Филе пятнистого оленя - Ланская Ольга

День, когда я осознала, что все мои обещания самой себе стать серьезней — сущая чепуха, был ничем не хуже и не лучше других. В этот день не произошло ничего глобального — не было ни разбитых сердец, ни разрывающихся на части душ, ни расколотого пополам счастья. В тот день пошел дождь, а у моего мужа, только недавно купившего себе за пятьсот долларов железного коня первой модели, что-то случилось с развалюхой, которую он называл машиной. И к нему на помощь приехал друг — верный друг, откликнувшийся на зов. Тот самый — с перебитым носом, который гладил меня по коленке на свадьбе. Он привез что-то нужное — я не особо вникала, — а потом пил чай на кухне, когда Андрей бегал внизу и устанавливал на машину всякие штуковины.

Не знаю, почему этот взрослый, гораздо старше Андрея, человек был его другом. И был ли он таковым в действительности. Он был нормально одет — во всяком случае, на нем были дизайнерские джинсы, черная водолазка и блестящие ботинки с тупыми, обрезанными мысками. Тяжелая цепь на запястье, тяжелый взгляд и кривая ухмылка. Он мне понравился, и мне было приятно угощать его чаем, сидя в тонком обтягивающем халатике с расползающимися полами, открывающими все — грудь, ноги и то, что между ними.

— Почему вы не пьете?

— Горячий.

— Не буду советовать вам налить в блюдце — это всегда так ужасно смотрится. Вы можете поговорить со мной, а он остынет, пока мы будем беседовать.

Очередная ухмылка. Сузившиеся глаза. Рука на моем колене — опять.

— Ну, как жизнь у молодой жены? Небось муж спать по ночам не дает?

— О… Это так нескромно. — Я опустила глаза. Кокетство, копившееся во мне долгих два месяца, прорвало внутренние заслоны и поперло наружу.

— Да ну? Что ж такого? Расскажи мне — я вот не женат…

— Сразу видно, что не женаты. Я открою вам секрет — то, ради чего мужчина откладывает все дела до свадьбы, потому что считает это самым главным, после нее становится ему не так интересно. И тогда он принимается за те самые дела, которые так долго откладывал…

— Хм… А я бы не стал. С такой женой точно бы не стал.

— Это все слова. Они мне льстят, конечно, но — я повторюсь — это потому, что вы не женаты.

— Рано еще. А к тому же нет дел никаких и откладывать нечего. Была бы ты девчонка свободная, я бы тебе прямо сейчас предложил.

— Предложили бы что?

— Ну… То самое.

— Если вы имеете в виду секс, скажите прямо — я давно не стесняюсь этого слова.

— Ну да. Секс.

Его рука ерзала по моему колену, а я думала, что сейчас он увидит, какая мокрая я стала внизу — халат ничего толком не скрывал.

— Ну так предложите. И только не говорите мне ничего про мужскую дружбу — она умерла вместе с тремя товарищами. — Он не понял, но меня это не смутило. — А что касается свободы… Самая большая свобода — та, что заключена в нас самих. Вы решаете, насколько свободным можете себе позволить быть, верно? А теперь… скажите мне, сколько времени займет эта возня у машины? И еще один вопрос, — я приблизилась вплотную к его крупному уху, — вы ведь умеете хранить тайну?..

Это длилось каких-то двадцать минут — но они сделали меня счастливой. Они вернули мне радость жизни, они дали мне то, что я так любила всегда — запах не очень чистого мужского члена, и пота, и спермы. Они прорезали тишину спальни криками и стонами, вскрыли стены, обступившие меня со всех сторон, пропороли крышу, позволяя вылететь на свободу уставшему «я». И оно летело над городом, красное и мокрое, на фоне серого матового неба, визжа, всхлипывая, шепча что-то невнятное, спрашивая себя, неужели оно так долго спало.

Он был сверху. Он не позволил мне сесть на него — он, видимо, хотел полного обладания. Возможного только в том случае, если чувствуешь подмятое тобой трепещущее слабое тело. Трепещущее, но не просящее о пощаде, взглядом требующее продолжать — сильнее, быстрее, глубже. Изо всех сил.

Моя голова упиралась в спинку кровати, потом свернулась набок, потом, поднявшись, уперлась в его плечо. Пружины не скрипели, они гудели беспрестанно, пока одна не лопнула с гулким звуком. И почти сразу он захрипел, потом застонал, и последние его движения отдались где-то у меня в мозгу, и перед глазами поплыли сине-черные яркие круги, пульсирующие, сокращающиеся, взрывающиеся и разлетающиеся. Лопающиеся, как детский воздушный шарик.

Он лежал рядом, а я слабо улыбалась. Он, по-моему, что-то говорил, но я не слушала. Я смотрела на его член, похожий на остатки этого лопнувшего воздушного шарика, резиновую тряпочку, только не синюю и не зеленую, а белую, бесцветную даже. Я думала, что так же лопнули мои планы, мои раздумья о семейной жизни, и что совсем не жалко их, потому что шарик — бессмысленная игрушка, их даже дети особо не любят, а весь интерес только в том, чтобы выпустить на волю или посмотреть, как он лопнет…

Я стала опять бывать на даче. Я говорила мужу, что еду к родителям, зная, что он не будет звонить и уточнять, сажала Фредди в клетку, стоящую на заднем сиденье, и мчалась туда. Никогда раньше я не получала такого удовольствия от гулянья по пустому саду, от тишины в доме, от ранних рассветов, которые я встречала, не ложась спать до утра. Розовый ожог на руке, полученный мной в самом начале семейной жизни при попытке пожарить блины, почти совсем сошел, да и рубашки я давно не гладила. Мне было спокойно и тепло, иногда даже жарко — когда мужчины, навещавшие меня, казались особенно страстными.

Иногда бывал и друг с перебитым носом — не часто, но всегда приятно. Но однажды он приехал тогда, когда его не ждали, и как человек, самолюбие которого было задето, он решил вынужденно покаяться перед Андреем в том, что соблазнил его жену. Чтобы тот знал, что она ему изменяет, и принял меры. Тогда он считал бы себя сохранившим лицо.

Мой муж оказался даже благороднее, чем я думала. Он не только простил старого друга, потому что тот не раз помогал ему в трудную минуту, не только выпил с ним водки в знак примирения — он еще и вздумал решить дело миром со своей женой. Прибегнув к самому лучшему способу, известному человечеству, — разговору по душам. Именно к тому самому, которым он владел хуже всего.

Я бы поняла и оценила, если бы он гордо сказал, когда я явилась, что мои вещи собраны и я должна покинуть его дом. Я не удивилась бы, если б он отхлестал меня по щекам, — по крайней мере моя мазохистская натура потребовала бы продолжения, более вдумчивого, неторопливого и изощренного. Но когда я вернулась домой на два дня позже, чем обещала, потому что отдых затянулся, — усталая, веселая и необычайно ласковая, настолько, насколько только может быть неверная жена, — он встретил меня в дверях, серьезный, чуть осунувшийся. Почему-то одетый в костюм и мятую белую рубашку. Галстук, который, видимо, он пытался завязать сам, валялся в кресле, скрученный в какой-то причудливый, почти морской узел.

— Где ты была?

— Ну, я же говорила тебе, Андрей, разве ты забыл? Я была у родителей. Знаешь, у Кати гайморит, это такая проблема, надо было помочь…

Он мог бы мне ответить что-нибудь колкое и пошлое, типа того, что с каких это пор у Кати выросли усы, и как же я ей помогала справляться с гайморитом — уж не отсасыванием ли? Но он предпочел игру в благородство и не идущую ему серьезность.

— Я звонил твоим родителям. Они мне сказали, что ты не была у них с нашей свадьбы. Они сказали, что ты на даче…

— О… — Я прикрыла глаза, улыбаясь. Так, словно меня уличили в чем-то, раскрыли мой секрет, и сюрприз, который я готовила, сейчас перестанет быть сюрпризом. — О… Я давно хотела сказать — прости, что так получилось, ты волновался, наверное… Я готовила дачу — немного убиралась, поклеила новые обои. Чтобы мы могли туда переехать. Не сейчас, конечно, если ты против. Но там ведь даже зимой тепло, и там гораздо уютнее, чем здесь. Понимаешь?

Мы в коридоре стояли. Рядом с дверью в ванную. И после моих слов он направился туда, молча, громко хлопнув дверью и запираясь изнутри на защелку. От сильного стука с рогов мягко упала на пол его кепка, обиженно выпустив воздух.