Поднебесный гром - Александр Демченко

— Ударник не ударник, а свое дело справно делает. На совесть. Нам бы у нее поучиться.

Андрей улыбнулся:

— Тебе бы, отец, лекцию о пчелах в школе прочесть. Всех бы выпускников в пасечники сагитировал.

— Да, их сагитируешь. Молодых сюда и пряником не заманишь. Им подавай город. А что в том городе? Шум, пыль…

Федотыч, пригревшись на солнышке, уже похрапывал.

Дмитрий Васильевич, словно боясь его разбудить, тихо спросил:

— Скажи, Андрей, как у тебя там?..

— Что — как?

— Ну, работа и вообще… — Он помялся: — Хочешь бобылем остаться?

— Не надо об этом, отец.

— Я понимаю, — вздохнул тесть. — Но ведь жизнь-то идет.

— Идет, — согласился Андрей, — скоро уже Ольгу замуж выдавать буду.

— Погоди об Ольге, о себе подумай. Я ведь тебе добра хочу. За сына ты нам со старухой теперь. Одни ведь мы на всем белом свете остались. Что же касаемо Ольги, ты не беспокойся, пусть у нас остается. Сам посуди, трудно ей с тобой. А у нас присмотр и вообще… Пусть погостит у нас, а? Все ж на старости и нам веселей… А тут и школа рядом, только дорогу перебежать. И хоромы у нас — сам знаешь какие! А то ведь женишься — неизвестно, как они поладят. Подумай, Андрей, хорошенько подумай. Как ей лучше…

— Ладно, спросим у нее самой. Согласится остаться, я возражать не стану.

5

Перед Струевым сидел маленький — лицо детское, в веснушках — человек по фамилии Волк. По всему видать — непоседа. Это было заметно по той нетерпеливости, с какой он выслушивал Струева, по его быстрым, острым глазам, которые перебегали с одного предмета на другой, ни на чем, казалось, не задерживаясь.

Струев вводил его в суть дела.

— Лев Сергеевич, а как же с полетами? — не выдержав, перебил его Волк.

— Дойдем и до полетов. Вначале о житье-бытье. На первых порах тебе придется остановиться в гостинице, но это временно: пока новый дом не сдадут…

— Да я, собственно…

— Тормози! — недовольно остановил его Струев. — Тебе дело говорят. Летчику-испытателю положена отдельная квартира. Ты холостяк?

— Женат. Но жену я пока оставил в Чернигове.

— Тогда тем более! — Струев с любопытством оглядел Волка. — Когда ж ты успел? А? Тебе сколько?

— Двадцать восемь.

— А выглядишь как зеленый огурец.

— Так ведь маленькая собачка до старости щенок! — Волк развел руками.

Струев снисходительно улыбнулся.

— Теперь о полетах, — сказал он. — Две недели на подготовку и сдачу зачетов достаточно?

— И одной хватит! — Волк рубанул рукой. — Технику эту я знаю назубок, до винтика. Три года на такой летал!

— Тормози! — Струев снова поморщился. — У нас, запомни, не обыкновенные полеты, а испытательные. Понял? Профили заданий и методику их выполнения надо как отче наш знать. А летные ограничения — назубок!

— Да меня хоть ночью разбуди…

— Увидим… — Струев немного помолчал и добавил: — А вообще-то радуйся, что наш старшой в отпуске. Ох и погонял бы он тебя!

— Я костистый. Выдюжил бы.

— Как сказать… Въедливый мужик. Так что, как подготовишься, сразу зачеты — и за работу! — подытожил Струев.

— А что мне готовиться, я и сейчас готов к любой экзекуции.

Струев смерил его насмешливым взглядом, чуть скривил губы:

— Ишь какой прыткий! Запомни: пересдавать зачеты мне — все равно что уходить на второй круг с остановленным двигателем.

— Органически не перевариваю ухода на второй круг! — Волк смотрел весело, с нахалинкой.

— Хорошо, — насупившись, сказал Струев.

На зачетах Волк действительно показал, что технику знает отменно.

«Посмотрим, каков ты в воздухе», — подумал Струев.

К учебно-боевому самолету их подвез юркий «рафик».

— В кабину! — кинул, не оглядываясь, Струев.

Волк чуть замешкался («А самолет осматривать?»), но решительность тона, краткого, как приказ, заставила повиноваться, и он быстро, с кошачьей ловкостью вскарабкался в кабину. Оттуда торчала только его голова в белом колпаке защитного шлема.

— Дожили, дети летать стали! — Струев подмигнул механику и начал медленно, с достоинством подниматься вверх по стремянке.

— Взлет и посадку выполню я, — сказал он по СПУ[4]. — Первый полет — ознакомительный.

Самолет быстро набрал на разбеге скорость и, отойдя от земли, летел, прижимаясь к ней, точно не решаясь распрощаться, и вдруг круто рванулся вверх с одновременным разворотом.

— Боевой разворот! — с нескрываемым восхищением воскликнул механик, крутоплечий детина с широким лицом и толстой неповоротливой шеей.

— Струевский почерк!

— Этот покажет, где раки зимуют!

Авиаспециалисты, проводив в полет машину, не расходились, смотрели в небо. А самолет, точно почувствовав прикованные к нему взгляды, снова вернулся из голубой выси и стал носиться над аэродромом на больших скоростях; он ввинчивался в самый зенит, затем падал отвесно на корпуса завода, на приаэродромные сооружения, на людей с запрокинутыми вверх головами, покоряя их чистотой и отточенностью фигур высшего пилотажа, изяществом формы и своей мощью. Самолет неистовствовал, снова и снова с завидной неутомимостью крутил петли, перевороты, восходящие и нисходящие бочки и наконец плавно лег на горизонт, стал заходить на посадку.

Струев вылез из кабины, отойдя в сторону, стал поджидать молодого летчика. Его лицо было невозмутимым, точно он не имел никакого отношения к этой длинной поджарой машине с короткими крылышками, которая только что как дьявол носилась над землей, будоража воздух. Лишь красные пятна, выступившие на шее Струева, красноречиво говорили о перенесенных перегрузках.

Волк долго копался в кабине, освобождаясь от привязных ремней, а специалисты наземной службы посмеивались:

— Должно, умотало паренька.

— Еще бы, такую баньку получить!

— Как черти носились!

— А может, ему плохо?

— Вряд ли. Он, говорят, сам инструктором был. Других летать учил.

— Такой клопыш? — недоверчиво покачал головой грузный водитель топливозаправщика.

— А толку — что ты с каланчу вымахал! Только и умеешь заливать керосин.

— Посмотреть бы, как он без моего керосину полетит, — добродушно парировал великан в замасленном комбинезоне и отошел к своему топливозаправщику.

Волк предстал перед Струевым, немного смущенный за свою задержку.

— Как самочувствие? — поинтересовался тот с едва уловимой усмешкой.

— После перерывчика чувствительно, — признался Волк и как бы в знак доказательства стащил кожаный шлемофон — с головы валил пар.