Крик души - Екатерина Владимирова

— Что же ты делать будешь? — послышался вопрос мужчины, заданный более трезвым голосом.

Мать странно рассмеялась, а потом грубо выдохнула:

— А что с ними, троглодитами, можно сделать? В приют их сдам, да и все! — девочка невольно вздрогнула и сжалась. — Надоело уже их тянуть на своей шее. Снова и снова, снова и снова… — запричитала женщина. — Ооой, ты хоть представляешь, какой это груз, Лешка?! Двое детей на шее. Ладно Дашка, крепенькая вроде девка, а этот маленький… поганец, — она грубо выругалась. — Он то и дело болеет! Мне уже надоело ему лекарства покупать. Да и не самые дешевые, между прочим. А он болеет и болеет, болеет и болеет! Нарочно! Что мне с ним делать?! Лешка, а? — Даша проглотила слезы. — В приют их отдам и дело с концом!

— Нет, в приют не надо, — возразил мужчина уверенно.

Даша напряглась. Неужели дядя Леша не такой, каким она его себе представляла?..

— Чего это не надо?! — возмутилась женщина пьяным голосом. — А кормить их кто будет?! Опять я?! Они и так на моей шее сидят, и дальше будут сидеть?! — возмущенно кричала она. — Нет уж, хватит, увольте! Они мне не нужны, — решительно заявила она. — Кириллу нужны были, а он взял их и бросил! Умер он, — она всхлипнула, а потом вдруг зарыдала. — Как не кстати умер-то! Как не кстати… А теперь пусть государство о них и заботится. Мне-то что?

Даша сжалась в уголке комнаты, зажмурившись крепко-крепко, словно надеясь на то, что вот-вот проснется, что все эти злые, подлые слова окажутся лишь сном, кошмаром. Но как они ни старалась, как ни жмурилась, как ни вынуждала себя проснуться, ничего не выходило. А в сознание острыми клыками, ударами бича вонзались ядовитые слова матери и Алексея.

— Нет, Ритка, — возразил мужчина нравоучительным тоном. — Не надо их в приют. Пока не надо. Я придумаю, как они смогут пригодиться нам.

— Да ладно тебе! Пока ты думать будешь, они из меня все соки вытянут! — воскликнула мать раздраженно. — Не на твоей ведь шее сидят, а на моей. На моей! — выдохнула она и добавила: — В приют, только в приют!

— Да погоди ты, говорю! — вскричал Алексей, удерживая ее за руку. — Что ты заладила, в самом деле, в приют, в приют! Что мы, что ли, не найдем, чем они смогут быть нам полезны?!

— Да на что они годятся?! — с отвращением выдохнула женщина. — Только жрут да пьют. А мало?му вообще деньги нужны на лекарства. Не хочу больше с ними маяться! Надоело, слышишь? Пусть катятся в черту!..

— Да, — задумчиво пробормотал Алексей. — Юрка, действительно, слабый. Не сможет он, наверное, ничем нам пригодиться…

— Вот! А я тебе про что!

— Да помолчи ты! — шикнул на нее сожитель. — Тут надо хорошо подумать. Дашка-то у тебя здоровенькая девчонка, а когда вырастет… — помолчал мгновение, — на этом можно хорошенько заработать.

— Ты что еще удумал?! — с гневом насупилась женщина. — Что в твою башку взбрело?! Ты хочешь меня в тюрягу засадить, что ли, за растление несовершеннолетних?!

— Да заткнись ты уже! — раздраженно выдохнул Алексей. — Я подумаю над тем, что можно будет сделать с девчонкой, а пока пусть растет. И не спорь со мной! — пригрозил он ей. — Ясно?!

— Ладно, пусть растет, — сдалась вдруг женщина, словно чего-то испугавшись. — Только учти, что за них отвечать будешь ты, раз уж не позволяешь мне их в приют сдать, — предупредила она заплетающимся языком. — Ясно? Они больше не моя забота. Тебе все это надо, вот сам с ними и мучайся.

— Да не вопрос, Ритуля, — ехидно усмехнулся Алексей. — Я же потом на этом и выиграю, вот увидишь.

Мать Даши ничего не ответила, трясущимися руками налила в граненый стакан ядовитой жидкости и, поморщившись, залпом его осушила.

А Даша, смахивая грязным кулачком правой руки слезы, а кулачком левой закрывая рот в попытке подавить рыдания, сковавшие грудь плотным кольцом, сидела в уголке, сжавшись в комочек и осознавая, что в этом мире, кроме Юрки, у нее никого не осталось.

Через несколько дней дядя Леша сообщил, что они переезжают в Калининград.

А потом был целый год унижений, когда она попрошайничала на площадях и улицах незнакомого города, в прямом смысле зарабатывая себе и брату на хлеб. Была баба Катя, единственная женщина, которой было не всё равно, которая стремилась помочь, которая хотела обратиться за помощью в органы опеки и попечительства, но которой, к сожалению, так и не удалось ничего добиться. Потому что на ее пути во всем блеске своего гнева и негодования встал Алексей.

Она умерла внезапно, неожиданно. И ее смерть стала для Даши и ее брата ударом. Казалось, еще вчера она была полна сил, дышала полной грудью, была решительно настроена, чтобы отвоевать право Даши и Юрки на счастливые остатки детства, что им уготовила судьба. Она смеялась, подбадривала, поила их крепких чаем и угощала блинами с вишневым вареньем, а уже на следующий день…

Эта глупая, нелепая, совершенно неожиданная смерть. Даша не могла в нее поверить. Врачи говорили, что это был апоплексический удар, но за спиной соседи шептались, что здоровью бабы Кати можно было только позавидовать, и ни о каком апоплексическом ударе не могло быть и речи.

Когда девочка грустным взглядом наблюдала за тем, как гроб с телом бабы Кати несут в сторону кладбища, дядя Леша как-то странно посмотрела на нее, хлопнул по плечу и заявил, что теперь она может надеяться только на себя, потому что ее защитница уже ничем не сможет ей помочь с того света.

Тогда Даша впервые задумалась, что Алексей опасен. Она чувствовала, что от него нужно держаться подальше. Она бы убежала, она бы сама отдала себя в руки отдела соцзащиты, но не могла оставить Юрку. Не могла бросить его, как когда-то их оставил отец, как бросила мать. Она не могла наплевать на него, как все те люди, которые видели, что творилось вокруг, но предпочитали отмалчиваться, чтобы не попасть под раздачу тумаков.

Тогда она отчетливо поняла, что может рассчитывать лишь на себя.

А смысл фразы, брошенной дядей Лешей «За все надо платить» хоть и был схвачен и усвоен ею на зубок, все же еще не до конца был для нее прояснен.

Если бы тогда она знала, что эта фраза была брошена ей, именно для нее. Что была предназначена ей…

А когда появился этот странный мужчина, такой ухоженный, приятный, такой сдержанный и добрый, она не поверила ему сначала. Слишком много боли и обиды затаилось в глубине ее детской души, чтобы поверить незнакомцу. Чтобы довериться кому-то так же, как когда-то верила матери. И обманулась.

Он был другим. Не таким, как все те прохожие, что тыкали в нее пальцами, кричали, ругались, обзывали, надеясь задеть ее побольнее или же «наставить на путь истинный». Им всем, даже если они и бросали ей в ноги монетки, кряхтя и фыркая от негодования, укоряя острыми взглядами, было всё равно.