Прекрасная тьма - Ками Гарсиа

Вдоль реки полыхало пламя на остатках того, что еще несколько часов назад было плантациями. Гринбрайер уже был охвачен пожаром. Равенвуд будет следующим. Солдаты Союза, видимо, решили сделать передышку, упиваясь своей победой и ликером, украденным из богатейших домов Гатлина.

У Абрахама было мало времени. Солдаты придут, и ему придется их убить. Это единственный способ спасти Равенвуд. Смертные, даже солдаты, ему не противники, против инкуба им не выстоять. А если его брат, Джона, соизволит выйти из Туннелей, то тогда им придется иметь дело сразу с двумя. Единственное, что беспокоило Абрахама — это ружья. Нет, человеческое оружие не могло его убить, но пули могли ослабить и дать солдатам возможность поджечь Равенвуд.

Абрахаму было необходимо подкрепиться, и даже через дым он чуял страх и отчаяние своих смертных соседей. Страх придаст ему сил. От страха куда больше мощи и насыщения, чем от снов и воспоминаний.

Абрахам пошел на запах, но когда он материализовался в роще позади Гринбрайера, то понял, что опоздал. Запах рассеивался. В отдалении он увидел Женевьеву Дюкейн, склонившуюся над телом в грязи. За ее спиной стояла Иви, кухарка Гринбрайера, прижимая к груди какой-то предмет.

Увидев Абрахама, пожилая женщина кинулась к нему:

— Хвала небесам, Мистер Равенвуд, — она заговорила шепотом, — вы должны взять это, спрячьте ее где-нибудь до тех пор, пока я не заберу ее у вас.

Вытащив тяжелую черную книгу из кармана фартука, она сунула ее Абрахаму в руки. Как только Абрахам прикоснулся к книге, он почувствовал силу, заключенную в ней.

Книга была живой, она пульсировала в его руках, как будто у нее внутри билось сердце. Он практически слышал, как она шепчет ему, умоляет взять ее, открыть и выпустить на волю то, что в ней сокрыто. На обложке не было ни единого слова, только знак полумесяца. Абрахам обвел его края пальцами.

Иви все еще убеждала его, ошибочно приняв его молчание за сомнение:

— Пожалуйста, мистер Равенвуд. Мне больше некому ее отдать. И я не могу оставить ее с мисс Женевьевой. Не сейчас.

Женевьева подняла голову, как будто услышала их через дождь и рев пламени.

Как только Женевьева взглянула на них, Абрахам все понял. Он увидел ее желтые глаза, пылающие в темноте. Это были глаза Темного Мага. В это мгновение он понял, что именно держит в руках.

Книга Лун.

Раньше он видел эту книгу во снах матери Женевьевы, Маргариты. Это была книга безграничной силы, книга, которую Маргарита одновременно и боялась, и чтила. Она прятала ее от мужа и дочерей, и она никогда бы не допустила, чтобы эта книга попала в руки Темного Мага или инкуба. Эта книга могла спасти Равенвуд.

Иви выудила что-то из складок своей юбки и потерла обложку Книги. Белые кристаллы посыпались вниз с краев книги. Соль — оружие суеверных островитянок, принесших свою собственную магию с Сахарных Островов, с родины их предков. Они верили, что соль отпугивает демонов, и эта вера всегда поражала Абрахама.

— Я вернусь за ней, как только смогу. Я клянусь.

— Я сберегу ее. Даю слово, — Абрахам смахнул соль с обложки Книги, чтобы вновь почувствовать ее тепло под пальцами. Он повернулся к лесу и прошел еще несколько ярдов, чтобы не волновать Иви. Женщины Галла всегда пугались его вида перемещения, как напоминания о его сущности.

— Уберите ее подальше, мистер Равенвуд. Что бы ни случилось, не открывайте ее. Эта книга не приносит ничего, кроме страданий, любому, кто будет иметь с ней дело. Не слушайте ее, когда она будет звать вас. Я приду за ней, — но Иви опоздала с предупреждением.

Абрахам уже слушал.

Когда я очнулся, то обнаружил себя лежащим на полу, уставившимся на потолок своей комнаты. Он был выкрашен в голубой цвет, как все остальные потолки в доме, чтобы одурачить шмелей-плотников, любивших устраивать там свои гнезда.

Я сел, голова кружилась. Коробка с закрытой крышкой стояла рядом со мной. Я открыл ее, страницы лежали внутри, в этот раз я их трогать не стал.

Чушь какая-то. Почему я опять видел видения? Почему я видел Абрахама Равенвуда? Человека, о котором сплетничали все следующие поколения местного населения, потому что Равенвуд был единственным поместьем, пережившим Великий Пожар. Дело не в том, что я верил во все эти россказни, но когда видения вызывал медальон Женевьевы, на то были причины — сведения, которые нам с Леной следовало знать. Но какое отношение к нам имел Абрахам Равенвуд? Единственным общим в этих видениях была Книга Лун. Но Книга исчезла. Последний раз ее видели в день рождения Лены, она лежала на столе в склепе, охваченном огнем. Как и многие другие вещи, она теперь не более чем горстка пепла.

Глава шестая

Семнадцатое мая. Всё, что осталось

На следующий день в школе за обеденным столом я сидел наедине с Линком и его четырьмя сэндвичами с говядиной. Всё, о чём я мог думать, пока ел свою пиццу, это слова Линка о Лене. Он был прав. Она менялась, понемногу, день за днём, пока я не начал забывать, как было раньше. Я знал, что если бы мне было с кем об этом поговорить, то мне бы посоветовали дать Лене время. И ещё я знал, что так говорят тогда, когда сказать нечего, и сделать ты уже ничего не можешь.

Лена не очнулась от произошедшего. Она не приходила в себя и не возвращалась ко мне. Скорее наоборот, она отдалялась от меня дальше, чем кто-либо другой. Все дальше и дальше, и я не мог достучаться до неё — ни словами, ни мыслями, ни поцелуями, ни любыми другими простыми и сложными способами, какими мы раньше могли общаться. Теперь, когда я брал её за руку, я чувствовал только холод.

И когда Эмили Ашер смотрела на меня с другого конца столовой, в ее глазах не было ничего кроме жалости. Опять я был тем, кого жалели. Я не был больше «Итаном Уэйтом Чья Мама Умерла В Прошлом Году». Теперь я был «Итаном Уэйтом Чья Девушка Слетела С Катушек Когда Умёр Её Дядя». Люди знали, что были проблемы, и что Лену давно никто не видел в школе со мной.

Пусть им не нравилась сама Лена, но их одолевала жалкая страсть к чужому несчастью. А я почти что монополизировал рынок несчастья. Я был более чем несчастным; более раздавленным, чем расплющенный сэндвич с говядиной, оставленный на подносе в школьной столовой. Я был одинок.

***

Однажды утром, примерно неделю спустя, я услышал где-то на краю сознания странный звук вроде трения или царапания иглой старой пластинки, или звука рвущейся бумаги. Я сидел на уроке истории, и мы говорили о Реконструкции, особенно скучном времени после Гражданской войны, когда Штаты были вынуждены объединиться в одну страну. Но в гатлинском классе эта тема была скорее постыдной, нежели наводящей уныние, — она была напоминанием о том, что Южная Каролина была рабовладельческим штатом, и что все мы находились на неправой стороне. Мы все знали об этом, наши предки оставили нас с неизменной неудовлетворительной оценкой в национальном нравственном табеле успеваемости. Такие глубокие раны всегда оставляют шрамы, как бы вы ни пытались исцелить их. Мистер Ли все так же монотонно бубнил, сопровождая каждое предложение тяжким вздохом.