Другая жизнь - Филип Рот

Как раз в тот момент Цукермана кто-то взял за руку, это была пожилая женщина небольшого роста, обладавшая удивительно красивыми голубыми глазами, внушительным бюстом и круглым. как луна, веселым лицом.

— Я — тетка Кэрол. Приехала из Олбани. Сестра Билла Гоффа. Хочу выразить вам свои соболезнования.

Всячески показывая, что он понимает те чувства, которые обязан испытывать брат покойного, Шускин тихонько шепнул Цукерману, обращаясь к нему так, чтобы его голос слышен был только ему одному:

— Если можно, дайте мне ваш адрес перед тем, как соберетесь уходить.

— Попозже, — ответил Цукерман, и Шускин, который умел наслаждаться жизнью, имел нужные связи и был в курсе всех новых технологий, но не испытывал никакого желания быть сожженным или похороненным, намереваясь лежать в замороженном виде, как баранья котлетка, до XXII столетия, чтобы затем быть разбуженным, размороженным и жить еще долго-долго, к примеру не меньше миллиарда лет, отошел в сторону, предоставив Цукерману возможность пообщаться с теткой Кэрол, которая все еще крепко сжимала его руку.

— Это ужасная потеря, — сказала она Цукерману, — и этого никто никогда не поймет.

— Да, вы правы.

— Кое-кто был удивлен тем, что она сказала. Ну, вы меня понимаете.

— Тем, что сказала Кэрол? Неужели?

— Ну, многие думают, что нельзя прийти на похороны своего мужа, встать перед всеми и говорить о таких вещах. Я принадлежу к тому поколению, когда об этом никто не мог заговорить даже в частной беседе. Не всем было понятно ее желание говорить честно и открыто о вещах, которые считаются сугубо личными, ведь в этом не было никакой необходимости. Но Кэрол с рождения была удивительной девочкой, и сегодня она меня не разочаровала. Правда для нее всегда была только правдой, и ей нечего было скрывать.

— Я думаю, она говорила прекрасно.

— Ну конечно! Вы же образованный человек. Вы знаете жизнь. Сделайте мне одолжение, — прошептала она, — скажите об этом ее отцу, когда у вас будет свободная минуточка.

— Зачем?

— А затем, что если он будет продолжать в том же духе, он доведет себя еще до одного сердечного приступа.

Он подождал еще час, почти до пяти вечера, и не столько, чтобы утешить мистера Гоффа, расстроенного откровениями Кэрол, сколько надеясь на весьма сомнительный шанс, что Венди все же появится здесь. Очень порядочная девочка, подумал он, не хочет навязываться жене и детям, хотя они даже не подозревают о том, какую роль она играла во всем, что случилось. Сначала Натан думал, что она будет испытывать горячее желание поговорить с единственным человеком, который знал причину случившегося, и рассказать ему, через какие страдания ей пришлось пройти; но, быть может, именно потому, что Генри выложил Натану всю подноготную о ней и о себе, она решила остаться в тени, — она не знала, чего ожидать от Натана: осудит ли он ее или же будет подробно расспрашивать, чтобы факты ее жизни стали материалом для нового романа, а может, он захочет предательски соблазнить ее а-ля Ричард III. Минуты текли одна за другой, и постепенно он осознал, что тщетное ожидание Венди значило для него больше, чем желание посмотреть, как она будет вести себя с Кэрол, или возможность убедиться воочию, есть ли в ней та изюминка, которую он не смог разглядеть на фотографии; появление Венди волновал о его больше, чем встреча с кинозвездой или шанс хоть мельком увидеть папу римского.

Шускин перехватил его на полдороге — Натан как раз направлялся за своим пальто, оставленным в комнате, которую теперь можно было назвать «спальней вдовы». Пока они вместе поднимались по лестнице, Цукерман думал: как странно, что Генри никогда даже не упоминал про своего призрачного коллегу-имплантолога, наверно, в том полубезумном состоянии, в котором пребывал его брат, ему это просто не пришло в голову.

Хотя, вероятно, брат даже не слышал его. У него была своя мания, и его мечты не распространялись на желание быть размороженным в конце следующего тысячелетия. Даже жизнь в Базеле вместе с Марией была для него чем-то запредельным вроде научной фантастики. И в сравнении с этим безудержным полетом воображения он желал очень малого для себя — счастья до конца своей естественной жизни, скромного чуда, лишь бы они были все вместе: Кэрол, Венди и дети. Либо это, либо стать снова одиннадцатилетним мальчиком, который смывал песок под водопроводным краном на пляже джерсийского побережья. Если бы Шускин сказал ему, что наука разрабатывает способы снова вернуться в лето 1948 года, он мог бы стать его первым клиентом.

— В Лос-Анджелесе есть одна группа, — говорил Шускин. — Я пошлю вам информационный бюллетень. Очень умные ребята. Философы. Ученые. Инженеры. Среди них есть и много писателей. Знаете, чем они занимаются на Западном побережье? Они считают, что тело человека не имеет значения, оно не важно, а важно то, что у тебя на плечах, потому что подлинная личность человека заключается в его голове, поэтому они отделяют тело от головы. Они уверены, что смогут присобачить голову к новому телу, сшить артерии, соединить головной мозг с костным мозгом, и все такое прочее. Они уже решили все проблемы иммунологии и скоро смогут клонировать новые тела. Теперь все становится возможным. Поэтому на данном этапе они замораживают только головы — это гораздо дешевле, чем замораживать все тело. И гораздо быстрее. Сокращаются цены на хранение. В кругу интеллигенции эта идея уже имеет хождение, и с каждым днем становится все привлекательней. Может, и вас она заинтересует, если вдруг вы окажетесь на месте Генри. Лично я не хочу, чтобы меня замораживали по частям. Я хочу, чтобы меня заморозили целиком. Почему? Да потому, что твердо верю в то, что о вашем жизненном опыте помнит не только мозг, но и каждая клеточка вашего тела. Нельзя отделять душу от плоти. Дух и плоть едины. Плоть — это душа.

«Не буду спорить с ним, не здесь и не сейчас», — подумал Цукерман и, выудив свое пальто из груды верхней одежды, сваленной на кровати гигантских размеров, которую Генри сменил на гроб, написал свой адрес на листке бумаги.

— На тот случай, если я окажусь на месте Генри, — проговорил он, протягивая бумажку Шускину.

— Разве я сказал «если»? Простите за ложную деликатность. Я имел в виду «когда»…

Хотя Генри весил чуть больше и был более мускулистым, чем его старший брат, они оба были примерно одного роста и телосложения, — вероятно, именно из-за этой схожести Кэрол крепко держала Натана под руку, пока они вместе спускались к выходу Для обоих это был пик эмоционального напряжения, и Цукерман даже подумал, не хочет ли она сказать ему что-то вроде: «Я знаю про нее, Натан. Я знаю про нее с самого начала. Но он бы взбесился, если б я ему сказала об этом. Много лет назад я случайно узнала, что у него роман с одной пациенткой. Я не могла поверить своим ушам. Дети были еще маленькие, я была моложе, и его измена далась мне очень тяжело. Когда я сказала ему, что все знаю, он чуть с ума не сошел. Он впал в истерику. Рыдал с утра до ночи. По вечерам, когда приходил с работы, валялся у меня в ногах, умоляя о прощении и заклиная не выгонять его из дому. Я не хотела, чтобы он снова впал в такое состояние. Я знаю обо всех его романах, буквально обо всех, но я смотрела на это сквозь пальцы, думая, пускай делает что хочет на стороне, если дома он ведет себя как хороший отец и хороший муж».

Но в объятиях Цукермана, прижимаясь к его груди, она ломающимся голосом произнесла лишь:

— Я рада, что в эти минуты ты был рядом со мной.

Услышав эти слова, Цукерман, естественно, не имел никаких оснований воскликнуть: «Ах вот почему ты сочинила всю эту историю!» Вместо этого он промямлил лишь то, чего от него ожидали:

— Я тоже рад, что мог быть рядом с тобой.

Кэрол не ответила ему: «Ну разумеется, я сказала все это нарочно! Эти сучки все глаза выплакали — скорбели о гибели своего любовника! К черту их всех!» Вместо этого она сказала:

— Дети были очень рады, что ты пришел. Ты был им нужен сегодня. Ты так хорошо поговорил с Рут…

Натан не стал задавать ей вопрос, который вертелся у него на языке: «И ты позволила ему лечь на операцию, зная, ради кого он пошел на такой шаг?» Вместо этого он проговорил:

— Рут — замечательная девочка.

Кэрол ответила:

— У нее все будет в порядке. И у нас тоже. — И она уверенно поцеловала Натана на прощание, вместо того чтобы объясниться: «Если б я остановила его, он никогда бы мне этого не простил, и вся наша дальнейшая жизнь превратилась бы в сплошной кошмар»; вместо того чтобы сказать: «Если он пошел на риск из-за этой славянской дурочки, маленькой костлявой потаскушки, это было его дело, а не мое. А я-то тут при чем?»; вместо: «Что ж, он получил по заслугам, помер — так ему и надо, после того что я от него вытерпела. Небесная кара. Пусть сгорит в аду за все, что вытворял по ночам!»