Распалась звязь времен... - Филип Дик

Бессмысленная жизнь. Вик прав.

«Я бы свободно мог все это бросить, — думал он. — Конкурс. Все на свете. И уйти куда-нибудь. Чем-нибудь заняться.

Вкалывать до седьмого пота на масличных плантациях. Сгребать листья. Подбивать бабки в страховой компании. Торговать недвижимостью. Любое дело было бы более настоящим. Более нужным. Мне надо вырваться из затянувшегося детства… Но что делать с привычкой? Мы срослись с ней как сиамские близнецы».

Стоявший перед ним малыш получил свой сладкий батончик и убежал. Рэгл положил на прилавок пятьдесят центов.

— Есть у вас пиво? — спросил он. Голос прозвучал странно: очень тонко и очень глухо.

Продавец в белом переднике и шапочке долго смотрел на него, но не двигался с места. Ничего не происходило вокруг. Дети, машины, ветер — все смолкло. Все замерло.

Пятидесятицентовик отлетел в сторону и провалился сквозь щель прилавка. Закатился. Исчез.

«Кажется, я умираю», — подумал Рэгл.

Его охватил ужас. Он хотел произнести что-нибудь, но губы не слушались. Он тонул в тишине.

«Только не это, — думал Рэгл. — Только не это. Такое уже со мной было».

Киоск безалкогольных напитков рассыпался на части. На молекулы. Рэгл видел составлявшие его частицы: бесцветные, не обладавшие никакими качествами. Он видел все насквозь, видел окружающее пространство, холм за своей спиной, деревья, небо. Он видел, что киоск безалкогольных напитков больше не существует. Не существует продавец, кассир, машина для разливания апельсиновки, краны с кокой и лимонадом, бутылочные наклейки, аппараты для варки сосисок, горшочки с горчицей, длинный ряд круглых металлических крышек, под которыми в баках раньше лежало мороженое различных сортов.

Вместо всего этого была полоска бумаги.

Рэгл протянул руку и взял ее.

На полоске было напечатано:

КИОСК БЕЗАЛКОГОЛЬНЫХ НАПИТКОВ

Рэгл повернулся и, нетвердо ступая, пошел назад: мимо играющих детей, мимо скамеек с сидящими на них пожилыми людьми. По дороге он засунул руку в карман пиджака и нащупал металлическую коробочку.

Он остановился, открыл коробочку и внимательно посмотрел на полоски бумаги, которые уже лежали там. Потом он положил туда новую полоску.

Всего шесть.

Шесть раз.

У него задрожали ноги и, казалось, лицо покрылось ледяной коркой. Мерзкий холодок забрался за воротник, просочился под зеленый шейный платок.

Он стал спускаться по склону холма. К Джуни.

ГЛАВА IV

За час до захода солнца Сэмми Нельсон развил бурную деятельность. Вместе с Батчем Клайном и Лео Тарски они носились по развалинам, собирая строительный материал. Они натаскали целую кучу и сложили великолепное защитное укрепление. Такая позиция могла бы выдержать сколь угодно долгую осаду! А для ведения оборонительного огня они заготовили множество дернин с высокой травой, чтобы их было удобнее метать.

Дул холодный вечерний ветер. Сэмми продрог и присел за бруствером погреться.

«Траншею надо сделать глубже», — подумал он. Ухватившись за торчавшую из земли доску, он попробовал выдернуть ее. Слежавшаяся масса разбитого кирпича, обгоревших деревяшек, черепицы, сухой травы и земли подалась и поползла у него из-под ног. Между расколотыми бетонными плитами показалось отверстие — то ли вход в старинный подвал, то ли обыкновенная канализационная труба.

И никакой подсказки, что скрывалось в глубине!

Сэмми лег на живот и принялся выгребать руками мусор. Вскоре он весь был покрыт строительной пылью, кусками штукатурки и обрывками металлической сетки.

Вглядываясь в темноту, он увидел желтое пятно размокшей бумаги. Телефонная книга. А еще мокрые-премокрые журналы.

Сэмми трясло от холода, но он продолжал копать.

В ожидании обеда Вик удобно устроился в гостиной напротив шурина. Рэгл зачем-то просил уделить ему пару минут. Хотел поговорить о чем-то. Видя его подавленное состояние, Вик сказал:

— Может быть, прикрыть дверь?

В соседней комнате Марго уже накрывала на стол, и звон посуды сливался с шестичасовыми телевизионными новостями.

— Да нет, — ответил Рэгл.

— Что-нибудь насчет конкурса?

— Я думаю кончать с этим делом. С меня хватит. Участие в конкурсе требует слишком большого напряжения. — Рэгл придвинулся к Вику. Глаза красные, воспаленные. — Слушай. У меня нервный срыв. Только не говори ничего Марго. — Его голос дрогнул и пресекся. — Мне надо бы посоветоваться с тобой.

Вик не сразу нашелся. Наконец спросил:

— Это все из-за конкурса?

Рэгл сделал неопределенный жест:

— Возможно.

— И давно это у тебя?

— Несколько недель… Месяца два… Не помню.

Он замолчал, уставясь в пол.

— Ты говорил с газетчиками?

— Нет.

— А они не поднимут суматоху?

— Плевать мне на это. Я больше так не могу. Может быть, отправлюсь куда-нибудь путешествовать. Даже уеду за границу.

— Ну, ты даешь… — заметил Вик.

— Я совершенно измотан. Если бы отдохнуть месяцев этак шесть, я бы пришел в себя. А потом стал бы работать. Руками. Хоть на конвейере. Или где-нибудь на открытом воздухе. Мне только надо утрясти с тобой наши денежные дела. Я давал на хозяйство около двухсот пятидесяти долларов в месяц. За последний год получается примерно так.

— Правильно говоришь, — согласился Вик.

— Вы с Марго обойдетесь без этих денег? Я имею в виду оплату дома, машины, всякого такого?

— Конечно, — сказал Вик. — Думаю, справимся.

— Я хочу выписать тебе чек на шестьсот долларов, — продолжал Рэгл. — На всякий случай. Понадобится — бери, нет — не надо. А еще лучше — положи их в банк. Чек хорошо, если не долго. Открой счет в банке и получай свои четыре процента.

— Ты ничего еще не говорил Марго?

— Пока нет.

В дверях показалась Марго.

— Обед уже почти готов. Что это вы тут уединились вдвоем?

— Дела, — отозвался Вик.

— А можно мне послушать? — спросила Марго.

— Нет, — в один голос ответили Рэгл и Вик.

Марго молча вышла.

— Если ты не возражаешь, — сказал Рэгл, — давай дальше. Я думал лечь в госпиталь для ветеранов… Как ветеран я имею право на какое-то медицинское обслуживание. Я вот только сомневаюсь, что происходящее со мной имеет отношение к медицине… Еще у меня была мысль воспользоваться законом о военнослужащих и походить в университет на лекции.

— На какие?

— Скажем, по философии.

Эта идея показалась Вику слишком экстравагантной, и он спросил:

— Это зачем?

— А разве философия не спасает, не утешает?