Первый раз (сборник) - Джордан Софи

Но я, конечно, не предполагала, что домой меня отправит взрыв бомбы.

Мои глаза были завязаны две недели, и еще неделя у меня ушла на то, чтобы хоть что-нибудь рассмотреть. До сих пор все очень расплывчатое. Мой лечащий врач посоветовал родителям перестать звонить мне по телефону, а отправлять вместо этого письма по электронной почте. Понимая, что больше всего в тот момент мне хотелось умереть, мама решила сделать все, чтобы хоть как-то улучшить мое состояние. Ну… в каком-то смысле мне и стало лучше. Родители писали мне письма таким шрифтом, что одна буква была величиной едва ли не с весь экран, и я действительно начала что-то видеть.

Начав просматривать свою почту, я в первую очередь увидела множество писем от Рика. Десятки. Первое представляло собой простой упрек за то, что я пропустила наш очередной скайп-сеанс. Второе выдавало его обеспокоенность. Когда я дошла до сообщения: «Боже, Ви, пожалуйста, скажи, что ты в порядке! Я места себе не нахожу», – то решила написать Рику, что Крис мертв. Думаю, он должен был это узнать. Больше общаться с Риком я не собиралась, однако когда я вернулась в Центральный военный госпиталь Уолтера Рида неделей позднее, он стал названивать каждый день, – и я сдалась. С тех пор прошел месяц.

Он знал, что я получила ранение тогда же, когда убили Криса, но у меня недостало честности признаться, какое именно ранение это было. Не могу объяснить причины такой лжи, разве что мне действительно нравилось его прежнее – нормальное – отношение ко мне. Рик остался частью той жизни, что за пределами больниц и госпиталей, моей прежней жизни, не затронутой смертями и разрушениями. Мы часами болтали по телефону ни о чем и обо всем сразу. Порой мы просто молчали в трубку, слушая дыхание друг друга. Нам не требовалось заполнять тишину словами. На телефоне с ним я просто Рене Варгас, а не Рене Слепое Чудовище. Я могла разговаривать с Риком обо всем на свете, кроме причины, по которой теперь я вынуждена скрываться от посторонних глаз.

У нас были общие знакомые, и я знала, что рано или поздно кто-то расскажет ему правду. Каждый день я ожидала услышать: «Черт, Варгас! Почему ты не сказала мне?» – или, что еще хуже, вообще больше не дождаться его звонка.

Но я надеялась, что после произошедшего между ним и Лесли ни один из наших старых друзей с ним больше не разговаривает.

Я поднялась и побрела на кухню. В течение первой недели пребывания дома, дождавшись, когда родители уйдут спать, я выходила из комнаты и осматривала дом, вспоминая родные стены. Мне было неприятно привыкать к помещению у кого-то на глазах. Но до сих пор я все еще иногда натыкалась на что-нибудь, как, например, сейчас ударилась пальцем о ножку стола.

– Твою мать! – прорычала я, не в силах сдержаться.

– Рене? – послышался обеспокоенный голос мамы из кухни. Через миг она уже держала меня под руку. – Я помогу.

– Не нужна мне помощь! – возразила я, стряхнув ее руку.

– Рене! – вступился за мать отец. – Следи за тоном!

– Все хорошо, – сказала мама, и я едва сдержала порыв попросить ее заткнуться. «Не хорошо. Ничего хорошего!»

– Нет, не хорошо. – Отец словно озвучил мои мысли. – Как бы тяжело ей ни было, она обязана уважать свою мать.

Отец – полная противоположность матери. Согласно его убеждениям, какая бы беда ни приключилась, «ты встаешь и идешь дальше». И он постоянно порицал нас обеих: маму – за то, что нянчится со мной, меня – за то, что огрызаюсь на чрезмерную заботу мамы. Возможно, он говорил слишком грубо, но мне и не нужно сочувствие и уж точно не нужна помощь. Я, конечно, не могла видеть выражения лица матери, но по ее тону догадывалась, с какой жалостью она на меня смотрела.

Оттолкнув ее, я направилась через гостиную в кухню так быстро, как могла. Присев на свое место, я игнорировала все пояснения. Худо-бедно вижу, что на темной столешнице стоит белая тарелка, а чуть левее – чашка с каким-то напитком. Не дожидаясь помощи, я положила себе еды, хоть и не зная, что именно.

– О, ты отлично справилась, милая, – сказала мама, точно я трехлетнее дитя. По крайней мере, теперь она не берется нарезать для меня мясо на тарелке.

Я проигнорировала ее, и мы ели в тишине – курицу и какой-то острый соус. Закончив трапезу, я направилась к раковине и помыла тарелку. В попытке поставить ее на столешницу, я задела другую тарелку – и, судя по звуку, одна из них разбилась.

Я возненавидела себя чуточку сильнее.

– Я пошла спать, – бросила я, выходя из кухни и радуясь, что наконец останусь одна.

– Спокойной ночи, милая! – крикнула мне вслед мама. – Баю-бай!

«О господи!!!»

Я приняла ванну, переоделась и забралась в постель. Открыв ноутбук, я ввела в поисковик: «Удалить с лица рубцы с помощью пластической хирургии», – и в сотый раз перечитала статьи. И снова никакой пользы это не принесло, потому что все, упуская детали, пишут отзывы о том, как им полегчало после операции.

Но я хочу, чтобы мне полегчало. Я хочу разговаривать с Риком лицом к лицу, не опасаясь, что взгляд на меня вызовет у него рвоту.

Однако меня не допустят к операции в ближайшие месяцы. Я не смогу так долго его избегать. Лучше бы он решил, что я стерва, которая просто не хочет его видеть, – только бы не узнал правду. Нет, пора заканчивать наши… впрочем, не важно, как это называть.

Отложив ноутбук в сторону, я уткнулась в подушку и рыдала до тех пор, пока сон не поглотил меня.

Я подскочила, вновь услышав взрыв, звучащий у меня в ушах, и слышала крики даже тогда, когда уже полностью проснулась. Я-то знаю, что нахожусь дома, но это не мешает моему подсознанию каждый раз забирать меня в совсем иное место. Мама продолжала настырно таскать меня к психологу по понедельникам, средам и пятницам, но это, конечно, не помогало.

Стерев с лица пот краем простыни, я присела на постели, чувствуя, что пульс постепенно успокаивается и адреналин идет на спад. Снаружи, кажется, светило солнце, но я понятия не имела, сколько сейчас времени, и, откровенно говоря, меня это совершенно не волновало. Сегодня четверг, а это значит, что никуда идти мне не нужно, а Рик не позвонит до вечера.

Я заставила себя подняться и принять душ, оделась и намотала полотенце на голову. На самом деле от моих волос осталось жалкое подобие ершика, и те едва успели подрасти с тех пор, как меня побрили.

Открыв ноутбук, я включила начатую аудиокнигу, вставила наушники и откинулась на подушки. Только устроившись поудобнее, я почувствовала чью-то руку на забинтованном колене.

– Что, мам? – спросила я, вытащив наушник.

– К тебе пришли. – Она произнесла очень мягко, с ноткой надежды в голосе, однако эффект был бы тем же, если бы она просто бросила в меня взрывчатку.

Я вздрогнула, посмотрела в сторону окна, и мои руки рефлекторно потянулись к лицу, чтобы скрыть шрамы.

– Нет! Мама! Я не хочу никого видеть!

Проскрипела петля, когда дверь приоткрылась шире.

– Ви?

Именно этот голос мне снился, когда я не видела во снах взрывы. Этот голос заставляет меня улыбаться, когда мне кажется, что на свете нет больше счастья. Ради этого голоса я живу.

Но услышать его сейчас оказалось ужаснее смерти.

2

– Что ты здесь делаешь? – спросила я, с трудом выдавливая слова, застревающие у меня в горле.

– Я должен был увидеть тебя, Ви. Не смог ждать еще две недели.

Я молилась о том, чтобы посреди пола разверзлась бездна и поглотила меня.

– Мне… нехорошо. Уходи. – И это была не ложь. Я чувствовала, что меня вот-вот стошнит.

Конец ознакомительного фрагмента.