Незримый поединок - Владимир Флоренцев

Несколько раз он отдыхал, пока не показалась впереди узкая корявая щель. Сквозь эту щель он видел — далеко-далеко горела в небе яркая звезда.

Через полчаса ему удалось с трудом отодвинуть камень.

И тогда он выглянул в темноту ночи. Потом пополз, цепляясь за камни. Когда почувствовал, что кругом барханы, попытался идти. Он знал, идти надо прямо. Только прямо. Не сворачивая в сторону. Там у шоссе его будут ждать кореша.

Шел он шатаясь, как пьяный, и через десять шагов упал. И снова пополз вперед, задыхаясь в песчаной пыли. Плыли перед глазами разноцветные круги, а он упорно продвигался к шоссе, где его никто не ждал. Не знал Глухарь, что просидел он в каменной норе десять долгих дней.

2. НЕЗВАНЫЙ ГОСТЬ

Елена вытащила из шкафчика чашку, расколола яйцо и слила белок. Потом взбила его, пока он не зашипел. Тогда она надрезала лимон и, зажмурив глаза, добавила в пену несколько капелек сока. Еще раз взглянула в зеркало, зачерпнула ладонью пенистой массы и намазала ею щеки, лоб — все лицо, отчего оно стало нежизненно белым, какое бывает у больных после операции.

Кожу свою она берегла и любила, и весь туалетный столик был заставлен склянками со всякими настоями, кремами — от солнца, от веснушек, от шелушения и неизвестно еще от чего.

Она снова взглянула в зеркало, поправила волосы и прилегла на кушетку. Когда крем высох, она умылась и одела синее платье. Оно нравилось Григорию, шоферу, с которым она познакомилась недавно. Скоро он придет, хороший такой парень. И Олежку он любит.

Скрипнула калитка, в сумерках Елена увидела фигуру человека, шагнувшего в палисадник. Он!

Елена торопливо подкрасила губы, закинув волосы назад, стянула их в тугой узел. Мельком взглянула еще раз в зеркало.

В дверь постучали. Осторожно, но настойчиво. Григорий никогда так не стучал.

— Лена! Лен!

Голос хриплый, простуженный.

Дверь отворилась. От неожиданности Лена вскрикнула, отпрянула назад. С туалетного столика упало зеркало.

— К счастью, не разбилось, — сказал вошедший. — Ты что? Испугалась?

Он улыбнулся, желтые зубы осветили худое лицо.

— Никого нет? — кивнул он на дверь в соседнюю комнату. — Как снег на голову, да? Ну, что молчишь? Думала, до звонка буду сидеть?

Женщина побледнела, отступила назад.

«Не хочет видеть, — подумал Глухарь, облизывая сухие губы. — Накрасилась. Хахаля ждет?»

Он продвинулся к ней ближе, пальцы его дрожали… Тяжело дыша, схватил ее за тонкую руку, потянул к себе. Он видел влажные широко раскрытые глаза, побледневшие и словно одеревеневшие губы, широкий вырез на платье, открывавший теплое плечо. И в голове у него помутилось… Его тяжелые и жилистые руки, привыкшие за последний год катать тачку и долбить камешек, шарили за спиной у женщины…

— Пусти! — Елена с силой оттолкнула Глухаря.

Он чуть отступил назад, а Елена, отклонившись, задела плечом дверь, ведущую в другую комнату, и она распахнулась. Глухарь увидел — на большой кровати поверх одеяла, съежившись калачиком, спал мальчишка. Он сладко всхрапывал. Сын!

Глухарь видел его впервые — когда Елена родила мальчика, он сидел на строгом и о рождении сына узнал от Квочкиной, давней любовницы своей. Это она написала ему письмо. А Елена никаких писем ему не писала и на «свиданку» не приходила ни разу, пока его не освободили по календарю. Срок тогда у него не так уж большой был, потому что Глухарь схитрил — чувствуя, что его могут поймать с поличным, он выбросил ворованное из окна вагона (поезд как раз проезжал около реки), завязал драку, и посадили его за хулиганство, за это небольшие срока́ дают. После освобождения Елену увидеть не удалось — переехала она в другой город, и пока он добирался к ней, его посадили снова.

И вот сейчас он стоял и глядел сквозь щель в двери на своего сына. Глухарь видел, как он повернулся на другой бок и опять пробормотал что-то. И тут непонятная продольная боль охватила левую сторону груди, ударила в живот и смолкла. «Что такое?» — Глухарь никак не мог совладать с волнением. Он шагнул к двери, Елена заслонила ему дорогу. И тогда боль опять появилась в груди, будто кто-то зажал пальцем какой-то клапан и не отпускал.

— Пусти, слышишь! — с трудом проговорил он. — Пусти.

— Нет, — тихо сказала она и побледнела еще больше. — Уходи.

Он замахнулся на нее обеими руками, она отшатнулась. Глухарь резко толкнул дверь, подошел к кровати.

— Как зову-ут? — спросил Глухарь, и голос его дрогнул.

— Уходи! — вместо ответа крикнула Елена.

Она кинулась к нему, хотела оттащить от кровати, но он поймал ее за руки, медленно, спокойно сжал их и заговорил. Сначала неуверенно, отрывисто, потом тверже и уверенней.

Олежка часто ворочался во сне, а Глухарь говорил о том, как они заживут. У него скоро будет много денег. Правда, жить здесь не придется, но зато он знает такие места, где вовек их никто не сыщет. Да и были б денежки… Верно ведь? И паспорт у него новый будет. Вот тогда они заживут…

Глухарь прислушивался — ветер скребется ветками в окно или это кто-то стоит и подслушивает? Нет, тихо. И тогда он снова начал вслух мечтать о том, как они заживут. А женщина ничего не говорила — она глядела куда-то мимо Глухаря, но взгляд ее все же нет-нет да застывал на его одежде — легком светлом костюме, синей дымчатой рубашке и на новеньких без пылинки чешских туфлях с узкими носочками, которые всегда носят на размер больше…

Да, одеваться Глухарь всегда был мастак. Она заметила это в тот самый вечер, когда познакомилась с ним на танцах. Это было через месяц после того, как умерла воспитательница Хлебушкина. Елена потеряла родителей в войну, во время бомбежки, и старая женщина, воспитательница детского дома Хлебушкина, заменила ей мать. Смерть воспитательницы Елена переживала очень тяжело — именно тогда в глазах ее появилось что-то такое, что поражало людей. В минуты веселья ли, в минуты печали — все равно — глаза были такие, какие бывают у человека, который только что вернулся с вокзала, проводив в далекий путь близкого человека.

Такие глаза были у нее и на танцах, куда затащили ее подружки по общежитию. В тот вечер она и познакомилась с Глухарем. Только не был он тогда для нее никаким Глухарем, звали его Семен. Семен Иванович Ведерников. На нем были вот такие же чешские ботинки с узкими носами. Был он загорелый, кудрявый, лихо танцевал и отлично играл на гитаре. Танцплощадка его уважала. «Сема пришел», — шептались парни и девушки, когда он появлялся у входа.

Елена жила далеко, и в тот вечер он пошел ее провожать. Он взял ее под руку, она не противилась. Впервые парень вел ее под руку, и она шла, затаив дыхание. Ей хотелось, чтобы кто-нибудь из подруг увидел, как ее провожает домой такой красивый парень, любимец танцплощадки. Они шли пешком. Луны не было совсем. Они шли мимо хилых глинобитных домиков с плоскими крышами, лабиринтами узеньких переулков; мимо полуразрушенного древнего замка, который был давным-давно воздвигнут на ближних подступах к старому городу со стороны степи; мимо утихшей шашлычной; мимо мечети, сооруженной из мятой глины, необожженного кирпича и фигурных терракотовых плиток. Внезапно они вышли на широкую, ярко освещенную улицу. Слева, обозначенный красными огнями, высился скелет телевизионной вышки, они прошли вдоль стеклянного книжного пассажа, свернули в переулок, где было, однако, светло. Здесь находилось общежитие. Он проводил ее до общежития, и они договорились, что встретятся завтра.

Они встретились. Потом еще и еще раз. Елене, было восемнадцать лет, она считалась лучшей ученицей вечерней школы, была симпатична, даже красива. Многие парни пытались ухаживать за ней, но она ни с кем не встречалась. И вот Семен неожиданно ворвался в ее жизнь. Через месяц он подарил ей кольцо. «Обручальное», — сказал он.

А через две недели после свадьбы Семен внезапно уехал в командировку. В школе был выпускной вечер, она одела белое платье и ожерелье, которое он ей подарил в день свадьбы. Ночью для выпускников было устроено гуляние на центральной площади. Зарю они встречали на улице. Рано утром вернулась Елена домой, уставшая и проголодавшаяся, налила стакан молока и отломила кусок хлеба. Поесть, а потом спать, спать…

В калитку постучали. «Семен! Вернулся из командировки», — радостно бросилась она к порогу.

В дверях стоял незнакомый мужчина. Он взглянул на Елену, на ее голые плечи, сверкающее ожерелье. Легкий румянец залил его лицо.

Он протянул удостоверение:

— Моя фамилия Дубровин.

«Уголовный розыск», — прочитала Елена.

— Вы к нам? — спросила она удивленно.

— Ведерников Семен Иванович здесь живет?

— Это мой муж. Проходите.

— Когда это Глухарь жениться успел? — сказал второй, тот, что вошел следом.