Через тысячу лет - В Никольский

От времени до времени мы слушали музыку. Странные и волнующие мелодии будили во мне какие-то полузабытые воспоминания… Я силился припомнить что-то и не мог. Чей-то знакомый образ вставал перед моими глазами — еще мгновение и я узнаю, припоминаю, но мелодия обрывалась и все исчезало… Одна вещь запомнилась мне особенно ярко. Сначала это были тяжелые, неясные и расплывчатые звуки, точно туман, клубящийся над водой. Но вот в бесформенной толще тумана мелькает яркий солнечный луч. Слышится четкий властный мотив. Он звучит, как призыв, но призыв остается без ответа и гаснет. Волны тумана и харе звуков сгущаются, свет меркнет и исчезает. И снова тот же великолепный и властный мотив… На этот раз победа за ним. Клубы тумана бегут, как тени от солнца, расплываются, задерживаясь лишь в темных, глубоких ущельях. Яркий, ослепительно яркий свет затопляет всю землю. Тумана нет. Властно звучащий голос рушит скалы, срывает вершины гор, вздымает кипящие воды морей и, кажется, нет силы, способной противиться неудержимому призыву, в ответ которому вибрирует сейчас каждый атом…

— Что это такое? — спросил я через несколько минут, придя немного в себя.

— Неправда ли, прекрасно? — ответил профессор Антей. — Это наш гимн Нового Человечества…

— Инертная природа, побеждаемая творческой волей человека? Так ведь? Я верно понял его внутренний смысл? — быстро спросил я.

Профессор Антей с улыбкой поглядел на меня и кивнул головой.

— Вы угадали. Так его понимаем и мы. Когда-нибудь вы услышите эту песню борьбы и победы в исполнении многих тысяч людей, и тогда впечатление будет еще сильнее и ярче…

Так прошло две недели. Каждый день пребывания в этом удивительном мире безгранично расширял наш умственный горизонт. Мы уже недурно понимали речь жителей XXX века и даже сами пытались кое-что говорить, вызывая подчас веселый смех нашей юной учительницы.

При изучении языка нового мира, нам с профессором Фарбенмейстером пришлось познакомиться с одним замечательным приемом обучения.

На одном из уроков нас усадили в глубокие кресла, предварительно обвязав наши руки металлической лентой, соединенной проводами с каким-то прибором. Затем свет в комнате был убавлен и только на расстоянии метра перед нами тускло засиял небольшой стеклянный шарообразный сосуд, установленный на тонкой подставке.

— Смотрите на этот шар и старайтесь ни о чей не думать… — послышался голос нашей учительницы. — Мы сейчас попробуем на вас тот способ, который мы применяем при обучении детей…

Через несколько минут такого смотрения мне показалось, что стеклянный шар меняет свою окраску. Из бледно-опалового он стал темно-красным, а через минуту загорелся зеленовато-синим огнем. Внутри шара я заметил какие-то дымные полосы, свивавшиеся, подобно змеям, в темные клубки. При этом шар стал звенеть тонким, однообразным поющим звуком… Глаза мои закрывались, хотелось спать, но усилием воли я боролся со сном. На световом экране вспыхнуло изображение какого-то предмета, и в то же время я отчетливо услышал его название. Одна картина на экране сменяла другую, а чей то ровный, размеренный голос продолжал давать объяснения. И странная вещь — каждая линия, каждый звук, каждое слово, как кирпичи под ловкими руками каменщика, прочно и легко, сами собой укладывались в моем мозгу… Я смутно сознавал, что это нечто вроде внушения, но своей воли у меня уже не было, и память послушно впитывала в себя то, что ей диктовали.

Через полчаса урок был закончен. Дуновение холодного воздуха зашевелило мои волосы, и я почувствовал, что снова овладел своей волей. На экране снова замелькали только что виденные нами предметы, и память тотчас же услужливо стала подсказывать их названия. Затем Рея произнесла несколько слов, и слова эти тотчас же вызвали в моем мозгу ряд определенных картин и представлений.

Я не мог достаточно нахвалиться новым способом обучения. В самом деле — не глупо ли заставлять себя с большим усилием втискивать в свою память тот черновой материал, который нам бывает нужен для дальнейшей, более совершенной умственной работы? Зачем так перегружать наше слабое сознательное «я», когда ту же работу, как бы шутя, может выполнить наше «я» подсознательное?

Профессор Антей объяснил нам, что значительная часть школьной подготовки детей, которые являются особенно восприимчивым материалом для всякого рода внушения, ведется именно так, и учащиеся избавлены от кропотливого и неблагодарного труда механического запоминания.

— Но ведь от этого, — задал я вопрос, — может ослабеть их воля к самостоятельному умственному труду?

— О нет, — ответил профессор Антей: — современная система обучения стала теперь настолько точной наукой, что мы с самого раннего возраста, начиная с первых проблесков сознания ребенка, можем следить за его индивидуальностью и соразмерять степень нашего воздействия на его подсознательное «я». Кроме того, нашему подрастающему поколению стольким вещам надо учиться, столькими знаниями овладеть, что для самостоятельной умственной работы остается еще огромная область.

Когда мы с профессором Фарбенмейстером достаточно освоились с языком Нового Человечества, нам захотелось расширить наши познания о новом мире чтением современных книг и газет. Профессор Фарбенмейстер нетерпеливо жаждал ознакомиться в них с завоеваниями физики последних веков, меня же больше всего интересовала история и победы человеческой техники.

Наш хозяин предоставил нам в наше распоряжение свою обширную библиотеку; идя в первый раз в библиотеку, я ожидал увидеть ряды комнат, набитыми полками с бесчисленными запыленными фолиантами — картину, столь милую сердцу каждого библиофила моего далекого времени.

И вот… вместо анфилады заваленных книгами зал — одна комната средних размеров с полукруглым окном и без всякого признака полок. Вместо них — гладкая металлическая поверхность, с темными стеклянными полосами, шириной около 10–15 сантиметров. У окна — широкий письменный стол, кресло и рядом — другой небольшой стол с ящиком для карточек и еще какой-то ящик с кнопками и толстой уходящей в стену трубой.

— Здесь я работаю, когда мне нужна та или иная книга для моей лаборатории — сказал хозяин. — Здесь, — прибавил он, заметив удивление на моем лице, — в этой комнате около ста тысяч книг… Раньше для такой массы печатных произведений потребовалось бы полдюжины таких комнат, как эта. Но мы давно уже отказались от старых, громоздких и негигиеничных книг вашей эпохи. Наши книги особым световым способом печатаются на тончайших, но достаточно прочных металлических нержавеющих листках. Само печатание происходит для библиотечных книг в очень небольших и компактных форматах, соответствующих вашим 1/32 и 1/64 листа. Я говорю «библиотечных» оттого, что мелкая печать, трудно разбираемая простым глазом, читается в библиотеках и за рабочим столом при посредстве небольшого увеличительного прибора, совершенно не стесняющего процесса чтения. Два таких прибора как раз стоят у меня на столе.