Бесстрашная жертва (ЛП) - Хедланд Джоди

замысловатым, гобелены более богатые, сложные и яркие.

Коллин Гудрич действительно был богатым человеком, и его семья

всегда заботилась о том, чтобы все знали об их статусе. Его отец один из тех

соседних лордов, которые закрыли глаза на все, что мой дядя сделал с моим

отцом. Он проигнорировал просьбу отца о помощи, когда мой дядя впервые

прибыл со своей армией и необоснованными требованиями. Хотя мой отец

никогда не говорил, почему Гудричи не пришли к нам на помощь, я

догадывалась, что это было связано с давнишней их ссорой, на почве того, что он не согласился на брак между мной и Колином.

Когда мы уселись за стол, Колин завел оживленную беседу с гостями и

попытался включить в нее и меня. Я познакомилась с его сестрой, в которой

узнала леди, ехавшую в том отряде, когда я напала на них. Я не понимала, как сильно нервничаю, пока к середине обеда мое сердце, наконец-то, не

стало потихоньку успокаиваться.

Но я не смогла по достоинству оценить ни блюдо из павлина: его

сначала приготовили, а потом обратно воткнули перья; ни выпечку в форме

миниатюрного замка. Все то время, пока я ела павлина, жареных лебедей, гусей, цаплю, у меня перед глазами стояли Тэтч, Бульдог и другие люди, которые сейчас собрались вместе в холодном осеннем лесу с урчащими от

голода животами. И ополаскивая руки в чаше с водой, подносившую

кувшинщиком между блюдами, я не могла заставить себя не смотреть на них, очищенных от грязи, которая стала частью моей жизни, и не вспоминать при

этом о том, как мы обычно пожирали каждый кусочек еды и облизывали

наши грязные пальцы. Тепло, смех, нескончаемые блюда с едой окружали

меня и вызывали головокружение от воспоминаний о моей прежней жизни, из которой я была так жестоко вырвана.

Боль в моем сердце нарастала. Если бы только мой отец был менее

доверчивым... тогда, возможно, он был бы еще жив, и я сидела бы в своем

парадном зале и обедала с ним. Слезы жгли глаза.

Я оттолкнулась от стола и встала. Коллин прервал свой разговор с

соседом по столу и повернулся ко мне, нахмурив брови.

– Мне нужно подышать свежим воздухом, – сказал я. – Прошу меня

извинить.

Не дожидаясь его разрешения, я выбежала через боковую дверь.

Измученный мальчик – поваренок указал мне в направлении кухни, через

которую, как я поняла, я смогу выйти. Я шагнула в оживленную кухню, не

обращая внимания на взгляды слуг, которые тут же перестали мешать, резать

и колоть, изумленно наблюдая за моим бегством. Скользя по следам крови

смешанной с перьями и внутренностями дичи, еще не съеденными собаками, с влажным лбом от жара двух каминов, я, наконец, вырвалась на свободу, и с

удовольствием подставила лицо прохладному вечернему воздуху. Нырнув в

темноту сада и огорода, куда вела дверь кухни, я отогнала прочь свою

меланхолию и чувство вины за то, что наслаждалась едой и мечтала о своем

собственном большом зале. Я попыталась разозлиться, вернуться мыслями ко

всем несправедливостям, свидетелем которых я была, особенно к

неравенству между знатью и бедняками. За эти годы я поняла, что всегда

лучше злиться, чем грустить. Как я могла раньше жить в такой роскоши? Как

я могла быть такой бесчувственной, такой равнодушной к тем людям, у

которых ничего не было? К тем, кто ложился спать каждую ночь голодным и

замершим? Даже кухарка самого низшего ранга здесь жила лучше, чем я в

лесу.

– Джул... леди Элеонора, подождите, – раздался за моей спиной

спокойный голос Коллина.

Не останавливаясь, я помчалась вглубь сада, глубоко вдыхая пряный

запах перезрелых яблок. Его шаги приближались, пока он не схватил меня за

руку, заставляя остановиться. Он высоко поднял факел, освещая мое лицо.

– Оставьте меня в покое, – пробормотала я, вытирая мокрые щеки.

Неужели я плакала? Я уже давно не позволяла себе такой роскоши.

Слезы для слабаков, а не для таких сильных людей, как я.

Коллин, не отпуская мою руку, передал факел слуге, который следовал

за ним, и притянул меня ближе:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

– Что? Убегаете? – Шутливым тоном спросил он.

– Если бы я хотела убежать, я бы убежала, и вы не смогли бы

остановить меня.

Он усмехнулся, но замолчал, увидев мое лицо и следы слез на

ресницах.

– Вы расстроены, – сказал он, поднимая пальцы к моим щекам и

смахивая слезу, которая скатилась по щеке.

Я убрала его руку и снова вытерла щеки, взглянув на слугу. Коллин

проследил за моим взглядом, и кивнул мужчине, который отошел на

почтительное расстояние. Через несколько секунд я заговорила

приглушенным голосом:

– Я не могу спокойно сидеть здесь в роскоши и наслаждаться этим

изобилием, когда так много моих друзей были бы рады корочкам хлеба, оставшимся от этого пира.

– Мы устроим для них банкет. Я попрошу повара приготовить все, что

вы пожелаете. Скажите мне, чего вы хотели бы, и так оно и будет.

Я покачала головой.

– Все, что угодно, – сказал он, притягивая меня к себе очень нежно.

Я не смогла противиться этому заманчивому предложению. И когда

его руки сомкнулись вокруг меня, принимая в свои объятия, я с радостью

прижалась к нему, положив голову ему на плечо с таким чувством, как будто

она там и должна была лежать. Я не знала, что в нем привлекало меня, кроме

его доброты ко мне, и того, что он заботился обо мне так, как не заботился

никто уже долгое время. Хотя Бульдог относился ко мне как к собственной

дочери, он никогда не обнимал меня. Он ждал от меня твердости, как от

мужчины. И так было всегда.

Но с Коллином... В нем была такая нежность, которая, казалось, пробивалась сквозь твердые стены, которые я возвела вокруг себя. Я

уткнулась носом в шелковистую ткань туники и вдохнула пряный запах. Его

рука обхватила мою поясницу и прижала ближе, так что его подбородок

уперся в мою голову. За то короткое время, что я знала его, я успела понять, что он был добрее и милее любого известного мне мужчины. На самом деле

он напоминал мне моего отца. Если бы он был жив и познакомился с

нынешним Коллином, я уверена – он бы ему понравился, думаю, даже очень

понравился. Может быть, он даже согласился бы на брак, о котором мечтал

отец Коллина, и обрел бы союзника.

– Скажите мне, что вы хотите, и я сделаю это, – снова прошептал он. –

Я сделаю для вас все, что угодно.

Я закрыла глаза, наслаждаясь чувством счастья от его слов. Я была

сильной так долго. Мне пришлось сражаться, воевать и бороться, чтобы

остаться в живых. Много людей зависело от меня. И мне было так приятно

опереться на кого-то еще и знать, что я не одна.

Он долго молча обнимал меня. В отдаленной конюшне в ночном

воздухе раздавался лай охотничьей собаки. Но больше ничего не нарушало

тишину, и ровный стук сердца Коллина наполнял меня покоем.

Каково это – перестать бороться? Не воровать? Не жить в лесу? Каково

это – вернуться к нормальной жизни, когда не надо охотиться каждый день и

когда за мной не охотятся те, кто хочет моей смерти?

Я покачала головой и отстранилась от Коллина:

– Нет. Вы ничего не сможете сделать.

Сначала я произнесла эти слова с грустью. Но потом безнадежность

моей жизни обрушилась на меня с новой силой, и я снова разозлилась. Пока

дядя был жив, оставалось очень мало шансов, что мои друзья или я когда-нибудь сможем покинуть наши тайные дома в глубине леса. Нам придется

прятаться там до конца наших дней, продолжая искать способы выжить, насколько это возможно. Даже если бы Коллин послал Бульдогу горы еды, она в конце концов закончилась бы, и мы остались бы в той же ситуации, в

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

которой были раньше: беспомощные, бездомные и преследуемые. О

восстании не могло быть и речи. Достаточно вспомнить, куда это привело