Король на площади - Наталья Колесова

Я едва удержалась от предложения пригласить в кровать его дебелую повариху.

— А твой приятель полицейский не посоветовал тебе на некоторое время… как это говорится?.. залечь на дно?

Кароль покачал головой.

— Ах, Эмма, и откуда подобные словечки у столь приличной дамы? Советовал. Да будь его воля, Эрик запер бы меня под замок на всю оставшуюся жизнь! Но как бы ты тогда рисовала мой портрет?

Вспомнилась еще одна поговорка: «кто о чем, а вшивый — о бане». Моя бедная мама так старалась воспитать своих дочерей настоящими леди, в любой ситуации не теряющими самообладания и достоинства, не употребляющими бранных слов… Видела бы она меня сейчас препирающейся с авантюристом, которого недавно ранили ему подобные!

Кароль, обнявши клетку, пожаловался своей птице:

— Джок-Джок, никто-то нас с тобой не любит, не ценит! Никто даже о нашем хрупком здоровье не осведомится!

— А что о нем спрашивать? — холодно заметила я. — Видела я, как ты целый день по площади фланировал…

— Преодолевая при этом жуткую боль и головокружение! — уточнил Кароль, и я — вновь неподобающе для леди — фыркнула. — Понятно, не будет нам здесь ни капли сочувствия, ни слова ободрения… Ты домой?

— Куда еще пойти честной женщине после долгого трудного дня?

— Со мной, например.

Я нахмурилась. Я ли виновата, что он продолжает делать лукавые намеки и предложения, или это просто его привычная манера разговора с любой женщиной?

— Послушай, Кароль…

— Что такое? — он вскинул брови — сама невинность. Но глаза его смеялись. — Я предлагаю пойти со мной, а не ко мне. Хотя я всегда и полностью к твоим услугам! Я нашел место, где ты сможешь рисовать мой портрет.

Я растерялась:

— Вот как?

Его глаза внимательно следили за мной. Кароль сказал мягко:

— Или ты собиралась рисовать меня прямо на площади? Или у себя дома? — Пауза. — Эмма, ты ведь не передумала, нет?

Я ничего не собиралась. Но я стараюсь держать свое слово. По большей части.

— Ну что ж, хорошо…

— Так идем!

Дом был новым, просторным и совершенно пустым. Мы прошли по гулким прохладным холлам, по комнатам с высокими потолками. Кароль толкнул двустворчатую дверь, и я застыла на пороге, залитом вечерним светом. Огромный эркер, далеко выступающий над морем, был забран таким прозрачным стеклом, что, казалось, никакой преграды не существовало — один густой синеющий воздух. Я зачарованно пошла к нему по желтому ясеневому паркету. Оперлась пальцами о тонкую свинцовую раму, с жадностью оглядывая открывшуюся моему взору картину. Всё та же очаровавшая Кароля Синяя бухта, лишь со сместившимся ракурсом: сейчас мы находились в одном из домов, то ли выдолбленных, то ли прилепившихся к скале на противоположном берегу бухты. Я сощурилась, пытаясь отыскать на горе, увенчанной королевским дворцом, «место отдохновения» Человека С Птицей.

— Здесь южная сторона, солнце светит весь день, — сказал у меня за спиной Кароль.

Прекрасное место для мастерской! Я бы не могла желать лучшего, но…

— В чей дом мы вломились, Кароль?

— Можешь не беспокоиться, сюда не ворвется его разгневанный владелец или полиция!

Он подтвердил свои слова такой милой улыбкой, что впору было подбирать юбки и бежать, пока этого действительно не случилось. Джок расчирикался.

— Гляди-ка, ему здесь тоже нравится!

Кароль опустил клетку на пол и встал рядом со мной. Вскинул руки, упираясь пальцами в раму. Я поглядела на его профиль, четко обрисованный огнем заката, и во рту у меня пересохло.

— Так и стой!

Он не задал ни единого вопроса, не шевельнулся, лишь скосил на меня взгляд. Я выдернула из папки лист бумаги, кое-как пристраиваясь с ним на полу. Я еще не пробовала делать наброски Кароля в цвете, но сейчас взялась за пастель.

— Эти цвета очень идут тебе!

— Это как?

— Цвета заката. Багрянец, киноварь и золото, густая синева вечера… Ты — сын сумерек, Кароль.

Он чуть повернул голову, чтобы лучше видеть художницу.

Эмма сидела на полу в ворохе юбок, уложив планшет на колени (не подумал он о мебели, да), и, коротко вскидывая и опуская глаза, рисовала его резкими торопливыми движениями. Почти не глядя хватала плывущие в волнах юбки разноцветные рыбки-мелки, штриховала, отбрасывала, хватала… Взгляд — как у прицеливающегося стрелка, нижняя губа закушена, на щеках румянец…

Он хотел сказать, чтобы она не спешила: он здесь и никуда не торопится, да что там — гнать будет, не уйдет, — но то, как Эмма его назвала… «Сын сумерек». Легко, вскользь, бездумно… Потрясающе.

Видимо, она заметила, как он напрягся, потому что бросила:

— Кстати, можешь разговаривать. Мне это не мешает.

А ему поможет. Потому что своими словами она поразила его не только в сердце, но и несколько ниже, всколыхнув неожиданную волну желания. Он слегка переменил позу, прислонился пылающим лбом к холодному стеклу. Спросил, вглядываясь в наливающийся синевой вечер:

— Как ты начала рисовать, Эмма?

— О, очень традиционно! Ты же знаешь, девушек из хороших семей учат всему понемногу: рисованию, пению, музицированию, вышиванию…

— И в Вольфсбурге?

Уязвленная, она вскинула глаза и тут же опустила на рисунок. Ее и впрямь не собьешь! И если даже он сейчас опустится перед ней на колени и поцелует, она просто отодвинет его с суровым: «Кароль, вернись на свое место, ты мне мешаешь!»

— И в Вольфсбурге. Как ни странно, и в нашу… Волчью страну доходит прогресс и просвещение. Моя мать очень хорошо рисовала. Это я теперь понимаю, а в детстве была просто в восторге от всех этих виньеток, рамочек, цветочков… Ну знаешь, их рисуют в женских альбомах со всяческими изречениями, посвящениями и стихами, переписанными каллиграфическим почерком…

Он не знал, но послушно кивнул. Пусть рассказывает. Так непривычно слышать, как Эмма говорит свободно, не задумываясь, не таясь…

— Учитель рисования сказал, что, будь я юношей, он бы посоветовал отдать меня более сильному мастеру, а еще лучше — в художественную школу во Фьянту.

— И тебя отправили во Фьянту?

Эмма негромко рассмеялась. В нем все дрогнуло от этого грудного смеха.

— О, не сразу! Далеко не сразу. Ты же знаешь, что говорят о жителях Нордлэнда? Корабли, вино и хорошая драка — вот что в жизни главное! А женщина нужна лишь для того, чтобы обслуживать мужчину, согревать его постель и рожать ему сыновей. Так вот, что касается моего отца, это совершенная правда.

— Да с этим согласятся все мужчины на свете!