Где собака зарыта - Адам Ведеманн

— Тихо, Фитцджеральд. Спать. — И погасил свет, а он — раз! — на кровать и лезет под одеяло.

— If you imagine, that I’m fuckin’sodomist you ’re bloody wrong, — огрызнулся я, непонятно почему подражая диалогам из американских гангстерских фильмов, и чувствительным (ну, может, и не таким уж чувствительным, потому что старый пес и тяпнуть может) пенделем вытолкнул его обратно на ковер. Он поворчал и направился в угол, откуда вскоре стало доноситься то ли чавканье, то ли хруст, но я сказал себе, что меня это больше не касается: я сплю.

7. Просыпаюсь, и у меня такое ощущение, что я влетел в фильм «Дикое сердце» (смотрел его во время достопамятной Ретроспективы, ежеминутно сотрясаемый убийственным кашлем, и, наверное, поэтому фильм мне абсолютно не понравился, несмотря на несомненное его родство с «Серебряным сном Саломеи»), какой-то маленький поселочек на юге Штатов, вот-вот сюда наедут жирные телки, разогретые после съемок порно в техасском стиле, боже мой, откуда у меня это, солнце через окно лезет прямо ко мне с поистине техасским напором, но это ведь не из-за солнца, какое там солнце, не солнце, а собака. Собака? (разве в «Диком сердце» была собака?), может, речь идет о «Под вулканом», там ведь тоже дело было в какой-то Мексике (с нами шла собака и воняла), действительно, чем-то здесь воняет (была! была собака! вцепилась в руку банкира после ограбления банка!). Инстинктивно я взглянул на свою руку, понюхал ее (от руки воняло собакой), ведь я вчера вечером трогал собаку, ну и где же она, эта вонючка? Смотрю — лежит возле цветочного горшка, но как-то странно, в чем-то странном, среди собственной, собачьей блевотины.

Я посмотрел на часы — еще только восемь, но не спать же здесь с этой облеванной собакой. Впрочем, на кухне что-то, кажется, звякнуло. Действительно, там уже была мама Бааты, в халате, готовила себе завтрак.

— Как спалось? — спросила она, лишь только я вошел.

— Спалось прекрасно, — учтиво ответил я, — только с Фитцджеральдом что-то неладное.

— Опять, наверное, чего-то нажрался. Старый пес, нюха нет, жрет все подряд, сто раз уж говорила, надо его усыпить, да Беатка против, еще на меня дуется. Значит, опять сотню ветеринару отстегивай. Вы сидите, сидите, я пойду разбужу ее.

Вскоре до меня долетели приглушенные и полные драматизма голоса; на плите закипела вода, я выключил ее и заварил себе чай; не успел я начать пить, как появилась Баата в каком-то новом платье и сказала:

— Пойдешь со мной к ветеринару?

— Мне бы умыться сначала.

— Тогда поторопись.

Мы несли Фитцджеральда в сумке, каждый держал за одну из ручек (я — за одну, Баата — за другую, а Фитцджеральд — в сумке; на самом деле он оказался очень легким, я не мог допустить, чтобы Баата несла даже это, когда у меня руки пустые, а Баата не хотела, чтобы кто-то «чужой» нес ее пса в его, быть может, последний путь), впрочем, мне все не верилось, что от какого-то глупого растеньица с собакой могло случиться что-то серьезное. И впрямь, ветеринар влил ему в пасть какую-то жидкость для прочистки (?), что тут же поставило Фитцджеральда «на ноги», так что на обратном пути он мог нас сопровождать самостоятельно, то и дело метя тротуар чем-то желтым.

— Надо с ним погулять, пока из него все не выйдет, — предложила Баата, вот мы и ходим, гуляем потихоньку, разглядываем все вокруг, а тут вдруг — кого мы видим! (Ну конечно, Ивонку с Робертом и, к моему удивлению, с детской коляской и младенцем в ней. Ивонку я бы не узнал: у нее был совершенно другой цвет волос, к тому же она перестала носить очки. Роберта я увидел впервые, ничего особенного: усы, само собой, и треники.)

— Мы вчера вызывали твой дух, — сказала Ивонке Баата после того, как мы (мило) поздоровались, — и мы знаем, чем ты занималась с семи вечера до четверти восьмого.

Лицо Ивонки залил румянец. Ивонка посмотрела на Роберта, просто-таки вперила в него взгляд. Роберт сказал Баате:

— Могла бы и воздержаться от этих злобных глупостей. Не знаю, что за черт в тебе сидит.

— Я же пошутила, — попыталась разрядить ситуацию Баата. Нам ничего не оставалось, как только распрощаться.

— Почему ты мне не написала, что у Ивоны ребенок? — спросил я ее, только ребята скрылись из виду.

— Это не ее ребенок, а ее кузины, — фыркнула Баата, — к тому же еще не крещенный.

За обедом, когда мы на минуту остались одни, Баата мне шепотом:

— Из-за всего этого я бы так и забыла тебе сказать практически самое главное. Знаешь, что сегодня ночью случилось? Моя мама положила мне палец в рот. Во сне. Она, думаю, ничего об этом не знает. Представляешь?

— Ну как, сегодня вызываем?

— А есть какие идеи?

— Я как раз вспомнил, что мой приятель погиб в аварии. Хотелось бы пообщаться.

— Понятно.

Вечер. Расчерченный лист мы достаем уже без смущения. Вызываем Яцека. Есть Яцек. Я спрашиваю, он отвечает.

— Где ты сейчас?

— В АДУ.

— Не шути.

— А Я И НЕ ШУЧУ. ТЫ КОГДА-НИБУДЬ ВИДЕЛ, ЧТОБЫ Я ШУТИЛ?

— Не припомню; и ведь на самом деле, — здесь я обращаюсь к Баате, — всегда только над ним шутили. Ну и как тебе там?

— НОРМАЛЬНО. ВЕЗДЕ, ГДЕ ОКАЗЫВАЕШЬСЯ, СТАНОВИТСЯ НОРМАЛЬНО.

— И что, есть шанс пообщаться с Богом?

— СКОРЕЕ НЕТ. ВО ВСЯКОМ СЛУЧАЕ, МОГУ БЫТЬ РЕЛИГИОВЕДОМ.

— В смысле?

— МОГУ СТРОИТЬ ДОГАДКИ.

— Так ты не знаешь, как все обстоит на самом деле?

— А ЧТО ЗНАЧИТ «НА САМОМ ДЕЛЕ»?

— Так ты не обладаешь полным знанием?

— МОГ БЫ, ЕСЛИ БЫ ЗАХОТЕЛ, НО КОГДА ТЫ МОЖЕШЬ ЗНАТЬ ВСЕ, ЧТО ТОЛЬКО ЗАХОЧЕШЬ, ТО ТЕБЕ ПЕРЕСТАНЕТ ХОТЕТЬСЯ.

— Тогда чем ты там занят?

— РАЗГОВАРИВАЮ, ЗНАКОМЛЮСЬ.

— А кто там еще с тобой из известных людей?

— НЕ ИМЕЮ ПРАВА ГОВОРИТЬ. ТАЙНА.

— А можешь рассказать об аварии, в которую ты попал?

— МОГУ. ЭТО ОЧЕНЬ ЗАБАВНАЯ ИСТОРИЯ. — Баата глупо рассмеялась. Я ее осадил взглядом. — ЕХАЛ К ТЕТКЕ, В ДЕРЕВНЮ. ЗИМА. 30 ГРАДУСОВ МОРОЗ. НАС В АВТОБУСЕ ЧЕТВЕРО. С ВОДИТЕЛЕМ ВМЕСТЕ. ПОТОМУ ЧТО ПОСЛЕДНИЙ АВТОБУС. ОДИННАДЦАТЫЙ ЧАС НОЧИ. ВПЕРЕДИ МЕНЯ СИДЕЛ КАПИТАН В ФОРМЕ, МАЛЕНЬКИЙ, ЛЫСЫЙ. РЯДОМ С НИМ, С ДРУГОЙ СТОРОНЫ, УЧИТЕЛЬНИЦА НАЧАЛЬНЫХ КЛАССОВ. ПРИЧЕСКА У НЕЕ ТАКАЯ ЗАТЕЙЛИВАЯ, ВЫСОКО ВЗБИТАЯ, НА ЛАКЕ ДЕРЖИТСЯ, НОВЫЙ ГОД ПРИБЛИЖАЛСЯ. ОНИ РАЗГОВАРИВАЛИ ДРУГ С ДРУГОМ, НАВЕРНОЕ, БЫЛИ ЗНАКОМЫ. КАПИТАН ПРОЯВЛЯЛ СТАРОМОДНУЮ ГАЛАНТНОСТЬ. НЕЗАДОЛГО ДО МОЕЙ ОСТАНОВКИ В АВТОБУС СЕЛ ПЬЯНИЦА. КУРГУЗЫЙ ДЕРЕВЕНСКИЙ ПЬЯНЧУЖКА С СИЗЫМ НОСОМ. НЕ СОБИРАЛСЯ, ВИДАТЬ, НИКУДА ДАЛЕКО ЕХАТЬ, ПОТОМУ КАК ВМЕСТО ТОГО, ЧТОБЫ СЕСТЬ, ОН ВСТАЛ КАК РАЗ МЕЖДУ КАПИТАНОМ И УЧИТЕЛЬНИЦЕЙ И ДЕРЖАЛСЯ ЗА ОПОРУ, НО КОГДА АВТОБУС ЗАНЕСЛО, ЕГО РУКА СОСКОЧИЛА С ОПОРЫ И ПОПАЛА АККУРАТ В ПРИЧЕСКУ УЧИТЕЛЬНИЦЫ, А ТА И ГОВОРИТ, ТОЖЕ, ВИДАТЬ, КОКЕТНИЧАЯ С КАПИТАНОМ, МОЛ, ГОСПОДИН КАПИТАН, СДЕЛАЙТЕ ЖЕ ЧТО-НИБУДЬ С ЭТИМ ПЬЯНИЦЕЙ, НЕ ТО МНЕ ПРИДЕТСЯ ОПЯТЬ ИДТИ К ПАРИКМАХЕРУ, А КАПИТАН НИЧЕГО, СИДИТ СЕБЕ, ТОЛЬКО ЛЫСИНА У НЕГО ВСЕ СИЛЬНЕЕ БАГРОВЕЕТ. ТАК ЕХАЛИ МЫ ЕЩЕ КАКОЕ-ТО ВРЕМЯ, ПОТОМ ПРИШЛА ПОРА МНЕ ВЫХОДИТЬ, НО КОГДА Я ХОТЕЛ ДОСТАТЬ СВОЮ СУМКУ С БАГАЖНОЙ ПОЛКИ НАВЕРХУ, ТО О СУМКУ ЗАЦЕПИЛАСЬ ФУРАЖКА КАПИТАНА, ТОЖЕ ТАМ ЛЕЖАВШАЯ, И УПАЛА НА ПОЛ, В ГРЯЗЬ. КАПИТАН, КАК УВИДЕЛ, ВСТАЛ, И Я УЖЕ ПОДУМАЛ, ЧТО ОН НАЧНЕТ ДРАТЬСЯ СО МНОЙ, А ОН, ПРЕДСТАВЬТЕ СЕБЕ, ПРОСТО РАССТЕГНУЛ КОБУРУ И ВЫСТРЕЛИЛ В МЕНЯ ИЗ ПИСТОЛЕТА. УЧИТЕЛЬНИЦА ПОДНЯЛА КРИК, АВТОБУС РЕЗКО ЗАТОРМОЗИЛ, ПЬЯНИЦА УПАЛ И СРАЗУ СО СТРАХУ ПОЛЕЗ ПОД СИДЕНЬЕ, НО КАПИТАН ДОСТАЛ ЕГО ТАМ И ЗАСТРЕЛИЛ. УЧИТЕЛЬНИЦА ВСЕ НЕ ПЕРЕСТАВАЛА ГОЛОСИТЬ, ТОГДА КАПИТАН УСПОКОИЛ И ЕЕ ОДНИМ ВЫСТРЕЛОМ, А ПОТОМ ЗАСТРЕЛИЛ И ВОДИТЕЛЯ, КОТОРЫЙ БЕЗУСПЕШНО ПЫТАЛСЯ ОБЕЗОРУЖИТЬ ЕГО. В КОНЦЕ КОНЦОВ ПУСТИЛ ПУЛЮ СЕБЕ В ЛОБ. ПОКА ПРИЕХАЛА ДОРОЖНАЯ ПОМОЩЬ, ВСЕ МЫ УЖЕ УСПЕЛИ УМЕРЕТЬ. А ТЕПЕРЬ ЦЕЛУЙТЕСЬ.

— Что?

— ЦЕЛУЙТЕСЬ. ТЫ ЕЕ, А ОНА ТЕБЯ. НЕМЕДЛЕННО.

Я посмотрел на Баату.

— Он, наверное, какой-то эротоман, этот твой приятель, — сказала она. Ее лицо было замечательно спокойно. Не выражало ничего.

— А если не поцелуемся? — спросил я.

— ТОГДА ТЫ ПОТЕРЯЕШЬ АЛАРАНУ.

— Ну и что?

— АЛАРАНА ЭТО СЕРЬЕЗНО. НИКТО НЕ ЗАХОЧЕТ С ТОБОЙ РАЗГОВАРИВАТЬ. У ТЕБЯ НЕ БУДЕТ ДРУЗЕЙ, ОДНИ ЛИШЬ ШАПОЧНЫЕ ЗНАКОМСТВА. ВСЕ БУДУТ ИЗБЕГАТЬ ТЕБЯ КАК ПЛОХОГО ЧЕЛОВЕКА.

— А что с моей алараной? — неожиданно спросила Баата.

— ТЫ МОЖЕШЬ ОБРЕСТИ ЕЕ. ЦЕЛУЙТЕСЬ. СТРАСТНО.

— Ну что, поцелуемся, — предложила Баата. — От нас ведь не убудет.

— От нас ведь не убудет… — повторил я за ней. Хоть и глупо было просто так ни с того ни с сего начать целоваться. Тем более что я никогда раньше Баату не рассматривал в этом ракурсе. Сам не знаю почему, но мы оба вдруг встали.

Дверь резко распахнулась, и вошел дух, незваный, большой, густой: мама Бааты в белой ночной сорочке, с распущенными волосами. В этот момент она была воистину чем-то несусветным.