальцбурге”.

Наши негромкие переговоры обеспокоили Супера. Он все так же перебирал монетки пальцами, но теперь смотрел на Аньку. Квартирка тесная, темная, хотелось уйти. И картошка, плохо поджаренная, на глазах чернела, правда, Супер, похоже, не привык к трюфелям.

18 августа

А дальше произошло следующее.

Анька, дура, вынула из топика свой кругляш.

Было видно, что пальцы у нее дрожат, как у Супера. Только ее пальцы были длинные и красивые, и она смотрела увереннее, чем полчаса назад на детской площадке, несмотря на дрожащие пальцы. А Супер, правда, обеспокоился и уставился на Аньку. Нет, на кругляш. На Аньку смотреть никогда не надоедает, а он все-таки смотрел на кругляш.

“А вы мне про Женьку скажете? Ну, про Полынова?”

Супер кивнул. Глаза у него стали совсем белые, и он протянул грязную руку.

“Да отдай ты ему этот кругляш, мне надоело”.

Она колебалась: “А ты мне подаришь другой?”

Я ничего не собирался ей дарить, но пообещал, потому что было противно на них смотреть и я боялся. Глядя на меня, Анька длинными пальчиками сама вложила кругляш в грязную руку Супера. За мутным окном светило яркое августовское солнце. На лохмотьях обоев на гвозде висела телогрейка, типа сменный костюм. Кругляш вдруг пропал из ладони Супера. Я не успел заметить, куда он его сунул, но морщины на лице разгладились, стало видно, что Супер не такой уж старый, может, даже не старее моего папы. Он туже запахнул плащ, потому что к нему, кажется, тоже возвращалась уверенность. Я не стал просить, чтобы он подпрыгнул как можно выше, он сам это сделал. Пару раз подпрыгнул, будто пробуя, а потом маханул непереносимо высоко, головой в потолок, я так не могу, и Ламба не может. Чувствовалось, что Супер освободился от лишнего груза.

“Мы ищем…” – начала Анька.

Но я не дал ей сказать. Я встрял:

“Мы Виталика ищем! Виталия Ильича…”

“Это в Чербузы. Это не ко мне. Знаете такое кладбище?”

Конечно, мы знали, у Аньки челюсть от его уверенного голоса отвисла.

“А Толик? Вы не подскажете, где Толик? Ну, Анатолий Сергеевич…”

Супер беззвучно засмеялся: “И этот там же…”

Уже предполагая ответ, я спросил:

“А Миша? Михаил Иванович?..”

Супер засмеялся еще беззвучнее. Скулы у него так и ходили. Он прямо на глазах воскресал, щеки порозовели. “Хотите, – спросил, – укажу реальные границы России в 2045 году?”

“Мы это сами увидим”.

Он цепко посмотрел на меня.

“Может, и так… – Силы прибывали к нему волнами, иногда даже отступали, но ненадолго. – Может, и так…” И я подумал, что кругляши, которые валяются на подоконнике, он давно использовал полностью. Высосал из них всю силу. Я представления не имел, на сколько хватает силы одного такого кругляша для человека, который все время находится в движении, как Супер, но, если он опять начнет прыгать, как прыгает возле торгошки, надолго его не хватит.

Поэтому я спросил:

“А Женьку Полынова вы знаете?”

Он кивнул. Ничто для него не тайна.

“Ну, так скажите, где он, а то я заберу кругляш”.

Я еще не договорил, а его пальцы сжали мое горло. А второй рукой он заломил мне правую руку за спину. Я захрипел. Вроде развалина, а хватка железная. Анька, как курица, вскрикивая, бросалась на него, но Супер стоял, как скала. Он стоял непоколебимо. Его ничто не могло сдвинуть с места, но мой хрип все же дошел до него, он будто удивился, и он разжал пальцы. Меня вырвало прямо на подоконник. Это было прикольно – так обгадиться.

“Зачем тебе Полынов?”

Ответила Анька: “Я его люблю”.

От этих слов меня еще раз вырвало.

“Не ищи, – коротко сказал Супер Аньке. Подобрав плащ так, что сверкнули голые колени и цветные браслеты на щиколотках, он добавил: – Никого не ищи. Тебе этого не надо”.

“А вы почем знаете?”

Он не стал объяснять, а меня опять вырвало. В последний раз, зато на книжку, на которой недавно стояла сковорода. “После бала”. Утирая рот, я вспомнил, что это из нее мама цитировала: “Человек не может сам по себе понять, что хорошо, что дурно”. А тетя Ада умно подтверждала: “Все дело в среде”. Супер, кстати, нисколько на меня не обиделся, а Аньке повторил: “Никого не ищи, – и хитро засмеялся, подпрыгивая: – Это зачем неделю назад ты вечером так улыбалась в маршрутке?”