Закат для Нэкоматы 1-5 - Ю. Широковских
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Малец, кажется, тебя не затем прислали, чтобы ты живописал тёмное прошлое патера, а чтобы за мной присматривать. Я правильно толкую первоисточник?
– Да, – нехотя, согласился пацан.
– Ну, так сообрази мне что-нибудь поесть! Выздоравливающим надо хорошо питаться. Верно, святой отец?
Тот принял помощь с благодарностью.
– Дуй в трапезную, дитя. Найди там что-нибудь посытнее и неси сюда. Да, и вина разбавленного не забудь, – и, подмигнув Таиру, добавил. – Причастимся немного.
Оставшись одни, они некоторое время молчали. Наконец, мальчик решился задать вопрос, который волновал его с тех пор, как он увидел отца Филиппа:
– Как давно вы знаете Дзиро?
– Года три, не меньше.
– А как вы познакомились?
– Ну об этом тебе лучше спросить у него самого, – добродушно хохотнул батюшка. – Видишь ли, на порог этой церкви Дзиро привел сугубо корыстный интерес. Тогда мне не были известны его мотивы, и посему я встретил его не слишком радушно. Но, как бы то ни было, все утряслось, и теперь мы – добрые друзья.
Примерно так Таир и представлял эту встречу. Дзиро редко делал что-либо без причины, а значит, знакомство с батюшкой сулило ему какую-то выгоду. Но вот какую? Вопрос уже был наготове:
– А что вам известно о его мотивах?
– Немногое, – пожал плечами священник. – Об этом также спрашивай его сам.
Мальчик предвидел и это. И перёшел к третьему, самому каверзному вопросу:
– В Китай-городе знают?
– О чём? – насторожился отец Филипп.
– О том, что Белый город переживает сейчас технологический ренессанс.
– Не понимаю, о чём ты.
– Да вот об этом, – кивнул Таир в сторону иконостаса. – Может, какой неуч и поверит, что для изготовления витражей было использовано стекло, но только не я. Каждая вставленная в свинцовую раму пластина – тончайший срез кварца. Причём не только природного, но и искусственного. Взгляните, вот – зеленоватый празем, вот – и вовсе фантастический синий кварц! В природе у них нет аналогов, а секрет их искусственного получения был утерян еще во времена Катастрофы. Думаю, Верхние Ярусы постигнет настоящее откровение, когда там узнают, что в Белом городе – можно сказать, прямо у них под носом! – ведутся научные разработки. А ведь монополия на науку принадлежит Китай-городу. И только ему!
– Довольно! – оборвал его отец Филипп. – Я всё понял. Особенно то, как вы с Дзиро похожи. Падаете, как снег на голову, а потом – оглянуться не успеешь! – хватаете, хм, за горло. И душите, душите…
– Да, ладно вам жалиться, падре, – насмешливо заявил, невесть откуда взявшийся Артемий. В руках его блестел металлический поднос со снедью, а рот кривила знакомая ухмылка. – Попробуйте лучше мои сэндвичи. Я и в погреб заглянул, нацедил вам стаканчик кагора для успокоения нервов.
Перебранка продолжилась, но Таир уже не обращал на неёвнимания, полностью сосредоточившись на сэндвичах. Свежий хрустящий хлеб и пара шматов весьма недурной на вкус ветчины прибавили сил и заставили боль отступить. Взглянув на свои руки, мальчик увидел, что столь неприятно поразившая его мертвенная бледность постепенно уступает место привычному оливковому загару. На какое-то мгновение он ощутил себя персонажем волшебной сказки, которому нужно есть земную пищу, чтобы оставаться в мире смертных.
Внимание Таира привлекли тёмные пятна, видневшиеся через дверной проём притвора. Приблизившись, он разглядел четыре занавешенных грубой тканью прямоугольника. Мальчик уже знал, что это. Отдернув ткань в сторону, он увидел строгое мозаичное лицо. Выполненное из горного хрусталя с вкраплениями раухтопазов и золотистых цитринов, в обрамлении волос из морионов и аметистов с акцентами из травянистых праземов, оно ещё не так давно было одним из самых узнаваемых на Базе. Но более всего выделялись глаза из ярко-синего кварца. Даже отсутствие потребного витражу сквозного освещения не могло умалить их выразительности. Сострадание и печаль – вот, что читалось в них. Таир узнал бы эти глаза из тысячи.
– Иса, – сказал он.
– Верно, – подтвердил подошедший отец Филипп. – Это Иисус.
– Тогда здесь должна быть Марьям, – с непоколебимой уверенностью заявил мальчик, сдергивая прочь следующую холстину.
И, правда, взору Таира предстало изображение кроткой женщины в роскошном аметистовом одеянии. Её глаза пронзали сердце той же прозрачной синевой, что и у божественного сына.
Рядом с Богородицей соседствовало изображение Иоанна Предтечи, также до времени скрытое от посторонних глаз под грубым холстом.
– Недостающий триптих, – объявил Таир, кивая в сторону витражного иконостаса.
– Да, – откликнулся отец Филипп. – Я всё никак не могу завершить над ним работу. Постоянно хочется что-то изменить, дополнить, улучшить. И все равно, сколько бы ни старался, я по-прежнему далёк от того, чтобы выразить божественное.
Потрясённый услышанным мальчик воззрился на бывшего боксера. Мысль о том, что эти руки-кувалды способны на столь тонкое и сакральное искусство, вызывала не просто изумление, а настоящий шок.
– Вы очень скромны, святой отец, – только и сумел пробормотать мальчик.
Какое-то время они молчали, созерцая витражный триптих.
– Как жаль, что в Зелёных кварталах не встретить подобного, – наконец заговорил Таир.
– Запрет на изображение живых существ?
– Да, единственное, что нам остаётся – это «цветочные» ковры.
При этих словах рука мальчика, словно сама собой, потянулась к четвертой холстине.
– Стой! – вскричал отец Филипп.
Но было поздно. Их взорам явился витражный диптих. Но его персонажи не имели никакого отношения к каноничной иконографии.
То было изображение мальчиков-близнецов. Один с темными морионовыми крылами за спиной и огненным цитриновым цветком в руке, а второй – в небрежно накинутой на плечо белой шкуре, выложенной халцедоном, и таким же цветком, но из искусственного синего кварца.
Таира захлестнула волна странных, незнакомых образов, похожих на воспоминания из чужой жизни. Их было так много, что мальчик ощутил, будто тонет в них. Он видел всё: темные крылья, взбивающие в пену облака; огромную тень, скользящую далеко внизу, пересекающую реки, леса, пустыни и моря; вершины самых высоких гор, каждая из которых была добрым пристанищем. Но самым ярким из воспоминаний был образ вечно хмурого мальчика в белоснежной волчьей шкуре, а также смертный холод, который рождался в его ладонях.
Таир чувствовал, что воздух густеет, наливается тяжестью, плавится и каплями ртути проникает в лёгкие, а затем перекатывается там увесистыми зеркальными шариками. Всё вокруг плыло и трепетало. Дрожали, словно в горячем мареве, стены; корчились, хватаясь за горло, отец Филипп и Артемий; будто под гнетом невидимого груза клонился к земле невесть откуда взявшийся Дзиро. Он явно что-то пытался сказать, но липкий, как сгущенное молоко, воздух не давал ему толком разлепить губы.
И тогда Дзиро отвесил Таиру увесистую затрещину!
И все прекратилось.
Только несколько выпавших из незаконченного диптиха халцедонов да багровые лица отца Филиппа и Артемия свидетельствовали о том,
