В маленьком мире маленьких людей - Шолом-Алейхем

Но тут встал председатель, Ноях, зять богача Иоси, парень образованный, но совсем молодой, у него и бородка еще не пробилась, — дал им прикурить.

— Четыре тысячи лет, — председатель Ноях так с ходу начал, краснобай был тот еще, — четыре тысячи лет смотрят на нас с этих пирамид. Так обратился к своей гвардии великий Наполеон, когда отправлялся завоевывать Египет. С такими же словами, пусть и с небольшой поправкой, мне хочется обратиться к вам. Вот уже без малого две тысячи лет, братья мои, мы пребываем не на высоте пирамид, а в самом-самом низу. Вот уже почти две тысячи лет мы смотрим, нет, не на нашу гвардию, а смотрим вдаль, не явится ли нам Мессия и не вызволит ли нас, не приведет ли в край наших отцов, в Землю Израиля… Вот уже почти две тысячи лет, как мы постимся семнадцатого тамуза[32], девять дней не едим мяса и, обливаясь слезами, Девятого Ава[33] сидим в рубище на земле, скорбя по разрушенному Храму… Вот уже почти две тысячи лет, как мы по семьдесят и семь раз на дню вспоминаем Сион и Иерусалим. И вот я спрашиваю вас: а что сделали мы ради Сиона, ради Иерусалима?

Стенографов в Касриловке еще не завели, так что никто не записал замечательную речь председателя Нояха слово в слово, и это большое упущение. Поэтому нам остается довольствоваться несколькими тезисами, которые запали в память, и ограничиться финалом его блистательного выступления.

— Ныне же, — так завершал свою речь председатель Ноях, и испарина выступила у него на лбу, — ныне же мы дожили до таких времен, когда старый дряхлый Изя, похоже, очнулся, расправил усталые члены, осмотрелся и взывает к нам: «Дом Иакова, встань и иди!», — встаньте дети, идите! Господа, мы не можем ни на кого полагаться, не можем рассчитывать на чудо, надеяться, что нашу работу сделают за нас люди великие, ибо, если мы будем рассчитывать на людей более великих, мы так и будем пребывать в ожидании. Скорее река потечет вспять, чем богач раскошелится на дело Сиона. Только собственными силами мы сможем построить наше великое здание. Сказано же: «Если не я за себя, то кто за меня?» Мы дожили до того, что евреи могут вести речь о собственном еврейском банке, и этим, конечно же, следует гордиться. Конечно же, мы не должны оставаться в стороне, и касриловцы тоже должны иметь долю в еврейском банке. Но хочу поставить вас в известность, господа, пока мы не располагаем суммой, достаточной для приобретения хотя бы одной акции, и отчет об этом вскоре представит наш казначей. Пока не хватает нам большей половины необходимой суммы, а именно пяти-шести рублей. А раз так, нам, братья мои, следует собрать эти деньги тут же, пусть каждый даст, сколько может, но десять рублей у нас должны быть, и никакие отговорки не принимаются. Наши братья во всем мире должны знать, что в Касриловке есть сионисты, что и здесь горит святое пламя Сиона! И пусть доктор Герцль видит, что его усилия не пропадают втуне!..

Аплодировать и кричать «браво!» в Касриловке еще не научились. И слава Богу! Чего-чего, а галдежа у нас и так перебор! А если бы у нас еще и в ладоши стали хлопать и кричать «браво!», все бы, не дай Бог, оглохли. Если тебе так уж не терпится поделиться с товарищем, чего б не потрепать его по плечу, не сказать: «Ну, как тебе наш председатель? А?» — «Краснобай, черт его дери!» — «Вот это дока так дока! Тут тебе и каша, тут тебе и борщ, и Талмуд, и комментарии…» — «Это ж какую голову надо иметь, чтобы все запомнить!» — «Дурак ты! Он же днями и ночами корпит над книгами!»

Словом, договорились подписаться на акцию. Но легко сказать — подписаться разом… Это все равно, так у нас говорят, как кошке перебраться через речку. Мы же тут в Касриловке у черта на куличках, а банк — в Лондоне, у Бога за пазухой. Что тут началось — светопреставление, да и только. Шмая, поверенный секретарь касриловских сионистов, пока получил ответ, куда и как посылать деньги, пальцы до кости стер. А когда выяснил, тут на его голову новое несчастье — касриловский почтмейстер. Касриловский почтмейстер, разжиревший бездельник, не переносит запах чеснока (хотя, как говорят, сам лопает его за обедом почем зря!). Стоит в почтовой конторе собраться больше двух евреев, как он затыкает нос, строчит и бормочет: «Шолом… Шлемка… чеснок…»

Когда Шмая протянул ему пакет, почтмейстер бросил ему пакет в лицо:

— Адрес написан не по правилам.

Шмая адрес переписал, так в следующий раз он бросил ему пакет со словами:

— Почему сургуч не принес?

В третий раз прицепиться было не к чему и он, осмотрев пакет со всех сторон, разогрел сургуч и стал его запечатывать. При этом расспрашивал Шмаю, что у него за гешефты в Лондоне да чего это вдруг он шлет туда деньги. И Шмая возьми да и ляпни, впрочем, может, ему похвастаться захотелось — все поверенные же хвастуны, каких мало, — мол, деньги мы посылаем в наш собственный еврейский банк!

Почтмейстер выпучил на Шмаю глаз:

— Жидовский банк? Слыханное ли дело, чтобы у евреев был банк?

А Шмая решил: «Раз ты такой антисемит, я тебе покажу „жидовский банк“!» И давай заливать (а поверенные приврать любят!): мол, первее еврейского банка во всем мире нет. Наличными у него двести тысяч миллионов фунтов стерлингов! А на наши это такие деньжищи, что и не сосчитать, потому что за фунт стерлингов дают сто рублей, не меньше.

Почтмейстер все запечатывает пакет, поднимая Шмаю на смех:

— Брешешь, фунту стерлингов цена червонец.

— Так то не простой фунт стерлингов, — не сдается Шмая, — а золотой, он намного дороже!

— Ну ты и дурак! — смеется почтмейстер. — Кому ты лапшу на уши вешаешь? Все вы, евреи, мошенники! Вас хлебом не корми, дай только обдурить! Другой на моем месте тебя выпорол бы, а пакет отобрал! Да знаешь ли ты, что мне следовало бы тебя арестовать вместе с твоим пакетом и всем вашим кагалом за то, что отсылаете наши деньги в Лондон? Мы тут пашем, землю зубами роем, а вы, еврейчики, пришли на готовое, мало того что жрете, пьете, так еще и пересылаете наши кровные денежки черт знает куда, в жидовский банк!..

Шмая, видя, во что он впутался, набрал в рот воды. Он бы многое дал, чтобы вернуть свои слова обратно, но — поздно (да и многие поверенные тоже много бы дали, чтобы вернуть свои слова и записочки, где врак, как в болоте грязи, обратно, но эк спохватились — поезд уже ушел!). Так что и наш касриловский поверенный был рад-радехонек, когда получил квитанцию и ушел подобру-поздорову!

А касриловцы стали ждать, когда же им пришлют акцию. Но вот прошел один месяц, и второй, и третий, и четвертый месяц — об акции ни слуху ни духу! Стали наседать на секретаря, то бишь поверенного: может, он не туда послал деньги или не так написал адрес — бедный Шмая знай твердит одно — что, он никогда отправлений не делал, и в комитет, и в центр, и в Лондон?! Эту шарманку он заводил семь раз. А и литваки, а они истово верующие евреи, — и хасиды, — а те сионистов терпеть не могли — только посмеивались:

— Ну, что мы вам говорили? Мы же вас предупреждали — выманят из вас пару-тройку рублей, и поминай, как звали!..

Но смилостивился Господь над нашим поверенным, и в одно прекрасное утро он получил письмо из Лондона, а в нем черным по белому написано, что акция, на которую он подписался, уже здесь, то есть не здесь, в Касриловке, а на границе, надо только ее растаможить.

Но вот прошел еще один месяц, и второй, и третий, и четвертый — а акции нет как нет. Касриловцы поедом едят поверенного:

— Где твоя акция?! «Надо растаможить» говоришь?

Изводили насмешками:

— Чтоб его душу за гробом так же растаможили, да чтоб кровь в сердце поступала у него так же, как к нам эта акция.

Бедняга куда только не слал письмо за письмом.

«Как же так? — писал он. — Где это слыхано, чтобы столько времени шла по почте одна-единственная акция?! Да если бы ее должны были пропустить через сто таможен, все равно бы давно пришла!» А членов организации он утихомиривал так:

— Ну, еще день-другой! Вы столько терпели, так потерпите еще чуток! Вы уже столько ждали, что столько же ждать точно не придется!

И как в воду глядел! Не прошло и девяти месяцев, как на имя раввина реб Иойзефла прибыл пакет (наш поверенный, бедняга, не хотел больше иметь никаких дел с почтмейстером). Так вот, пришел, значит, этот пакет и в дом этого самого раввина реб Иойзефла, созвали всех членов организации на общее собрание. Но поскольку все евреи, а касриловские евреи и подавно, всегда торопятся, у них всегда времени в обрез, каждый хочет опередить других, чего ж удивляться, что началась форменная свалка: всем так не терпелось потрогать акцию нашего собственного еврейского банка, что они отпихивали друг друга, рвали акцию друг у друга из рук.

И долго еще касриловские сионисты любовались акцией нашего еврейского банка: поначалу вздыхали, потом расплывались в улыбке. Они повеселели, взбодрились — у них отлегло на душе, как у скитальца, получившего весточку из дома. Но радость эта была не без грусти. Ноги у них просились в пляс, а глаза были на мокром месте.