О женщинах и соли - Габриэла Гарсиа

мужчины могут быть «любителями заложить за воротник»? Холеные и невозмутимые, кожа и виски. Ее отец. Женщина, которая не просыхает, попросту безответственная. Не может себя контролировать.

— Я… Ана, — отвечает Джанетт. Она не знает, почему решила не называть фамилию Аны.

— Ясно, — говорит женщина. Слышится приглушенный звук, затем крик: — Делайла, отпусти собаку! Что я тебе говорила…

— Извините за беспокойство, — говорит Джанетт, приготовившись закончить разговор. Она думает: все люди надеются, что собеседник закончит разговор первым.

— Ана, вы сказали? Ой, у меня почти семьсот детей в этом году. Среди них, наверное, с десяток Ан. Вы знаете номер полиции? Я могу дать вам номер полиции.

— Извините за беспокойство, — повторяет Джанетт и заканчивает разговор.

Мужик спрашивает ее номер телефона, когда она собирается уходить, но Джанетт не отвечает и вместо этого думает о контейнере для уборки. Она думает об изогнутых бровях, думает о невозможных решениях, и у нее возникает чувство, что мать Аны уже все про нее знает, уже в курсе, что Джанетт подведет. Она думает о невозможных решениях и вспоминает, вспоминает так глубоко, что становится больно, почему она никогда не представляла себя в роли матери.

— Простите, — говорит она, и она говорит это каждой матери в мире, но мужик на пороге не понимает; он не мать, и он просто кивает.

Джанетт как раз возвращается к своему дому, когда начинается дождь, и она замечает в окне Ану. Почему-то вид детского личика за стеклом в подтеках дождя, детского личика, полного надежды, напоминает ей о том, что она пропустила собрание АН[27]. Джанетт останавливается, поднимает глаза. Говорить ли это инспектору по УДО? Он станет выяснять причину и предположит, что она просто не хочет выздоравливать, не хочет отпускать Марио, не хочет жить дальше. Она скажет ему, что пропустила собрание, но это в последний раз, а он не поверит и будет разочарован в ней, но она привыкла к разочарованию. Она привыкла к неверию.

Джанетт не спешит возвращаться. Она стоит, пока вокруг нее хлещет дождь, пропитывает одежду, натекает в обувь. Приятно наказывать себя. Трястись от холода на опустевшей улице. Ее спонсор однажды сказал ей, что единственная любовь, которую она понимает, это любовь, которая ломает человека снова и снова.

Мокро шлепая по дому и оставляя за собой грязные следы, она проходит мимо Аны, которая все так же рисует, рисует домики, рисует птичек. Джанетт забирает телефон в свою комнату. Но она не звонит Марио. Она закрывает глаза и пытается вспомнить опиумную эйфорию, водянистое спокойствие, удар по мозгам, упоительную сонную расслабленность. Его голос в ее ушах: «Ты ведь чувствуешь это, чувствуешь каждую молекулу, что тебя окружает? Все, что тебя держит». Она не звонит ему после того, как вызывает полицию. Она не звонит ему даже после того, как подъезжает полицейская машина, и она слышит, как Ана открывает дверь и зовет ее по имени, и сердце стучит у нее в груди, и она впервые чувствует, что нет, вот что такое разбиться.

3. Энциклопедия птиц

Глория

Техас, 2014

Скалистый попугай, также известный как патагонский попугай, — единственная птица, у которой растут ресницы. Это малоизвестный факт. Еще один малоизвестный факт заключается в том, что скалистые попугаи, хотя их часто заводят в качестве домашних животных, становятся злыми и агрессивными, если долго держать их в клетке. Скалистым попугаям нужно общение. Им нужны краски. Если разлучить пару скалистых попугаев, то в скором времени птица, оставшаяся одна, умрет. Она умрет от одиночества.

Обед подают всегда в полдень. Так я веду счет времени. Мы обедаем отдельно от детей, пока они на уроках; дети обедают вместе, в другое время. Наши подносы цвета грязи разделены на пять отсеков. Сегодняшний обед: кружочки белого лука, апельсин дольками, белый хлеб (два куска), печеные бобы из банки. Обслуживают нас другие задержанные женщины, которые работают за три доллара в день. Работать хотят все, поэтому на стене висят телевизоры с именами тех, кто и в какой день заступает на ту или иную работу. Из постоянных служащих две говорят по-испански. Они говорят, что им грустно видеть меня здесь. Они говорят мне: держись. Ты выйдешь отсюда в два счета. Одна из них дарит мне книгу с фактами о птицах, уже вторую. Не помню, откуда она знает, что я интересуюсь птицами, но, наверное, я сама ей сказала. Я не знаю, где она взяла книгу.

Я дружу со всеми женщинами. Я не знаю всех их имен. Но знаю, у кого заболел ребенок, а кто потерял мужа в пустыне по дороге. Я знаю, кого иногда нужно обнимать, а кому отдавать добавочные порции. Мы не говорим о них — о тех, кто потерял детей, кто носит на себе следы изнасилований и полицейских дубинок, и о тех, кого иногда с криками уводят посреди ночи по вызову кого-то из персонала в красных теннисках. Мы надеемся, что к ним. Депортировать тоже могут посреди ночи. Нам ничего не сообщают, не отвечают на наши вопросы.

Гомер, или Аристотель, или греческие философы, или римские натуралисты, или все вместе взятые, не помню точно, считали перелетных птиц воинами. Они верили, что когда улетают перелетные птицы, они летят сражаться в битве на краю земли. Я представляю, как они, кружа, штопором уходят в небо, миллионы птиц, миллионы крыльев, пульсируя в единой, общей силе. И мощь этого бьющегося птичьего сердца так велика, что может взорваться огнем и сровнять с землей любую стену.

Я не знаю, почему я здесь.

Здесь семьи. Здесь в основном матери и их дети. Юристы называют это семейным заключением. Бумаги, которые мне не переводят, называют это «Техасским региональным центром постоянного пребывания». Я одна. Я без понятия, где моя дочь — надеюсь, все еще во Флориде, не знаю, каким чудом в безопасности, или на пути сюда, если в безопасности во Флориде никак. Каждый вечер я молюсь за нее. Молюсь, стоя на бетонном полу у своей койки, до саднящих коленей, до подгибающихся ног.

Иногда я стираю колени до крови. Рядом с моей койкой темнеет красное пятно. Я называю его Ана. Ана — так зовут мою дочь. Боюсь, я тоже схожу с ума. Я не знаю, почему я здесь, и я одна, и я молюсь Богу, в которого не верю, но если он существует, то она, несомненно, птица, перелетная птица, которая сражается в битве и, несомненно, сровняет эти стены с землей.

* * *