Майлз Уоллингфорд - Джеймс Купер

— Подумать только — я сын, у меня есть настоящая мать и она жива!

— Что родители у тебя когда-то были, ты, должно быть, предполагал. Хотя тебе повезло, что ты застал одного из них живым в твоем-то возрасте.

— И она порядочная женщина! Самому президенту Соединенных Штатов или первому коммодору флота не было бы стыдно иметь такую мать!

— Все это, конечно, замечательно, особенно первое.

— К тому же она чертовски благообразная старушка. Я скажу, чтобы она принарядилась, и отвезу ее в город при первой же возможности.

— Зачем причинять престарелой женщине такое беспокойство? Надеюсь, ты потом передумаешь и не станешь этого делать.

— Передумаю? Да, я, пожалуй, отвезу ее в Филадельфию и, может быть, в Балтимор. Там сады, и театры, и музеи, и пропасть вещей, которых добрая старушка в жизни не видела.

— Или я заблуждаюсь относительно твоей матери, или она предпочтет церковь всем этим увеселениям, вместе взятым.

— Ну, во всех городах есть церкви. Если уж говорить о религии, то тогда я должен отвезти свою мать в Йорк как можно скорее. Она ведь стара и не может жить вечно, чтобы только угодить мне, а в этих краях она всю жизнь привязана к одной церкви и у нее не было ни выбора, ни случая увидеть другие. Я думаю, разнообразие так же хорошо в религии, как и во всем остальном.

— Здесь ты ближе к истине, чем тебе, может быть, кажется. Но мы поговорим обо всем этом завтра. Хороший сон остудит наши головы.

— Я и глаз не сомкну. Нет, старая леди уложит вещи перед завтраком, и мы отплывем на шлюпе. В городе мы сядем на «Рассвет» и прекрасно устроимся в его каютах. На нем такие же отличные каюты, как на яхте.

В те дни еще не было лайнеров, и судно с двумя каютами считалось верхом комфорта.

— Вряд ли твоя мать и судно придутся друг другу по нраву,

Мозес.

— Как может кто-либо из нас знать об этом, пока мы не попробуем? Если я пошел в их породу, они поладят друг с другом, как ром и вода. Если мне придется еще отправляться в плавание, я вовсе не уверен, что не возьму старушку с собой.

— Ты, быть может, останешься дома теперь, когда у тебя есть дом, и мать, и другие обязанности. Я со своими заботами с этих пор для вас не главное, мистер Уэтмор.

— Уэтмор! Черта с два! Не хочешь ли ты сказать, Майлз, что я должен оставить свои занятия, оставить море, оставить тебя?

— Ты однажды хотел стать отшельником и нашел это занятие слишком унылым, ты говорил, что, если бы у тебя были один-два товарища, ты был бы доволен. Итак, теперь у тебя есть все, что ты только можешь пожелать: мать, племянница, дом, ферма, амбары, службы, огород и сад; сидя вон на том крыльце, ты можешь курить сигары, пить твой грог, смотреть на суда, идущие вниз и вверх по Гудзону…

— Одни только проклятые шлюпы, — прорычал помощник. — Эти косые паруса, эти их гики, их не расчалить, даже если бы ты старался изо всех сил и использовал трос.

— Ну, шлюп для моряка — совсем неплохо, когда нет ничего лучше. Потом еще нужно уладить дела с этим мистером Ван Тасселом: тебе, может быть, предстоит судебный процесс лет на десять, чтобы было не так скучно.

— С этим негодяем я в два счета расправлюсь, когда с ним повстречаюсь. Ты прав, Майлз, это дело надо уладить, прежде чем я снимусь с якоря. Моя мать сказала мне, что он живет недалеко отсюда и его можно видеть в любое время, добираться до него четверть часа. Я зайду к нему сегодня же вечером.

Это заявление заставило меня призадуматься. Я слишком хорошо знал Марбла, чтобы не предвидеть неприятностей, предоставив его самому себе в таком деле, и подумал, что нужно поподробней узнать обо всем. Моряки все делают сгоряча, когда я вернулся в дом, чтобы расспросить миссис Уэтмор, она подтвердила намерение сына и предложила нам воспользоваться старомодным одноконным фаэтоном, в котором один-единственный на ферме наемный работник собирался отправиться за Китти. Я воспользовался этой возможностью, взял газету с объявлением о продаже, чтобы прочесть его по дороге, узнал, куда ехать, и мы с Марблом отправились на поиски ростовщика. Времени на исполнение всех наших намерений у нас было предостаточно. Лошадь, правда, была стара, равно как и дом, и его владелец, и работник, и фаэтон, и все, что мы до сих пор видели в Уиллоу-Ков — а именно так, как мы выяснили, называлось это место, — но тем спокойней и размеренней был ее шаг. Дорога поднималась вверх, изящно извиваясь вдоль лощины, работник шел рядом, чтобы указать нам путь, когда мы достигнем верхней точки подъема.

С возвышения — так это место может быть названо по отношению к реке, хотя находилось оно на одном уровне со всей окрестностью в этой части штата, — открывался вид просторный и живописный. Уиллоу-Гровnote 13, как Марбл три или четыре раза называл имение своей матери, пока наша лошадь медленно взбиралась на гору, казалось еще более привлекательным и манящим с его зелеными склонами, пышными фруктовыми садами, аккуратными домиками — затем все укрылось за спасительным пологом речных холмов. Проехав еще немного, мы увидели в миле от нас сотню ферм, множество рощ, разных дорог, селение, стародавний, похожий на гасильникnote 14 шпиль церкви и всевозможные деревянные дома, выкрашенные в белый цвет; то там, то здесь виднелись образцы сельской старины из кирпича или камня, побеленного известью или покрашенного какой-нибудь яркой краской: переселившиеся из Нью-Йорка голландцы привезли с собой обычаи своей родины, любящей разноцветье. Подобный освежающий контраст может быть приятен глазу в той части света, где вечная зелень лугов несколько утомляет взор, но никакие краски, в которые человек расцвечивает творения рук своих, не сравнятся с серыми природными тонами. Белый цвет может оживить картину, но он не может придать ей царственности или тех сумрачных оттенков, что часто делают пейзаж не только приятным для глаза, но и величественным. Когда этот слепящий цвет распространяется и на ограды, самый живописный пейзаж начинает походить на белильню или гигантскую прачечную с вывешенным бельем!

Наш проводник указал нам дом Ван Тассела и тот дом, где должны были найти Китти, которую нам предстояло забрать домой на обратном пути. Уразумев курс и расстояние, мы «пустились в плавание» без всяких опасений. Лошадь была отнюдь не резвая, и у нас с Маролом было довольно времени, чтобы договориться о линии поведения, коей нам следует придерживаться, прежде чем мы достигли дома, к которому лежал наш путь. После долгих пререканий мне удалось убедить моего спутника в неразумности его намерения — он порывался для начала поколотить юриста. В конце концов мы порешили на том, что он сразу же представится сыном миссис Уэтмор и потребует объяснений в этом своем качестве, которое, несомненно, давало ему все основания для такого требования.