Разочарование разбуженной девочки - Роузи Кукла

— Как? Как же ты спаслась? Как ты выжила?!!!

На меня умоляюще смотрят ее печальные и красивые глаза, полные слез. Я ловлю себя, на мысли, что эти ее глаза, могли ведь больше никогда не видеть, ни меня, ни этой комнаты, ни самого света. И эта страшная мысль меня обжигает, срывает с привычного настроения, и я чувствую, как мои глаза тоже наполняются слезами.

Все, что я слышу потом, через минуту, поражает меня не меньше того, что я только что услышала.

— Она. — Тихо и почти не слышно, произносит она.

— Она, спасла меня, Ингрид.

Потом, она, сначала тихо и почти не различимо, и ели слышимо, начинает говорить.

— Как я выбралась из глубины, не знаю. Инстинкты, наверное. Опять ловлю воздух, но вовремя успеваю, закрыть рот и когда волна меня накрывает, я успеваю поднырнуть под нее. Тут же на следующем гребне волны, как фотография, глаз мгновенно фиксирует. Я вижу, уже вдалеке, метрах в тридцати пяти, пятидесяти, вижу, как на корме мелькает голая, красноватая фигурка. Следом опять волна. Одна, ныряю, другая, ныряю. Наконец, изловчившись, гребу отчаянно и взлетаю на гребень. Опять, глаз, как мгновенная фотография. Чик. Пока ухожу в воду, разбираюсь, что вижу и чуть ли не кричу под водой. Понимаю, что спасена! Глаз, как печатает и отмечает, нашу лодку спасательную, которая красным пятном прыгает на волнах и в ней ту же голую, гибкую фигурку с веслом в руке.

Опять эти же кувырки на волнах. Пару раз вылетаю на гребень, но ее не вижу, только белое пятно паруса, Второй раз, тоже, ее не вижу, но вижу, что пятно паруса меняет форму и уже клонится вместе с мачтой в другую сторону. Ее не вижу. Наконец-то мне везет. С очередной волной я, вылетая на гребень волны, вижу ее хорошо, даже успеваю взмахнуть рукой и отмечаю, что она тянет вверх весло.

Спасена! Спасена! Она меня заметила! Мучаюсь, барахтаюсь, но уже не так молотит отчаянно сердце и нет той ужасающей пустоты и обреченности к гибели. Нет, проносится у меня в голове, ты не утонешь, ты жить будешь!…

Я притягиваю ее к себе, прижимаю голову к груди. Она покорно, совсем, как ребенок, беспомощно прячет лицо, в мягких и теплых подушках между моими грудями. Я сразу же чувствую там, ее горячее, ели различимое дыхание. Следом, мелкое дрожание плеч. Она плачет беззвучно. Эта ее беззащитность, страх, тревога и боль произошедшего с ней, так поражают меня, что я следом за ней, так же плачу. Беззвучно, подрагивая, как и она, мелкой и частой дрожью.

Потом она снова.

— Когда я уже так выбиваюсь из сил, что не соображаю, где я, что со мной и все по инерции машу и машу руками. Пытаюсь плыть в ее сторону. Меня очередная волна щадит, и я оказываюсь, без всяких усилий с моей стороны, на ее гребне. Вижу только ее. Рядом. Она меня не видит и смотрит в сторону! Вот тут я так испугалась, что, несмотря на то, что уже выбилась вся из сил, и могу сейчас утонуть, я кричу. Нет, я ору. Ору диким, фальцетом.

— Ин..г..рид! Ин. грид!!!

Мгновенье и она прыгает в воду в мою сторону. Это я вижу. Потом почти ничего не вижу. Что-то с моим зрением, головой происходит. Все какими-то пятнами, кусками, размазано. И когда вдруг, прямо передо мной, появляется из воды ее мокрое, искаженное гримасой страха и боли лицо, я вообще отключаюсь на секунды. Только слышу ее крик.

— Держись! Держись! Я сейчас! Лодка уплывает!

Вот тогда-то я так испугалась, как, наверное, ни разу, с момента, как полетела в воду. Ведь если лодка уйдет, то нам конец….

— Господи! Родненькая! — Шепчу я. Обнимая ее и сама чуть ли не погружаясь в эту самую пучину, сидя с ней на диване.

— Как же ты? — Поправляюсь. — Как же вы, спаслись?

— Да, так. — Как то так, буднично, вдруг, произносит она.

Я не понимаю, почему она так говорит мне. Только вижу, что весь этот рассказ ее так утомил, что она просто валится во сне, у меня на глазах. Я не успеваю ее даже перехватить, так стремительно она валится на диван. Меня это так удивляет и пугает. Я уже хотела вскочить, звать маму на помощь, как она, распрямляя ноги, с закрытыми глазами, шепчет, чуть слышно.

— Ингрид! Любимая…

Два часа, как мы сидим с мамой на кухне и все, что я от нее слышала, я пересказала, и мы с ней сопереживаем. Пару раз я заходила в комнату и прикрывала подругу, которая спала мертвецким сном. Я ее целовала в теплую щечку, гладила. Она тихо спала. Как Спящая царевна.

Мама сказала, что такое бывает с человеком, после сильных стрессов и испытаний. Так бывает у нее в роддоме. Потому они сразу мамочек, спать, спать! Еще, она говорит, что такое случалось с людьми сразу после войны. Это старая нянечка рассказывала, что на войне, девочкой была она. Поэтому долго не вспоминали. А я, то, дура! Давай, рассказывай! Вот, же!

Через два с половиной часа, к нам на кухню выходит подруга.

— Вы простите, меня! Что-то со мной происходит все время. Я все время хочу спать.

Мама и я мы ее успокаиваем. Суетимся вокруг, поим горячим чаем и как две дуры, все в глаза ей заглядываем. А они у нее никакие. Нет в них тех самых чертиков. Нет той веселости. Только грусть и усталость. Она пьет чай, мы молчим. Потом она.

— Только вы маме ничего не рассказывайте, она не знает.

Мы с мамой даже переглядываемся. А она видит наше недоумение и повторяет свою просьбу. Просит. Мама хотела ее расспросить почему? А я веду подругу от нее подальше. Знаю я нашу породу бабскую. Пока все до конца не разберемся, не отцепимся. Знала, что так не бывает в жизни. Всего в ней не понять и не разобраться. А надо, ли? Вот в чем вопрос?

Мы с ней опять сидим. Молча. Я вижу ее опустошенность. Вижу, как ей с трудом удается напрягать свою память и мне это все рассказывать. Я ценю ее стойкости и преданность, но что-то такое вижу в ней, чего не было раньше. Какую-то отдаленность. Спрашиваю об этом. Она на меня смотрит и говорит, что у нее после этого тура на яхте все в жизни меняется. Я ее переспрашиваю о нас. Она страшно и долго молчит. Я не знаю, что происходит, почему так? Когда же я, так же как моя мамочка начинаю выяснять, то она мне говорит.

— Я расскажу тебе все до конца. Хорошо? Послушай. — И она продолжает рассказывать.

— Я не видела больше ничего, я все время была без сознания. Только несколько раз, помню коротких мгновений, возвращения сознания, когда меня выворачивало, в диких приступах кашля, и я харкала водой, на днище лодки. По тому, как качало, я понимала, что я все еще в море. А потом, сразу же выключалась. Когда чувствовала ее холодное тело рядом. Подсознанием понимала, что спасла она. Меня будил кашель, рвота и дикий озноб. Тряслась и опять проваливалась.

Проснулась ночью, от испуга. Сердце сжалось. Это смерть! Первое, что промелькнуло в сознании. Эта темнота вокруг. Потом, сразу же. Нет! Живу! Прыгает днище, лодку швыряет. Вода холодная, мотается по днищу, с шумом переливается. Ели глаза раскрываю. Веки тяжелые, свинцовые. Присматриваюсь. Вижу на дне, рядом, скрюченное, в три погибели, ее тело. Скорчилась, сжалась вся. Голая! Вода по нему ударяет каждый раз. Хочу сказать. Рот беззвучно открывается, слов нет. Шепот не слышный. Нахожу в себе остатки сил и, отделившись от круглого и холодно борта, переваливаюсь к ней. Тут же обливаюсь этой водой, на дне лодки. Ингрид холодная, мертвая! Все еще не понимаю до конца, что происходит, вдруг вся вскипаю жаром. Хватаю ртом воздух. Сердце больно колит, стучит дико, не ритмично.

Припадаю к ней. Обхватываю своими руками. Плачу. Дико реву и кричу.

— Ингрид! Ингрид!!!

Когда она шевельнулась, судорожно. Нет, дернулась. Я захлебнулась от радости. Захлебнулась так, как будто бы опять в волнах. Схватила ее негнущимися руками. Трясу и ору. Трясу, плачу и ору. И все сразу.

— Жива! Жива!

И почему-то вдруг, матом. Как загнула! Да таким, что и сама не задумывалась, откуда я все это слышала. Когда ругалась, то откуда и голос тот прорезался. Все слышно.

Вижу, что она шевелится. Вода ей мешает, все время на тело ее набегает. Она трясется в диком ознобе. Наконец, смутно вижу, голову приподнимает и ели слышно говорит, но я слышу.

— Е… твою, мать.

Я ее обнимаю, тормошу. И обхватив руками, ледяное тело, сидя в этой жиже, кричу ей в самое ухо.

— Е… твою, мать! Е… и повторяю и повторяю. Как, заведенная.

Сколько раз так мы с ней кричим, не знаю. Раз сто, двести. Потом начинаем все подряд, что знали, на что были испорчены. И нас это мат греет! В самом деле! Я не шучу.

Потом весело становится. Начинаем смеяться. Дико, конечно. Но все это и мат этот трех этажный и смех без причины, все работает на нас, согревает. И уже не кажется мне, что мы одиноки в этом беспокойном океане. Что нас уже ищут. Что к нам спешит Марек.

Теперь вода, что холодной ванной мешает нам жить, должна вылететь за борт. Зачерпываю ее ладонью, проливаю. Потом присматриваюсь и замечаю мешок. Он не был заметен. Изготовлен мешок из тех же материалов, что и лодка. Понимаю, что в нем наше спасение. Схватила руками, пальцы не слушаются. Зубами тяну за конец. Господи, думаю. Хоть бы это был нужный конец! Ведь если я затяну узел, то не развяжу. Сил нет, пальцы не слушаются. Все! Спасение! Ору!