Хранительница тайн - Кейт Мортон

– Что скажут люди, Дороти, – шипела мама, когда она надевала слишком короткую юбку, смеялась слишком громко или красила губы слишком ярко. – Ты привлекаешь внимание. Ты знаешь, папа этого не одобряет.

Долли знала. Как любил повторять Артур Смитэм, яблоко от яблони недалеко падает. Должно быть, он вечно жил в страхе, что рано или поздно цыганская бродяжья кровь дочери даст о себе знать.

Долли сунула в рот мятный леденец, языком прижала его к щеке и уткнулась лбом в стекло. С самим похищением дело обстояло еще загадочнее. Интересно, как они это провернули. Артур и Дженис Смитэм меньше всего на свете походили на грабителей. Вообразить, как они подкрадываются к оставленной без внимания детской коляске и выхватывают из нее спящего младенца, было крайне затруднительно. Людьми, решившимися на кражу, движет алчность или нужда, они относятся к предмету, который предстоит украсть, с подлинной страстью. По мнению Артура Смитэма, слово «страсть» следовало вымарать из английского языка, если не из английской души. Сходить в цирк? Еще чего. Пустая забава, он найдет своим деньгам лучшее применение.

Гораздо вероятнее – леденец разломился надвое, – малышку Долли нашли на пороге, и ее приемными родителями двигала не страсть, а чувство долга.

Она откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза. Тайная беременность, гнев инспектора манежа, поезд с циркачами прибывает в Ковентри. Какое-то время юные влюбленные пытаются свести концы с концами, однако скоро деньги заканчиваются, работы нет (умение ходить по канату – не слишком ходовой товар на рынке труда), и ими овладевает отчаяние. Они бредут по городу, младенец от слабости даже не хнычет, и тут их внимание привлекает один из домов: свет льется изнутри, ступени чище и опрятнее, чем у соседей, густой аромат тушеной говядины, фирменного блюда Дженис Смитэм, щекочет ноздри. Им ничего не остается…

– Я не могу больше терпеть!

Долли приоткрыла один глаз. Брат прыгал на одной ноге посреди купе.

– Уймись, Катберт, мы почти приехали…

– А я хочу писать сейчас!

Долли зажмурилась крепче прежнего. Так и есть – не трагическая история молодых циркачей, по-настоящему в нее она не верила, – но ее особость, ее непохожесть. Долли всегда чувствовала себя не такой, как все, более живой, чем остальные люди, и верила, что ее ждет иной, высокий удел. Это не пустые слова, у нее есть доказательства.

Так говорил отец Кейтлин, а он доктор и разбирается в подобных вещах. Они играли в Блотто[6], доктор предъявлял одну карточку с чернильными кляксами за другой, Долли не отставала, называя первое, что придет в голову.

– Потрясающе, – пробормотал отец Кейтлин на середине игры, не вынимая трубки изо рта. – Удивительно! – воскликнул он, качая головой. – Вот это да!

Доктор Руфус оказался куда симпатичнее, чем положено отцу подруги. Только кислая мина Кейтлин остановила Долли, готовую последовать за доктором в его кабинет, когда тот объявил ее варианты незаурядными и требующими дальнейшего изучения.

Незаурядными. Долли повторила про себя это слово. Ей не по пути с заурядными Смитэмами, она не собирается становиться такой, как они. Ее жизнь будет яркой и насыщенной событиями. Она не намерена держаться в рамках приличий. Вот возьмет и удерет с бродячим цирком.

При подъезде к станции Юстон поезд замедлил ход. В окне теснились дома, и у Долли перехватило дыхание. Лондон! Бурлящий водоворот большого города (как писали в путеводителе «Уорд Лок энд Ко», который она прятала в комоде, между панталонами), театры, ночные развлечения, бурная жизнь знаменитостей.

Когда Долли была ребенком, отец иногда брал работу в Лондоне. Вечером она тайком ждала его возвращения, прячась за перилами лестницы. Ключ скрипел в замке, Долли замирала, и вот появлялся отец, излучая ауру причастности к чему-то важному и значительному. Долли не осмеливалась расспрашивать его о поездках, словно втайне догадывалась, что правда окажется куда банальнее ее фантазий. И теперь она смотрела на отца в надежде поймать ответный взгляд и удостовериться, что его тоже охватило радостное возбуждение от близости великого города.

Ничего подобного. Артур Смитэм не отрывал глаз от записной книжки, на сей раз от последней страницы, куда тщательно перенес расписание поездов и номера платформ. Уголки его губ дергались. Не имело значения, что времени больше, чем нужно, что их маршрут не менялся много лет и что подобные нехитрые трюки с пересадками люди совершают каждый день. Сейчас раздастся – Долли заранее сжалась – боевой клич.

– Всем оставаться на местах, пока я буду искать такси. – Отважная попытка командира сохранить спокойствие в рядах войска перед лицом надвигающегося сражения.

Артур Смитэм снял шляпу с вешалки.

– Катберт, дай руку, – заволновалась мать.

– А если я не хочу…

– Каждый отвечает за вверенный ему багаж, – продолжил отец с воодушевлением. – Ракетки и клюшки из рук не выпускать. Избегать хромых и увечных. Никто не должен замедлить наше продвижение.

Хорошо одетый мужчина, деливший с ними купе, покосился на оратора, и Долли захотелось – уже не в первый раз – провалиться сквозь землю от стыда.

По незыблемой, освященной годами традиции поездок к морю семейство Смитэм отправлялось на пляж сразу после завтрака. Отец никогда не арендовал купальни, считая их неуместным и хвастливым расточительством, поэтому прибыть на место отдыха следовало раньше толпы отдыхающих. Однако в то утро миссис Дженингс задержала их в столовой пансиона «Бельвью», дольше обычного провозившись с чаем. Хотя с каждой минутой отец становился раздражительнее, Артур Смитэм не позволял себе быть невежливым. В конце концов выручил Катберт. Мальчик посмотрел на часы, висевшие над картиной с изображением морского причала, проглотил целиком яйцо-пашот и заявил:

– Ну и ну! Почти десять!

Спорить с этим утверждением не могла бы даже миссис Дженингс. Она отступила в кухню, заметив напоследок:

– А погодка-то в самый раз для пляжа!

Денек и впрямь выдался на славу, один из тех летних дней, когда небо сияет синевой и за каждым поворотом ждут чудеса и открытия. С высокомерием курортников, которые заказали пансион в феврале и оплатили в марте, мистер и миссис Смитэм рассматривали толпу любителей отдыха выходного дня. Самозванцы и самозванки, оккупировавшие их пляж, запрудившие их причал и создающие очередь к их лоткам с мороженым.

Возглавляемое бесстрашным командиром, семейство с победным видом преодолело ступени и заняло плацдарм прямо под каменной стеной. Отец поставил на землю корзину для пикника и, засунув пальцы за ремень брюк, принялся осматривать окрестности. Заключив, что место «что надо», он самодовольно добавил:

– И не более ста шагов от дома. Не более ста шагов.

Выдавив кривую улыбку, Долли занялась полотенцем. Разумеется, с пляжа пансион «Бельвью» не просматривался. Вопреки названию (неожиданно жизнерадостному для суровой миссис Дженингс, которая в юности провела «дивный» месяц в Париже) здание стояло на середине Литтл-Коллинз-стрит, пролегавшей вдали от променада. Вид из окон определенно не мог называться прекрасным: серые стены спереди и водосточные трубы сзади, но поскольку и сам дом ничуть не походил на французский, Долли не видела смысла роптать. Вместо этого она натерла плечи кольдкремом «Пондс» и углубилась в журнал, украдкой бросая взгляды в сторону купален, где проводила время публика побогаче.

Из толпы особенно выделялась одна девушка. У нее были светлые волосы, загорелая кожа и славные ямочки на щеках, которые появлялись, когда она смеялась, а смеялась девушка часто. Долли не могла отвести от нее глаз. Ее завораживала кошачья грация, с которой двигалась незнакомка, касаясь руки то одного, то другого собеседника; высокие скулы, тихая улыбка, приберегаемая для избранных друзей; свет, исходивший от ее серебристого атласного платья, раздуваемого летним бризом. Бризом. Даже природа была против Долли. Пока она поджаривалась посреди лагеря, разбитого семейством Смитэмов – капли пота скопились на лбу, купальник прилип к телу, – серебристое платье издевательски трепетало на ветру.

– Кто будет в крикет?

Долли поглубже зарылась в журнал.

– Я! Я буду! – Катберт принялся скакать то на одной, то на другой ноге (уже успевших обгореть). – Я буду подавать, пап! Ну пожалуйста, пап, ну можно я?

Тень отца на миг заслонила от нее палящее солнце.

– Дороти, а ты что же?

Перед глазами Дороти промелькнула бита, округлость отцовского торса, ошметки яичницы-глазуньи, приставшей к усам, а перед мысленным взором стояла прекрасная смеющаяся девушка в серебристом платье, флиртующая с друзьями без присмотра родителей.

– В следующий раз, пап, – промолвила она тихо. – Голова болит.

Головная боль относилась к категории женских штучек, и мистер Смитэм недовольно поджал губы.